Читаем без скачивания Половина желтого солнца - Чимаманда Адичи

— Наши ребята задали им жару! — улыбнулась женщина, которая толкла дынные семечки.

— Баяфра победит, это написано Богом на небесах, — сказал мужчина с бородой, заплетенной в тощую косицу.

Эберечи, прыснув, шепнула Угву:

— Деревенщина. Даже не знает, как называется его страна. «Баяфра»! — передразнила она.

Угву засмеялся. В пальмовых листьях кишели толстые черные муравьи, Эберечи взвизгнула и глянула на него беспомощно, когда один заполз ей на руку. Угву смахнул его. Кожа у Эберечи была теплая, чуть влажная. Эберечи, видно, хотелось, чтобы Угву до нее дотронулся, — не похожа она на тех, кто вправду боится муравьев.

С охапкой пальмовых листьев в руках Угву остановился по пути к лестнице и заглянул в один из бывших классов. Всюду кастрюли, циновки, жестяные ящики, бамбуковые кровати — казалось, комната всегда служила пристанищем для тех, кому некуда больше податься. Женщина с младенцем, привязанным к спине, мыла в кастрюле с грязной водой очищенные клубни маниоки. Личико у ребенка было сморщенное. Угву чуть не задохнулся: вонь стояла ужасная. Несло выгребной ямой, прогорклыми вареными бобами и тухлыми яйцами.

Задержав дыхание, Угву вернулся к вороху пальмовых листьев.

— Наш город никогда не сдался бы, не будь среди нас диверсантов! — заявил мужчина с бородой-косицей. — Я был в народном ополчении и знаю, сколько мы обнаружили. — Он умолк и обернулся на крики мальчишек, игравших посреди школьного двора в войну. Всем лет по десять-одиннадцать, на головах — банановые листья, в руках — бамбуковые стебли вместо винтовок. Самая длинная винтовка принадлежала командиру биафрийцев — рослому скуластому пацану.

— Вперед! — крикнул он.

Мальчишки двинулись ползком.

— Огонь!

Швыряя камни, с винтовками наперевес, бойцы ринулись в атаку.

Бородатый захлопал в ладоши.

— Молодцы, ребята! Дай им в руки оружие — и они прогонят врагов.

Со всех сторон раздались аплодисменты и одобрительные возгласы. О пальмовых листьях на время забыли.

— Знаете, я с самого начала войны рвался в армию, — рассказывал бородатый. — Куда я только не ходил! Но нигде меня не брали из-за ноги.

— А что у вас с ногой? — спросила женщина с дынными семечками.

Он повыше поднял ногу. Половина ступни была отрублена, а то, что осталось, походило на сморщенный клубень ямса.

— Потерял на Севере, — объяснил он.

Воцарилось молчание. Из класса вдруг выскочила маленькая девчонка, за ней гналась женщина, осыпая ее затрещинами.

— Говоришь, всего одну тарелку разбила? Ну же, давай, бей остальные! Kuwa ha, бей! У нас их много, да? Мы ж всю посуду привезли с собой, так? Бей! — кричала она.

Девочка спряталась за деревом манго. Мать постояла, побранилась, предупредила духов, надоумивших дочь перебить все тарелки, что у них ничего не выйдет, и вернулась в класс.

— Ребенок разбил тарелку — подумаешь, велика беда! Есть-то из этих тарелок все равно нечего! — угрюмо сказала одна из женщин, все засмеялись, а Эберечи, наклонившись к Угву, шепнула, что у бородатого воняет изо рта, вот его и не взяли в армию. Угву тянуло прижаться к ней.

Уходили они вместе, и Угву оглянулся, чтобы убедиться, что все заметили. Мимо прошел солдат в форме биафрийской армии и шлеме, выкрикивая невнятицу на ломаном английском. Шел он пошатываясь, чуть не падая. У него была одна рука, вторая обрублена выше локтя. Солдат кричал: «Не промахнись! Один враг — одна пуля, раз — и готово!» Мальчишки, окружив его, смеялись, дразнили, улюлюкали.

Эберечи посмотрела ему вслед.

— Мой брат ушел в армию в самом начале войны.

— Я не знал.

— Да. Домой он приезжал всего однажды. Встречала его вся улица, и все пацаны дрались за то, чтобы потрогать его форму.

И она замолчала до самого дома.

— До завтра, Угву.

— До завтра, — отозвался Угву. И пожалел, что о многом не успел ей сказать.

Угву расставил скамьи: три — на веранде, для класса Оланны, две — у ворот, для учеников миссис Муокелу, а для своих первоклашек — еще две у бетонных плит.

— Математика, английский и граждановедение — каждый день, — объясняла Оланна Угву и миссис Муокелу за день до начала занятий. — Постараемся, чтобы после войны дети легко влились в обычную школу. Научим их говорить на безупречном английском и безупречном игбо, как Его Превосходительство. Научим их гордости за нашу великую родину.

Угву смотрел на Оланну, гадая, откуда блеск в ее глазах — то ли слезы, то ли отсветы солнца? Он хотел перенять как можно больше у нее и миссис Муокелу, стать прекрасным учителем, показать, на что он способен. В первый день занятий он пристраивал классную доску у наполовину спиленного дерева, когда пришла родственница Чудо-Джулиуса с дочерью. Женщина смерила Угву взглядом и поинтересовалась у Оланны:

— И это тоже учитель?

— Да.

— Он ведь ваш слуга? — взвизгнула она. — С каких это пор слуги стали учить детей?

— Не хотите, чтобы ваша дочь училась, — ведите ее домой.

Женщина ушла, волоча за руку дочь. Угву приготовился к сочувственному взгляду Оланны, точно зная, что ее жалость расстроит его еще больше, но Оланна дернула плечом:

— Скатертью дорожка. У ее дочери вши. Я сразу увидела яйца у нее в волосах.

Другие родители вели себя иначе. На Оланну, с ее удивительно красивым лицом, скромными расценками и безупречным английским, взирали с почтением. Ей несли пальмовое масло, ямс и гарри. Одна женщина, которая торговала за линией фронта, пришла с курицей. Армейский поставщик явился с двумя детьми и коробкой книг — книги для чтения, «Чике и река»,[82] восемь адаптированных изданий «Гордости и предубеждения».

Но когда Оланна, открыв коробку, радостно обняла его, Угву стала противна похотливая улыбочка гостя.

Уже через неделю Угву убедился, что миссис Муокелу не хватает знаний. Простенькие примеры она решала с трудом, читала вслух тихо, монотонно, будто боясь запнуться, бранила учеников за ошибки, не объясняя при этом, как правильно. И Угву стал наблюдать только за Оланной. Каждый день она заставляла ребят читать вслух, так же делал и Угву. Лучше всех получалось у Малышки. В классе она была самой младшей — в свои неполные шесть лет училась вместе с семилетками, — но без ошибок читала несложные английские слова, произнося их точь-в-точь как Оланна. Зато она все время забывала, что к нему нужно обращаться «учитель», и в классе звала его по имени.

В конце второй недели, когда дети разошлись по домам, миссис Муокелу попросила Оланну посидеть с ней в гостиной.

— Я кормлю двенадцать ртов, — начала она, зажав между колен полы длинной блузы. — Муж на войне потерял ногу, какой из него работник? Я буду торговать за линией фронта, попробую раздобыть соли. А в школе больше работать не могу.

— Понимаю, — кивнула Оланна. — Но как вы будете добираться туда и возвращаться домой?

— Есть у меня знакомая — поставляет армии гарри и ездит на грузовике с вооруженной охраной. Грузовик нас довезет до Уфумы, а оттуда пойдем пешком туда, где легче перейти границу.

— Далеко идти?

— Миль пятнадцать-двадцать, смелому не помеха. Возьмем с собой нигерийские деньги, купим соли и гарри и вернемся к грузовику. Многие этим занимаются-и ничего. — Миссис Муокелу поднялась. — Пусть Угву меня замещает. Я точно знаю, он справится.

Угву как раз кормил Малышку супом и сделал вид, что не слышал.

Со следующего дня Угву стал замещать миссис Муокелу. Его радовал блеск в глазах старших детей, когда он объяснял значение слов, нравилось, как Хозяин хвалился Чудо-Джулиусу: «Моя жена и Угву меняют лицо нового поколения биафрийцев своей сократической педагогикой», но особенно — как Эберечи шутя называла его «учитель». Она зауважала его. Если она, стоя возле дома, смотрела, как Угву ведет урок, Угву старался говорить громче, произносил слова отчетливей. Она стала заходить после занятий — посидеть с ним на заднем дворе, поиграть с Малышкой или посмотреть, как Угву полет грядку с зеленью. Иногда Оланна поручала ей отнести кукурузу на молотилку.

Как-то Угву стащил часть молока и сахара, что Хозяин принес из директората, переложил в старые жестянки и отдал Эберечи. Она поблагодарила, но равнодушно. Тогда Угву одним жарким полднем прокрался в комнату Оланны и отсыпал в самодельный бумажный пакетик душистого порошку. Ему хотелось во что бы то ни стало поразить Эберечи. Она понюхала, припудрила шею и сказала:

— Я не просила у тебя порошку.

Угву рассмеялся. Впервые он чувствовал себя с ней совершенно свободно. Она рассказала, как родители втолкнули ее к офицеру в спальню, а Угву сделал вид, будто не знал этой истории.

— У него было толстое брюхо, — продолжала она безразличным тоном. — Он все сделал быстро и велел лечь на него сверху. Когда он уснул, я хотела уйти, но он проснулся и запретил. Я всю ночь не спала, смотрела, как у него текут слюни. — Эберечи помолчала. — Потом он нам помог. Устроил брата в штаб армии.