Читаем без скачивания Поцелуй осени - Ольга Карпович

— Это лекарство, иначе свалюсь.

Удивительно, почему у него, добившегося мировой известности, отвоевавшего право ставить то, что хочется, такой затравленный взгляд? От чего бежит он, вынужденный вдыхать стимулирующий к жизни порошок, чтобы не упасть замертво? Почему проводит ночи в безумных загулах?

— Никита. — Она потянулась к нему через стол, накрыла ладонью тонкую артистическую руку.

Эти длинные нервные пальцы когда-то виделись ей ночами… Да что там, много-много лет подряд она вспоминала их.

— Никита, скажи мне, ты именно этого хотел?

Уголок его рта нервно дернулся вниз.

— Что ты имеешь в виду? Что, ты считаешь, я лузер?

— Наоборот, — покачала головой Лика. — Мне кажется, у тебя просто сумасшедшая известность. И наверняка теперь ты можешь заказывать музыку, никто уже тебе не указ… Ты добился всего, о чем когда-то мечтал, помнишь?

— Ну, здесь ты заблуждаешься, — усмехнулся он. — Быть совершенно свободным нельзя нигде. Там приходилось считаться с официальной идеологией, здесь — с рентабельностью. Хотя в последние годы, пожалуй, да, я достиг такого положения, что мне прощается небольшое самодурство. Но чем за это заплачено…

Он судорожно сжал ее руку, заговорил быстро, словно заученный текст:

— Приезжаешь сюда, думаешь, что тебя тут ждут с распростертыми объятиями, вознесут на пьедестал, закидают розами. А ни фига! Ты никому тут не сдался, это там ты был интересен — опальная звезда, ниспровергатель устоев. А здесь интересно только то, что приносит деньги, а ты, никому не известный танцор, никаких денег не принесешь. И бьешься, бьешься годами, доказывая, что ты можешь… А тебе предлагают либо заплатить за раскрутку, либо стать любовником пузатого спонсора. Тут так устроен мир, Лика. Там меня пугали этой нелепой статьей, хотя, поверь, я никогда не был педерастом. А здесь то, что я предпочитаю женщин, напротив, оказывалось помехой на пути к успеху. Но, впрочем, ладно, все это этапы большого пути.

Никита немного помолчал, плеснул себе в рюмку джина из бутылки, залпом выпил.

— И вот ты добился всего, доказал, пробил лбом каменную стену. Да, ты получил мировую известность, на твои постановки ломится публика, твое имя звучит на всех языках. И, кажется, это предел всех мечтаний. Но вот смотришь на себя и понимаешь, что тебе за сорок, ты загнан и болен, ты не можешь спать, пока не выжрешь убойную дозу снотворного, и не можешь встать утром с постели, пока не занюхаешь полграмма. И все лучшее, юное, светлое, все безумные идеи, вся та музыка, которая мучила тебя ночами — все это истерлось, износилось, прошло. И страшно бывает остаться наедине с собой, и только и остается, что целыми днями изводить себя и артистов на бесконечных репетициях, а ночами колесить из клуба в клуб, боясь возвращаться домой.

— Никита, а как же твои жена, дети?

— А что дети? Дети меня почти не знают, я никогда не занимался ими. Младший вообще учится в Лондоне, подальше от этого вертепа. И, когда приезжает домой, боится меня как огня. А старший давно свалил из родного дома, не желая иметь ничего общего с папашей-наркоманом. Я не знаю, чем он занимается. По-моему, он какой-то программист.

— Ну а как же жена? Ты же, наверно, любил ее, Никита?

— Ой, моя маленькая Ассоль… Любил, да… И не только ее, а еще тысячу прекрасных женщин, которые встречались мне на пути. Вот только она, одна-единственная, способна была выносить меня все эти годы. Потрясающе стойкая женщина, аж деваться некуда от этой стойкости. Представляешь, всю жизнь плакала, что я — ярмо на ее шее, но почему-то никак не хотела его сбрасывать. Единственная моя… — с каким-то нервным, переходящим в злую истерику смешком произнес Никита.

Лика обхватила руками плечи, будто сдерживая невольный утренний озноб.

— Никита, а как же было со мной? Скажи мне, мне так важно это знать, ты тогда хоть чуточку меня любил?

В глазах его на мгновение мелькнуло что-то радостное:

— Как я мог тебя не полюбить? Ты была тогда такая юная, такая трогательная, такая преданная…

Он тяжело уронил голову на руки, и Лика ласково провела рукой по его мягким серебристо-белым теперь волосам. Он поцеловал ее ладонь, потянул к себе. И Лика пересела ближе к нему, на низкий полукруглый диван.

— Никитушка, родной… Ты просто устал, тебе отдохнуть нужно, отдышаться…

Никита тяжело поднял голову, улыбнулся горько, натужно.

— Ты ведь совсем недавно здесь, правда? И тебе кажется, что ты попала в страну небывалых возможностей, ведь так?

— Так… — нехотя призналась Лика.

— Бедная моя маленькая Ассоль. — Он тяжело навалился ей на плечо. — Мы поговорим с тобой после, через несколько лет, когда эта страна небывалых возможностей сожрет тебя с потрохами и не подавится.

Он вдруг придвинулся совсем близко. И Лика вдохнула его запах, не тот пряный запах корицы, круживший ей когда-то голову, а тяжелый аромат влажных лилий, модного одеколона и въевшегося в волосы табака. И она неожиданно провела пальцем по темным ресницам Никиты и, запустив руки в его мягкие волосы, нежно припала к губам. Она ждала, что в голове немедленно разорвется бомба, залив глаза холодным белым светом. Что сердце заполнит собой грудную клетку, а ноги сделаются ватными. Но ничего подобного не произошло. Она целовала его, словно хотела поделиться с этим загнанным, потерявшим себя человеком своей жизненной силой, протянуть ему руку, как протягивают утопающему. Кто, как не она, могла понять его в этот момент, кто, как не она, знала, что такое — ощущение одиночества, конца, обреченности, пустоты.

— Никита, — оторвавшись от его губ, прошептала она в его плечо. — Если б ты знал, как я тогда тебя любила… Как я ждала, что ты когда-нибудь вернешься.

Никита отчаянно взглянул на нее, спросил, словно ожидая высшей милости:

— А теперь?

Лика помолчала, глядя на его склоненную, словно изломанную спину, на изящный серебристый затылок. Что она могла сказать? Жизнь удивительно сволочная штука. Ты можешь тысячу лет жалеть о том, что упустил когда-то в юности, а здесь, сейчас отказываться от возможности наверстать упущенное. Потому что того уже не будет, и ты отчетливо это понимаешь. И лучше уж опустить руки, сохранив нетронутыми пережитые воспоминания, чем уничтожить все, что было тогда, получив взамен лишь боль и разочарование.

— Никитушка, родной, ты милый, ты красивый, ты такой талантливый! В тебе еще столько света и тепла. Ты просто запутался, растерялся. — Она обхватила руками его поникшие плечи.

— Ничего не вернуть, верно? — сдавленно прошептал он. — И тебя у меня не осталось?