Читаем без скачивания Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины» - Саул Боровой

Такова была цена мира, который был иллюзорным в стране, полной противоречий; в стране развивавшейся и заселявшейся, но полной ненависти и отрицания возможности сосуществования. Натан Ганновер пишет об украинцах: «Так они представляются любящими евреев, ведут с ними дружеские речи, утешают и увещевают мягкими словами и льстят им устам и своими и языком своим лгут перед ними, сердце же их неправо перед ними, и они не верны своему завету»[94]. Меир из Щебржешина написал о том же, но в своем стиле: «Высокомерные и жестокосердные сыны жестокосердных, лицемерные и двуличные (вот они прикидываются любящими вас, словно друзья детства, а в тайниках души они замышляют пролить вашу кровь)»[95]. Когда поток известий и слухов о побоище увеличился, ШаХ страстно писал: «Православные, называемые казаками — мерзкий народ жалких негодяев, разбойников и злодеев… Проклятая страна, называемая Украина»[96]. Известия о жестокостях прибывали отовсюду. Уцелевшие рассказывали о нападениях и грабежах, о том, как людей предавали в руки убийц, как погребали заживо.

Постепенно стиралась грань между свидетельствами и слухами. Ходили абсолютно идентичные рассказы о событиях, которые якобы происходили в разных местах. Впрочем, такие события действительно могли происходить в нескольких местах (как, к примеру, убийство детей[97] и «испытание их мяса на кошерность»[98], или удушение еврейских детей скамейками из синагоги в Тамошове и Бершади)[99].

Описания жестоких убийств 1648-49 гг. содержатся во всех еврейских описаниях события, в хрониках и молитвах. Вот только одно из описаний, иллюстрирующих грандиозность и ужас трагедии, постигшей еврейские общины. Те из евреев Заднепровья, кому не удалось спастись, присоединившись к отступающим войскам Вишневецкого, «погибли смертью мучеников от различных жесточайших и тяжких способов убиения: у некоторых сдирали кожу заживо, а тело бросали собакам, а некоторых — после того, как у них отрубали руки и ноги, бросали на дорогу и проезжали по ним на телегах и топтали лошадьми, а некоторых, подвергнув многим пыткам, недостаточным для того, чтобы убить сразу, бросали, чтобы они долго мучились в смертных муках, до того, как испустят дух; многих закапывали живьем, младенцев резали в лоне их матерей, многих детей рубили на куски, как рыбу; у беременных женщин вспарывали живот и плод швыряли им в лицо, а иным в распоротый живот зашивали живую кошку и отрубали им руки, чтобы они не могли извлечь кошку; некоторых детей вешали на грудь матерей, а других, насадив на вертел, жарили на огне и принуждали матерей есть это мясо; а иногда из еврейских детей сооружали мост и проезжали по нем. Не существует на свете способов мучительного убийства, который бы они ни применили; использовали все четыре вида казни: побивание камнями, сжигание, убиение и удушение»[100].

Сообщения уцелевших жертв, естественно, крайне редки. И снова Натан Ганновер дает нам свидетельства из первых рук, личные и человечные, трогающие своей безыскусностью. Беззащитная, приходящая в движение от слухов и надежд, управляемая сильнейшей из эмоций — страхом — такой нам предстает человеческая масса, среди которой оказался Ганновер во время бегства из Заслава. «Мы не были уверены, что местные жители — сплошь православные — не нападут на нас сами… У кого была своя телега — уезжал на ней; у кого не было ни лошади, ни телеги — хоть у него и были средства, чтобы приобрести их, — не успевал это сделать, и с женой и детьми уходили пешком, оставив все добро дома».

Три всадника нагнали толпу беглецов, сообщив ложные известия, будто их преследует враг: «Сейчас же наступило невероятное смятение среди евреев. Все они побросали со своих телег серебро, золото, платья, книги, подушки, перины — для того, чтобы быстрее бежать, спасая свои жизни… Некоторые бросали все — и лошадь, и телегу со всем, что было на ней, даже жен и детей — и бежали в страхе в леса, а многие мужчины и женщины, когда наступило это смятение, побросали своих детей и спасались по лесам и оврагам»[101].

Но их никто не преследовал. Разве что страх, дурные известия и память о страшной судьбе собратьев, поглощенных пламенем ненависти. Они продолжали двигаться, каждое утро благодаря Господа за еще одну ночь, проведенную в нееврейском постоялом дворе. Когда беженцы достигли собственно Польши — к западу от Вислы, — они стали жертвами голода и болезней и потеряли остатки своего имущества. Когда пришла весть о польском наступлении, они вернулись вслед за войсками, но не пошли далее Заслава. Ни один еврей или польский пан не отважился двинуться дальше на восток.

Это свидетельство беженца, в панике покинувшего свой город, свой дом и имущество, является уникальным. Судьба же тех, кому не удалось покинуть осажденный город (Люблин в 1655 году), описана в книге, опубликованной в 1669 году в Амстердаме раввином Шмуэлем Кайдановером (МаГарШак): «Все мое имущество было взято у меня, деньги, золото и домашние мои. Две моих дочери были убиты для святости Имени… И все мои святые писания отняли проклятые православные… И бросили меня на улице избитого, и мазали меня кровью убитых… Голоден и алчущий, наг и бос я, ибо сорвали с меня одежду и сейчас, в одной лишь рубахе, гол я. И много раз выводил враг меня на смерть и протягивал я шею свою, как скот на бойне»[102].

Зять Меира из Щебржешина, Цви, вместе со своим братом, Давидом, пытались похоронить тела убитых во время резни. Когда они это делали, их захватил отряд мятежников. У Давида не было денег, чтобы откупиться от пленивших его, и он был зверски убит. Цви же смог откупиться и дожил до вечера, когда его «владелец» стал играть в карты с приятелем. На кону стояла жизнь еврея. Если бы он проиграл, он убил бы его собственными руками. К счастью, он выиграл, и Цви смог сам рассказать о своих приключениях.

Авторы хроник и молитв писали о несчастьях еврейских общин в восточном пограничье Речи Посполитой. В западных провинциях, в еврейских общинах, которые вскоре тоже пострадают от шведов и поляков, книги записей зафиксировали подробности событий и имена убитых[103]. В восточных общинах таких записей не сохранилось.

Только молитва «Эль мале рахамим» («Боже милосердный») и заметки аббата местного монастыря свидетельствуют об избиении евреев, изгнанных из Могилева московской армией, которая должна была бы их защитить (1655 г.)[104]. Лишь судебные записи[105] содержат данные о борьбе и судьбе евреев, изгнанных из Витебска.

Так как прямых свидетельств не было, видимость фактографии часто создавалась повторением мотивов, известных по событиям в других местах. Рассказ Меира из Щебржешина о еврее, убитом в то время, когда, накрывшись талесом, он предавался глубокой молитве в синагоге, может быть непосредственным свидетельством. Но тот же образ встречается и в «Цаар бат рабим» — в описании резни в Полонном[106], и даже в повествовании самого Меира, когда он рассказывает о смерти раввина в Лубнах (далеко в Заднепровье), встретившего свой смертный час, завернувшись в свитки Торы. Рассказ о девушке, покончившей самоубийством, чтобы избежать брака с казаком[107], проник сперва в еврейский фольклор, а затем даже в художественную литературу. И хотя не было свидетелей смерти рабби Йехиэля Михеля в Немирове, появилась запись разговора между рабби, его матерью и их убийцей; молитва, написанная Эфраимом бен Йосефом из Вжесня, говорит о том, что рабби был убит после того, как его руки и ноги были отрублены[108]. Но та же молитва, в которой описывается и резня в Немирове, начавшаяся с убийства тысячи человек и смерть жен, пришедших оплакать своих мужей, создает впечатление того, что авторы ее полагались на свидетельства очевидцев. Иегуда из Шнейдемюля (Пила) сделал краткую запись о судьбе еврейских общин в Великопольше весной 1656 г.: «…и когда разлилось уничтожение, оно не отличало добра от зла. Убивали всех, кого встречали, многими разными ужасными способами»[109]. Меир из Щебржешина написал об изнасиловании еврейских девушек и женщин в его городе и том, что после насилия их бросили нагими[110]. Эти же образы вновь появляются в описании событий в местах, где авторы не могли иметь прямых свидетельств. В одно и то же время пришло подтверждение, что татары брали в полон «мальчиков, девочек и красивых женщин»[111]. Это случилось в Немирове, Баре, Нарале и других местах. В Щебржешине трупы бросались в грязь вместе со свитками Торы, и земля была покрыта порубленными телами[112]. В каждой общине сыны Израиля погибли «от различных жесточайших и тяжких способов убиения»[113].