Читаем без скачивания Как творить историю - Стивен Фрай

Стук повторился, на сей раз громче.

– Войдите! – крикнул я.

Вошли двое мужчин. Оба – в клетчатых рубашках с короткими рукавами, которые я уже видел днем, когда сидел со Стивом в «Алхимике и Барристере», а эти двое пререкались за соседним столиком над картами.

История естествознания

В тихом омуте

– Найдите мне карту этой местности, – попросил Кремер. – Геологическую карту. Новейшую.

Бауэр нацарапал несколько слов на бланке запроса и уложил его в маленькую латунную торпеду. Направляясь к стене, он спросил у Кремера, надолго ли тот собирается задержаться здесь нынче вечером.

Сгорбившийся над микроскопом Кремер ничего не ответил.

Бауэр вставил торпедку в трубу пневматической почты, плотно закрыл заглушку, послушал, как торпедка всасывается в систему трубопроводов и, погромыхивая, уходит по ней на первый этаж, в машинописное бюро. Взглянул на часы: тридцать четыре минуты шестого. Гартман, глава Отдела документации, уверял, будто любой из имеющихся в университете документов доставляется по запросу за пятнадцать минут. Он пообещал купить Бауэру целый литр светлого берлинского пива, если этот срок, которым Гартман так бахвалился, будет превышен хоть на секунду. Что ж, посмотрим, – в такой знойный августовский день большая кружка пива, а может, и стопочка малиновой настойки придутся очень кстати.

– Момент, Руфь, – сказал Бауэр, жестом подзывая лаборантку. – Будьте добры, позвоните моей жене и скажите, что я сегодня вечером опять задержусь допоздна.

Руфь кивнула и с чопорным видом направилась к телефону. Она не любила, когда с ней обращались как с секретаршей.

Бауэр возвратился к своему концу рабочего стола и принялся с неторопливой безнадежностью перебирать бумаги. Кремер, оторвавшись от микроскопа, щелкнул пальцами.

– Ну? Так где же она? – спросил он.

– Карта? Боже милостивый, Иоганн, дайте им время. Вы же попросили меня затребовать ее всего минуту назад.

– Как? Правда? Да, простите. – Кремер улыбнулся ему через стол, словно кающийся школьник. – Все же хорошо бы, они поторопились.

– Обнаружили что-нибудь?

Кремер, закрыв глаза, устало пощипал переносицу.

– Нет. Ничего.

– Уровни цинка и натрия проверили?

– Да, но они ничего не дают. Несколько выше среднего, однако ниже, чем здесь, у нас. Нам нужно искать нечто более серьезное, гораздо более серьезное.

– А что со следами метилоранжа?

– Это наверняка загрязнение. Внесенное, полагаю, врачом, с которого все и началось. Как его звали?

– Шенк. Хорст Шенк.

– Да, верно. Все это полное безумие, Дитрих. Если бы я не видел, как она действует на наших мышей, то решил бы, что нас разыгрывают.

Кремер вздохнул и снова приник к микроскопу.

– Доктор Бауэр? – Руфь протягивала ему телефонную трубку с таким выражением, точно та была заражена сибирской язвой. – Ваша жена просит вас подойти, пожелать мальчику спокойной ночи.

Взяв трубку, Бауэр несколько мгновений любовно и радостно вслушивался в быстрое дыхание сына.

– Акси? – наконец спросил он.

– Папа?

– Ты был сегодня хорошим мальчиком?

– Папа!

– Утром увидимся.

– Молоко.

– Ты сказал «молоко»? Хочешь молока?

– Молоко.

– Молока тебе даст мутти. Ты же понимаешь, по телефону я тебе дать молока не могу. Попроси молока у мутти.

Снова быстрое дыхание, затем долгое безмолвие.

– Акси? Ты здесь?

– Лиса.

– Лиса?

– Лиса, лиса, лиса, лиса.

Бауэр услышал стук брошенной трубки. После еще одной паузы в ухе его зазвучал голос Марты:

– Привет, милый. Мы видели сегодня лису. В парке. Теперь это его любимый зверек.

– А. Тогда понятно.

– По-моему, у него опять разболелось ухо. Он говорит «гадкое ухо» и похлопывает ладошкой по виску.

– Ничего серьезного, уверен. Завтра утром посмотрю.

– Ты до которого часа задержишься? Твоя евреечка-студентка мне ничего не сказала.

– Прости, милая. То, над чем я работаю. Это очень важно. И срочно.

– Я понимаю. Правда. Но ты постарайся вечером поесть, хорошо?

– Конечно. Ты же знаешь, нас здесь очень хорошо обеспечивают.

– Знаю. Любимцы Фюрера.

– До свидания, милая.

Бауэр положил трубку. Руфь неловко стояла посреди лаборатории, старательно вглядываясь в какой-то листок бумаги и всем своим видом показывая, что к разговору она не прислушивалась.

– Думаю, вы можете спокойно отправляться домой, фрейлейн Голдман. До конца дня мы с профессором Кремером вполне обойдемся без вас.

– Но я с большим удовольствием останусь, сударь.

– Нет-нет. Прошу вас. Абсолютно никакой необходимости.

Выходя, Руфь едва не столкнулась с запыхавшимся посыльным из Отдела документации. Взгляд на часы – и Бауэр понял, что этим вечером пиво ему снова придется покупать на собственные деньги.

– Ничего, – с отвращением промолвил Кремер. – Попросту ничего. В топографическом отношении это самая скучная, в геологическом – самая безликая, а в минералогическом – самая заурядная местность на всем белом свете.

– И даже не очень красивая, – согласился Бауэр. – Во всяком случае, для Австрии.

– Так что же происходит? Что, черт нас возьми совсем, происходит? – Кремер пристукнул чубуком своей трубки по карте. – Ведь это просто-напросто лишено смысла. Начисто.

– Быть может… – неуверенно произнес Бауэр. – Быть может, мы проглядели что-то очевидное. Вы всегда учили меня, что каждый сантиметр, на который мы удаляемся от ошибочного исходного принципа, уводит нас от истины на целый километр. Быть может, мы движемся в совершенно неверном направлении.

Кремер оторвал взгляд от карты:

– Объясните.

– Мы отчаянно ищем причину явления, которого не понимаем. Возможно, нам следовало бы заняться самим явлением.

Кремер неотрывно смотрел на него.

– Возможно, – медленно и неохотно растянув это слово, произнес он. – Но, Дитрих, у нас всего-навсего тридцать сантилитров. Ставки так высоки, Берлин давит на нас с такой силой. Мы не можем позволить себе роскошь зайти в тупик.

– Да ведь я об этом и говорю, Иоганн. Мы зашли в тупик. Давайте вернемся назад. В отправную точку.

Бауэр протянул руку к полке над рабочим столом и снял с нее папку, помеченную словом «Браунау».

История Америки

«Геттисбергская речь»

– Итак, Майк, скажите, что вам известно о Браунау.

Голос, произнесший эту просьбу, звучал мягко, заинтересованно и настоятельно, как если б его обладатель уговаривал меня продемонстрировать фокус, который поразит его близкого друга.

А я все гадал, что случилось со Стивом. Распорядительность и расторопность двух незваных гостей – они назвались Хаббардом и Брауном – не оставили мне времени на вопросы и жалобы. Не буду ли я так добр пройти с ними в машину? Она ждет у самого дома. Есть несколько вопросов, которые я могу помочь им разрешить. Это принесло бы большую пользу. Брать с собой ничего не надо, ну и волноваться, разумеется, тоже.

Меня усадили между Хаббардом и Брауном на заднее сиденье первого из двух длинных черных седанов, стоявших у двери Генри-Холла, и только когда машина тронулась, я сообразил, что Стива нигде не видно. Я повернулся, чтобы высмотреть в заднее окно – не едет ли он во втором автомобиле, однако Браун мягко, но твердо, совсем как школьный учитель эдвардианских времен, развернул мою голову лицом вперед.

Минут через двадцать машина свернула с шоссе на подъездную дорожку, ведущую к большому дому. Пока мы вылезали из нее, я успел разглядеть деревянную обшивку сложенного из клинкерного кирпича фронтона – он смахивал на задний план картины «Американская готика». Воздух был тих, пропитан ароматом сосен.

В доме меня провели в столовую и усадили за большой, поблескивающий, кленового дерева, стол, в самой середине длинной его стороны. Хаббард уселся напротив, а Браун встал у торца стола и начал возиться с кофейником, у которого, похоже, заклинило крышку.

– Вот же треклятая штука, – сказал он, в отчаянии пристукнув по кофейнику кулаком.

– Чарльз Уиннингер! – воскликнул я и тотчас пожалел, что не попридержал язык.

Хаббард заинтересованно склонился ко мне:

– Простите?

– Да так, пустяки, – сказал я. – Просто подумал вслух.

– Нет-нет. Прошу вас… – и Хаббард приглашающе развел ладони.

– Я вспомнил «Дестри снова в седле». Чарльз Уиннингер играет там человека по имени Уош, и тот все время повторяет «треклятое» то, «треклятое» это. Никогда прежде не слышал, чтобы кто-нибудь употреблял это словечко. Вот и все.

Хаббард глянул на Брауна, тот пожал плечами и покачал головой.

– Это кино, – пояснил я. – Во всяком случае, было таким когда-то. Но вы о нем, скорее всего, ни разу не слышали.

Хаббард записал в блокнот два слова: «Дестри» и «Уинингер», сопроводив их большими восклицательными знаками. Я подавил искушение поправить написание второго имени и уперся взглядом в сияющий, словно новехонький, стол. Было в нем, впрочем, нечто, подсказывавшее мне, что стол далеко не нов, просто им очень, очень редко пользовались.