Читаем без скачивания Бен-Гур - Льюис Уоллес

– Отлично сделано! Раскиньте же и весь стан так, как вы умеете, а вечером мы усластим наш хлеб араком, а молоко – медом, и у каждого костра будут играть дети. С нами Бог! Нам не придется мечтать о сладкой воде, поскольку нашим источником будет озеро. И не придется нашим стадам питаться колючками, потому что поблизости вдоволь сладкой травы. Да будет с вами Бог, дети мои! Ступайте с миром!

И люди с веселыми криками бросились устраивать свои собственные жилища. Немногие же оставшиеся продолжили обустраивать шатер шейха: его слуги повесили матерчатую перегородку на центральный ряд шестов, разделив шатер на две половины. Правая часть шатра была предназначена для самого Илдерима, левая – для его бесценных коней, которых он собственноручно ввел туда под уздцы, поцеловав каждого и потрепав по шее. Затем у центрального шеста слуги соорудили стойку для оружия – дротиков и копий, луков, стрел и щитов. Надо всем этим они повесили саблю самого хозяина, изогнутую как серп молодого месяца, блеск клинка которой соперничал с блеском драгоценных камней, украшавших ее рукоять. С одной стороны стойки была развешана лошадиная упряжь, пестрая, как ливреи царской челяди; с другой – одежды шейха: длинные рубахи из полотна и тонкой шерсти, туники и штаны, а также множество головных платков разного цвета.

Тем временем женщины достали и собрали оттоманку, не менее необходимую для шейха, чем его борода, белоснежной волной спускающаяся ему на грудь. Они собрали вместе три части ее основания в виде квадрата, открытой стороной обращенного к двери; застелили ее коврами и поверх них набросали подушки, снова дождавшись одобрения своего хозяина. Теперь им оставалось только принести воды из озера и наполнить ею кувшины, а также развесить вдоль оттоманки бурдюки с араком. Когда все было закончено, Илдерим был доволен, как только может быть доволен араб – в своем шатре на берегу озера, под кронами деревьев Пальмового сада.

Таков был шатер, у входа в который мы расстались с Бен-Гуром.

Слуги уже ждали приказаний своего повелителя. Один из них снял с ног сандалии шейха, другой расшнуровал армейские калиги Бен-Гура, еще двое сняли с прибывших их пропыленную одежду, облачив в свежие рубахи из белого полотна.

– Войди во имя Господа и обрети покой, – сердечно пригласил хозяин своего гостя, обратившись к нему на разговорном диалекте улиц и площадей Иерусалима, и, полуобняв, подвел его к оттоманке. – Я сяду здесь, – сказал он, указав пальцем, – а здесь расположится мой гость.

Слова эти относились к женщине – в былые времена ее назвали бы служанкой, – которая кивнула головой и проворно набросала подушек и валиков, на которые было принято опираться спиной. После того как мужчины сели, она, принеся свежей воды из озера, омыла им ноги и вытерла их полотенцем.

– Мы в пустыне говорим, – начал Илдерим, поглаживая свою белоснежную бороду и раскладывая ее на груди тонкими пальцами, – что хороший аппетит является залогом долгой жизни. Обладаешь ли ты таким?

– Что ж, согласно этому, я проживу сотню лет, дорогой шейх, – ответил Бен-Гур. – Я голоден, точно волк у твоего порога.

– Но в отличие от волка ты не будешь прогнан от него. Ты отведаешь лучшие блюда, приготовленные руками наших женщин.

Илдерим хлопнул в ладоши.

– Ступай к страннику, что живет в шатре для гостей, и скажи ему, что я, Илдерим, желаю ему мира и спокойствия.

Стоящий у входа слуга склонился в поклоне.

– Скажи ему также, – продолжал Илдерим, – что я вернулся с гостем, который почтил меня, согласившись преломить со мной хлеб. И если мудрейший Балтазар захочет разделить нашу трапезу, угощения хватит на троих, да и птицам еще достанется немало.

Выслушав приказание, слуга отправился выполнять его.

– А теперь мы вкусим сладость отдыха.

Произнеся это, Илдерим устроился на оттоманке, как и в наши дни сидят на своих ковриках торговцы на базарах Дамаска. Оставив в покое свою бороду, он торжественно промолвил:

– Поскольку ты мой гость, испивший моего вина и готовящийся вот-вот отведать моего хлеба, не осерчай на меня за мой вопрос: кто ты есть?

– Почтенный шейх, – склонил голову Бен-Гур, спокойно выдержав пронизывающий взгляд старика, – молю тебя не считать невежливым, что я отвечаю вопросом на вопрос, но разве не было в твоей жизни такого времени, когда ответить на подобного рода вопрос значило бы совершить преступление против себя самого?

– Клянусь блеском Соломона, да! – ответил Илдерим. – Предательство самого себя столь же подло, как и предательство своего рода.

– Благодарю, благодарю тебя, дорогой шейх! – воскликнул Бен-Гур. – Никакого другого ответа мне и не надо. Теперь я точно знаю, что у тебя нет других мыслей, кроме как обрести уверенность в истине, которую я пришел просить, и что такая уверенность значит для тебя куда больше, чем моя бедная жизнь.

Шейх, в свою очередь, склонил голову, и Бен-Гур поспешил развить свой успех.

– Я почту за честь сообщить тебе, – сказал он, – что я, во‑первых, не римлянин, как тебе могло бы показаться по имени, которое я ношу.

Илдерим провел рукой по бороде и бросил на гостя пронзительный взгляд из-под кустистых сдвинутых бровей.

– Должен также сказать тебе, – продолжал Бен-Гур, – что я израильтянин из племени Иуды.

Шейх слегка двинул одной бровью.

– Это еще не все. Шейх, я еврей, носящий в душе такую обиду на Рим, по сравнению с которой твоя – не более чем детский каприз.

Старик нервным жестом расправил бороду и свел брови так, что из-под них стало совершенно не видно его глаз.

– И еще: клянусь тебе, шейх Илдерим, клянусь тем заветом, который Господь заключил с моими отцами, – что если ты поможешь мне в мести, которой я ищу, то деньги и славу победителя гонок я уступаю тебе.

Сдвинутые брови Илдерима разошлись, он вскинул голову, лицо его посветлело. На нем явно читалось облегчение, охватившее этого человека.

– Довольно! – произнес он. – Если под твоим языком змеей свернулась ложь, то и сам Соломон не смог бы распознать ее. Я верю в то, что ты не римлянин, что ты еврей, носящий в душе обиду на Рим; и довольно об этом. Поговорим о твоем мастерстве. Есть ли у тебя опыт колесничих гонок? Умеешь ли ты обращаться с лошадьми – сможешь ли ты сделать их покорными исполнителями твоей воли? Сможешь ли заставить их выложиться во время гонки до последнего дыхания? Искусство это дается не всем, сын мой. Клянусь величием Господним! Мне доводилось знавать царя, который правил миллионами подданных, но не смог завоевать уважение своего коня. Заметь – я говорю не о тупых животных, таких же рабах, как и те, что правят ими, – но о тех, которые здесь со мной. Они тоже цари в своем роду, который восходит к первым фараонам; они мои друзья, которые делят этот шатер со мной. Благодаря долгому общению со мной они стали мне ровней; их инстинкты облагорожены нашим разумом; их чувства обострены нашей душой, так что теперь они понимают все, когда мы говорим о честолюбии, любви, ненависти и презрении. На войне они герои и в своих привязанностях искренни, как женщины. Эй, кто там!

Рядом с ними возник слуга.

– Приведи моих скакунов!

Слуга с поклоном отодвинул в сторону завесу, делившую шатер пополам, открыв вид на лошадей, которые застыли на месте, словно желая удостовериться в приглашении.

– Идите сюда! – обратился к ним Илдерим. – Почему вы не двигаетесь с места? Разве у меня есть что-нибудь, что не принадлежит и вам? Идите, говорю вам!

Кони медленно вошли.

– О сын Израиля, – обратился к Бен-Гуру шейх, – Моисей был могущественным человеком, – но – ха-ха-ха – я не могу удержаться от смеха, когда думаю о том, что он разрешил нашим праотцам владеть работящими волами и глупыми медлительными ослами, но запретил иметь в собственности лошадей. Ха-ха-ха! Неужели он сделал бы это, если бы увидел такого красавца – или такого – или вот этого?

С этими словами он гладил морды подходивших к нему коней и трепал их по выгнутым шеям с бесконечной лаской и нежностью.

– Да, здесь он был явно не прав, шейх, совершенно не прав, – с теплотой в голосе произнес Бен-Гур, тоже любуясь конями. – Моисей был воин и законодатель, возлюбленный Богом; но следовал путем войны – а на пути этом нет места любви ко всем живым созданиям, в том числе и таким.

Голова великолепных статей – с большими глазами, нежными, как у лани, наполовину скрытыми за густой челкой волос, и маленькими ушами, заостренными на концах и прядающими вперед – уткнулась ему в грудь, раздувая ноздри и двигая верхней губой. «Кто ты такой?» – вопрос этот читался совершенно ясно, словно произнесенный человеческим языком. Бен-Гур узнал одну из беговых лошадей, которых он видел на скачках, и протянул ладонь к великолепному животному.