Читаем без скачивания Пробуждение барса - Анна Антоновская

Прошло пять минут, потом семь. Гзири куда-то поехал, откуда-то вернулся, никто ничего не знал. Народ волновался, перешептывался.

— Что же он не едет? С ума сошел — людей в праздник мучить, — хмурился Димитрий.

— Едет! Едет! — вдруг крикнули на бугорке.

На Георгии гордо сидела одежда, в которой он был в день получения царской грамоты. Шашка Нугзара предостерегающе сверкала. На окаменевшем лице горели два черных угля. Рядом на своем любимце в азнаурской одежде ехал Папуна. Эрасти, разодетый, гарцевал на подаренном Папуна царском жеребце.

Саакадзе въехал в середину круга, осадил коня, оглядел всех, скользнул взглядом по лицам друзей и властно начал:

— Когда я возвращался в Носте, думал иначе с вами встретиться. Но вы сами определили мое место. Хорошо, пусть будет так. Да, с вами говорит владетель Носте, и он вам покажет, умеет ли он быть господином. Он вас отучит быть рабами… Все родители новых азнауров с детьми и стариками отныне вольные, идите, куда хотите. Хозяйство до последней курицы возьмите с собою. Вами нажитое — ваше.

Толпа замерла.

— Кто имеет жилища в наделах сыновей, пусть теперь уходит, мне помещения нужны. Кто не имеет, на одну зиму разрешаю остаться.

Он помолчал. Народ затаил дыхание, ждал. Слышно было, как ласточка пролетела, только азнауры сдерживали Димитрия, рвавшегося к Саакадзе.

— Никому не известен завтрашний день, хочу прочно укрепить ваши права, — продолжал Георгий. — Вы знаете, не все в моей власти, не все могу сделать, но возможное сделаю. Глехи и хизани перевожу в мсахури… Потом подумаю, как увеличить благосостояние всех. Ни у кого не собираюсь отбирать, пусть каждый владеет своим добром…

Толпа качнулась, загудела, навалилась, но Саакадзе поднял руку. Улыбка не тронула окаменелого лица, стальной голос не гнулся. Он оглядел жалкую толпу месепе.

— Кто старший у месепе, выходи. Месепе дрогнули, сжались. Седой старик с покорными глазами робко вышел вперед.

— Сколько семейств месепе?

— Сорок семейств, господин, сто пятьдесят душ, стариков, много. Что делать, не хотят умирать, богу тоже не нужны.

— Стой тут, старик… Крепко запомните, ностевцы, — в моем владении никогда не будет месепе. С сегодняшнего дня всех месепе переписываю в глехи и перевожу в Носте.

Георгий, сдерживая шарахнувшегося коня, дал утихнуть поднявшейся буре. Слова восторга, недоверия, страха бушевали над площадью. Многие месепе рыдали, многие упали на землю.

— Кто не хочет жить с моими новыми глехи, может уходить, всем вольную дам…

Площадь затихла, Георгий сверкнул глазами.

— Старик, больных теперь же переведи в Носте, место найдем, здоровые пусть на зиму жилища починят, весной новые выстроим… Теперь главное… Люди, в Носте есть предатели. Не успел я принять владение — уже воры появились.

— Кто, кто ворует?!

Толпа угрожающе надвинулась.

— Нацвали, гзири и сборщик обворовывают меня и голодных месепе, ночью вывезли пять ароб зерна…

Взлетели сжатые кулаки, сыпались проклятия, остервенело плевались, бросали папахи, замелькали палки, жалобно причитали женщины.

— Если через три дня не получу украденного обратно, нацвали, гзири и сборщик с семействами будут проданы Магаладзе.

— Мсахури мы, не месепе, почему обращаешься, как с собаками? У тебя ничего не крали! — исступленно кричал выскочивший вперед гзири. — Зерно везли? Кто видел? Пусть выйдет, скажет.

— Раз навсегда запомните: даром слов не бросаю и обратно не беру. Если через три дня арбы с хлебом не вернутся, продам, как сказал… Дядя Датуна, сколько баранов пасешь?

— Теперь, господин…

— Я тебе покажу — господин. Ты что, хурма, мое имя забыл?

Взор метнулся и встретил синие глаза Нино. Теплая волна согрела сердце, чуть порозовели холодные щеки, губы дрогнули.

— Говори, дядя Датуна, сколько царских овец пас?

— Пятьсот пас…

— Пятьсот?! О, о, какой я богатый. Завтра всех на базар пригонишь.

— Георгий, теперь меньше осталось. Нацвали сто взял.

— Сто взял? Что, нацвали со мною всегда хочет в доле быть?

В толпе засмеялись.

— Эй, свяжите воров — нацвали, гзири и сборщика. Народ не шелохнулся. Вперед выскочил Димитрий.

— Георгий, дай мне воров на полтора часа, очень прошу, собственные жены их не узнают… Хлеб увозить? — вдруг исступленно закричал он. — Наши отцы своим потом землю поливают, костями поле удобряют, а воры хлеб увозить будут? Чурек из них для собак сделаю… Окажи любезность, дай на полтора часа.

Толпа расступилась перед священником. Он осенил гудящую площадь крестом.

Народ смолк.

— Георгий, бог дает господину власть над людьми. Господин должен беречь, заботиться о своих людях, а ты что хочешь делать? Нехорошо начинаешь.

— Нехорошо?! — загремел Георгий. — Ты отец, о боге говоришь, я богу подчиняюсь… тебе верю, ты к небу ближе стоишь, на греческом языке правду знаешь. Сейчас мы перед лицом не только бога, но и народа. Пусть еще один человек скажет, что нехорошо я начинаю…

— Кто скажет, четвертый вор будет… Прошу тебя, Георгий, дай мне их на полтора часа! — кричал Димитрий.

— Никто не скажет, отец Симон. Господин должен заботиться о своих людях? А я что делаю? Тебе люди верят. Почему ни разу не пошел посмотреть, как сорок семейств из-за трех воров с голоду умирают, почему им не сказал — не по-христиански поступаете?.. А когда воров наказывают, ты заступаешься? Я плохо начинаю, но, может, не плохо кончу.

Георгий выхватил шашку и приподнялся на стременах.

— Клянусь верной шашкой рубить головы тем, кто против народа!

Толпа восторженно бросилась вперед.

— Царский нацвали, у тебя ключи от амбаров, сушилен и сараев, где шерсть? Папуна возьми ключи, везде стражу поставь, завтра осматривать буду… А сегодня выдай сорока семействам их долю…

Шио заволновался.

— Сын мой, я тоже с Папуна пойду, хочу видеть, сколько месепе получат.

— Для тебя, отец, другое дело найдется, а лучше Папуна никто не знает, сколько человек должен получить… Много буйволов и ароб царских было? Не помнишь? Плохо, нацвали все должен помнить. Отец, выбери людей. Дядю Датуна возьми, пусть он молодым пастухам баранов передаст. Сосчитайте, сколько у меня буйволов, коров, коней, овец, свиней и разной птицы, все сосчитайте. Через три дня на базарной площади новым глехи хозяйство раздавать буду и новым мсахури — кто нуждается — помощь дам. Если дело есть, дом мой все знают… На краю Носте стоит…

Саакадзе хлестнул коня и, не оглядываясь, поскакал.

Радость. Тревога. Толпа гудела, недоумевала. Георгий, еще недавно свой, близкий, казался чужим, властным, перевернувшим непонятную жизнь. Радовались мсахурству, но всех пугало возвышение месепе. Их сторонились, качали головой: