Читаем без скачивания Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

Психотерапия, ориентированная на духовного человека, «человека пути», не только имеет дело с другим человеком, у которого «всё другое» по сравнению с «беспутным» (именно последнего имеет в виду традиционная психотерапия, и в частности – психоанализ) – другая, как мы видели, болезнь и другое здоровье, но также, как можно было бы показать, другие сновидения и другие эмоции, другая память и другая воля, – психотерапия, ориентированная на «человека пути», это также и другая психотерапия.

В классическом психоанализе имеет место неразрешимая проблема двойственности действия каждого акта интерпретации: с одной стороны, нет другого способа вызвать самый терапевтический процесс, направлять и контролировать его протекание, иначе как через коммуникацию пациенту того понимания ситуации, которое складывается у терапевта, тех скрытых смыслов симптомов, воспоминаний, сновидений, ассоциаций и т. д., которые терапевту удается установить в результате анализа. Но, с другой стороны, вследствие того же самого процесса передачи пациенту своих интерпретаций терапевт с неизбежностью «раскрывает свои карты» перед пациентом, давая тем самым в его руки эффективное средство защиты против попытки проникнуть в тайники бессознательного, в суть его проблем и конфликтов. В каждом отдельном случае вместе с самым серьезным и искренним сознательным стремлением пациента освободиться от страдания, наряду с установкой на излечение, появляется и сильнейшее противодействие ему – то, что Фрейд называл сопротивлением. Каждая интерпретация, говорил Фрейд, – «палка о двух концах». И психотерапевт должен очень хорошо чувствовать, когда, в какой форме и в какой мере он может приоткрыть пациенту уже достигнутое понимание его проблем, чтобы одновременно не дать ему – его «бессознательному» – только более эффективное, чем прежде, средство и способ защиты.

Итак: вне коммуникации раскрываемых в интерпретациях смыслов психоанализ осуществляться не может, причем не только в психотерапевтическом плане, но и в плане собственно познавательном. Вне этой коммуникации смыслов, раскрытых на предыдущем шаге анализа, становится невозможным следующий шаг, дальнейшее продвижение «в глубь бессознательного» пациента. Но тем самым создается опасность более эффективной защиты, сопротивления. И в случае классического психоанализа эта психотехническая двусмысленность интерпретации – возможность как бы автономного, внеситуативного существования смыслов, порождаемых психоаналитическими интерпретациями, вне здесь-и-теперь установившегося понимания, – возможность как положительного, так и отрицательного их использования, с прямо противоположными установками и последствиями, – все это в случае классического психоанализа является неизбежным.

В отличие от этого в психотерапии, ориентированной на духовного человека в человеке, в терапии, которую можно было бы назвать «психа-гогикой» – «душе-вождением», «душе-веди́нием» (в том смысле, в котором музыканты говорят о голосо-ведйнии), то есть в случае терапии, которая помогает человеку в поиске его пути и в следовании по нему, – в такой терапии двойственность психотехнических эффектов его самопознания исчезает. Она становится невозможной в силу особой природы реализующегося тут процесса понимания. «Понять» здесь означает – высвободить место для прихода и действия в человеке некой силы, которая способна вести к трансформации, преображению его существа, к его «второму рождению» в новом измерении его существования, в Новой жизни.

Понимание, стало быть, здесь также – другое. Оно, во-первых, предельно ситуативно и действенно, а во-вторых – событийно. В том углубленном смысле этого слова, который связывается сегодня с диалогической концепцией понимания, разработанной М.М. Бахтиным. Кратко его можно было бы выразить, перефразируя замечательную по своей афористичности цветаевскую формулу любви: «Понять, – сказали бы мы, – значит позволить другому быть, чтобы принять из-быток»! Впрочем: перифраз или парафраз? Не есть ли здесь понимание как бы особый род любви? Оговоримся: не той любви, которую мог бы иметь тут в виду психоанализ, говоря о феномене «перенесения». «Перенесение», точнее – положительная его составляющая: «любовь в перенесении» – это особый, искусственный – вызванный к жизни самой психоаналитической процедурой – вид привязанности, «влюбленности» пациента в терапевта (впрочем, как известно, есть и «контрперенесение»), который в форме здесь-и-теперь разыгрывающихся отношений к терапевту лишь воспроизводит, повторяет все существенные случаи привязанности пациента к близким ему людям в прошлом. В этой «психоаналитической любви», стало быть, «все старое» – только то, что «уже было».

Соответственно такой природе «любви в перенесении» и задача психоаналитика состоит, прежде всего, в том, чтобы распознать и идентифицировать «объект» чувства пациента среди значимых персонажей драмы его прежней жизни. «Любовь в перенесении», стало быть, целиком из прежней жизни пациента. И психотерапевт, который пытается работать с «перенесением» – поддерживая его, используя для достижения терапевтических целей (а Фрейд считал, что «перенесение» не только неизбежно в каждом случае психоанализа, но и необходимо, что это мощнейший рычаг, с помощью которого терапевт может сломить сопротивление анализу), – такой терапевт намеренно (но вместе с тем и неизбежно) ограничивает психоаналитический опыт тем, что только бесконечно воспроизводит и продолжает опыт прежней жизни пациента. Это соответствует основополагающим представлениям классического психоанализа о природе болезни и путях излечения, в соответствии с которыми в центр ставится работа с прошлым человека. «Освобождение» следует искать в прошлом человека и можно найти, не выходя за границы этого прошлого. Нынешний невроз пациента коренится в его прошлом. Как правило, в весьма отдаленном прошлом. Чаще всего – в событиях раннего детства. Это прошлое и нужно «возвращать», «воспроизводить» в процессе психоанализа в форме «перенесения». Итак, в психоаналитической «любви в перенесении» – «по определению» – нет ничего такого, чего бы не было в прежней жизни пациента. Мир психоанализа – это мир, в котором «всегда уже всё случилось»! Психоаналитик лишь воспроизводит «всё старое».

Понимание же в психагогике – поворачивая цветаевскую формулу – всегда впервые приводит к бытию то, что этим бытием изначально дано пониманию как его основание, – Другого, Друга! Это – не любовь-обладание, но – говоря словами Роджерса – «любовь с раскрытыми руками», любовь-творчество в самом строгом и серьезном смысле этого слова: любовь-преображение, преображающее «приведение» к бытию. Высвобождение места для бытия другого. Но одновременно (как необходимое условие этого) – высвобождение места для своего собственного бытия в понимании другого. Вспомним цветаевское: «принять из-быток», то есть «при-быль», «при-рост» бытия. «Понимание-любовь» здесь – радикально продуктивно, ибо оно означает самым радикальным образом понятый «прирост» как прирост бытия! «Се, творю все новое» – вот слова, знаменующие природу той силы, которую высвобождает понимание-любовь. И еще раз – одновременно на обоих полюсах: пациента и терапевта – со-бытие!* * *

Традиционная психотерапия (включая и классический фрейдовский психоанализ), не знающая различения «человека пути» и «бес-путного» человека, не кладущая это различение – как исходное и основное – во главу угла своего понимания человека, не различает, конечно, и понятий «здоровья-к-жизни» и «здоровья-к-смерти», равно как и «болезни-к-жизни» и «болезни-к-смерти». В силу этого она не знает и не может знать ни самих этих состояний, ни переходов между ними.

Позитивные состояния из «матрицы основных состояний» (в данном контексте важно прежде всего позитивное состояние «болезнь-к-жизни») – это не естественные состояния, но такие, которые впервые устанавливаются только в результате «срабатывания» особого рода «ловушек», высвобождающих для этих состояний место.

Поэтому внутри терапии, не знающей различения позитивных и негативных значений здоровья и болезни, соответствующие состояния не могут возникнуть, а если они все же и возникают, то не благодаря этой психотерапии и даже не просто независимо от нее, но – вопреки ей, то есть возникают как результат усилия, работы, предпринимаемой человеком или какой-то силой в нем, противодействующей всему ходу и самому «направлению» этой терапии, противостоящей ей.

Сама же традиционная терапия оказывается не нейтральной относительно различения позитивных и негативных состояний (как можно было бы думать, коль скоро она их просто не различает), но – действующей на стороне негативных состояний, то есть оказывается консервирующей «бес-путного» человека, обывателя в человеке и утверждающей его как «норму» человека вообще.