Читаем без скачивания Тишайший - Владислав Бахревский

Теснили новые люди старое боярство.

Петру Тихоновичу Траханиотову невелика была честь на царской свадьбе – скляницу с вином в церковь нес, но то уже было дорого, что вниманием почтили.

…На четвертый день, государевой радости патриарх Иосиф благословил государя образом всемилостивого Спаса, а государыню – образом «Пречистыя Богородица взыграние Младенца».

Государю патриарх подарил сто золотых червонцев, и государыне тоже сто, а также кубки, атласы, объяри, камки, тафту, соболей, бархаты.

В седьмой день государь и государыня отправились в Троице-Сергиеву лавру, а еще через два дня они были на свадьбе ближнего боярина Бориса Ивановича Морозова и Анны Ильиничны Милославской, красавицы смуглянки.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Вдовствующая пятилетняя дочь падишаха Османской империи Ибрагима вернулась в сераль и принесла своему отцу наследство умерщвленного капудан-паши. Ибрагим, не долго думая, снова выдал ее замуж, теперь за великого визиря Мегмета. Это была награда визирю за подавление бунта.

Войска долго не могли смириться с нелепой гибелью Жузефа-паши. Волновались янычары, народ волновался, и падишах Ибрагим уехал из Истамбула в Адрианополь, но и там к нему явились начальники янычар и потребовали даров.

– Войска дарят только при вступлении в войну, – ответил падишах, – мы уже давно воюем и очень плохо воюем, и неизвестно, сколько еще будем воевать, ибо таковы наши войска!

Великий визирь Мегмет приказал тайно убить, начальников янычар, и начальники были убиты. Волнения прекратились, падишах Ибрагим вернулся в столицу.

Теперь он вел переговоры только со старой своей наложницей Кесбан. Все его домыслы были заняты одним: как заполучить Регель – так звали красавицу, у которой каштановые волосы по щиколотку, груди – как нераспустившиеся бутоны белой розы и у которой была родинка, но где…

Падишах Турции может иметь четырех жен и много тысяч наложниц, но не в его воле насильно взять в сераль турчанку.

Мало того, что красавица Регель была турчанка; она оказалась дочерью великого муфти – третьего человека империи, после падишаха и великого визиря, ибо великий муфти – глава духовенства.

Ибрагим знал, что требовать Регель в жены – значит получить отказ, но в благоразумии падишаху отказала сама природа. Он послал к великому муфти главного евнуха, и главный евнух принес ответ: «Дочь муфти – не невольница».

Теперь вся надежда была на змеиную хитрость Кесбан.

Ибрагим отправил верную старую наложницу к Регель со словами огнепышащей любви и со шкатулкой, в которой лежала диадема, стоимостью равная четырем большим купеческим кораблям.

Падишах ждал Кесбан в саду, на берегу Босфора. Зима стерла краски с земли и неба, но в четырех стенах Ибрагима сами стены бесили. Он долго водил подзорной трубой, разглядывая противоположный берег, спохватился: все, что увидел, прошло мимо него. Оставил трубу, глядел на воду, на небо. И, чтоб хоть как-то убить время, приказал позвать хранителя книг.

– Скажи мне что-нибудь очень удивительное и в то же время умное, но чтоб это было действительно удивительное и умное… и еще – чтобы я понял тебя.

Книжный человек поклонился.

– Убежище веры! Чудесам мира несть числа, как несть числа звездам, – сказал он, – но что может сравниться с движением и круговращением небесных сфер, Солнца и Луны? Что может сравниться с мудростью и не постижимостью смены дня и ночи, зимы и лета? Но мы видим это постоянно, свыклись с этим и, увы, не удивляемся.

Ибрагим вдруг засмеялся:

– Я всегда робел перед ученостью улемов, но ты ошибаешься, мудрец. Есть на белом свете еще более непостижимое и чудесное, чем смена дня и ночи, чем движение Луны и Солнца. Это непостижимое и прекрасное – женщина. Нам не дано насытиться ее красотой, и познать ее нам тоже не дано.

– Великий падишах, я преклоняюсь пред светочем твоего царственного разума.

Ибрагим посмотрел на коленопреклоненного мудреца грустными серьезными глазами.

– Я знаю, каковы они – достоинства моего ума. Я получил от Аллаха не меньше, чем другие, но я слишком долго сидел в яме, каждый день ожидая насильственной смерти. Ступай, мудрец, ты меня утешил. И тут к падишаху привели Кесбан. Она бросилась в ноги Ибрагиму:

– Вот ее ответ, величайший из величайших.

Старая наложница разжала ладонь. На ее ладони лежал алмаз.

– Я от своего не отступлюсь, – сказал Ибрагим, багровея. – Пусть ее выследят на улице, схватят и доставят в сераль!

В первый раз, кажется, за всю свою жизнь падишах Ибрагим не притронулся к завтраку.

Когда пришло время убирать блюда, вошел главный евнух:

– Великий падишах, красавица Регель доставлена в сераль.

Ибрагим вскочил:

– Лучшие одежды! Лекарей! Горе им, если на моем лице не взыграет румянец!

На Ибрагима полыхнули черные огромные глаза. «Каков стан! Какие округлости!» – Падишаха забила мелкая животная дрожь.

– Кто создал сей ослепительный сосуд жизни! – закричал он.

– Я – дочь великого муфти, – спокойно ответила Регель. – И ты, падишах, знаешь об этом.

– Аллах! Таких гордых и прекрасных речей я не слышал во всю мою жизнь. Твои губы – лепестки розы!

– Падишах, прикажи подать паланкин. Меня ждут в доме моего отца.

– Я был бы безумцем, если бы отпустил мою птицу Симург. Ты – моя судьба.

– О аллах! Если этот человек возьмет меня силой, пусть его торжество будет последним в его жизни. Пусть этот день будет последним его днем.

Ибрагим заслонился от ужасных слов руками:

– Будь милосердна! Зачем ты кличешь беды на мою голову? Я – падишах. Моя беда – беда для всех турок. Регель, я ослеплен тобою, я умираю от желания.

– Ну так умри!

Ибрагим выбежал из комнаты своей пленницы.

– Все сокровища к ее ногам!

И перед Регель сыпали жемчуг и алмазы, рубины, изумруды, бирюзу, золотые кубки, оружие в чеканке и каменьях – ни единой пяди пола не осталось не закрытой драгоценностями. И одну вещь Регель взяла – кинжал.

– Это все твое! – сказал Ибрагим, сам удивленный россыпью несметного сокровища.

– Падишах, ни одна женщина в мире не видела такого зрелища. Отпусти меня, свобода мне дороже.

– Ты ревнуешь меня к моим наложницам? Позовите весь гарем! – приказал Ибрагим. – Пусть все наложницы поклонятся златоликой Регель.

Перед дочерью великого муфти два часа шли, кланяясь, красавицы, белые как снег, черные как ночь, златоволосые, пышные, хрупкие, и башнеподобные, и будто выточенные из слоновой кости.

– Регель, по одному твоему слову я прогоню их всех из моего гарема. Ты одна мне заменишь его! – Падишах кинулся на колени перед своей пленницей.

– Отпусти меня домой, падишах, – тихо сказала Регель.

– Тогда я тебя возьму силой, – Ибрагим сбросил с себя халат.

– Не приближайся! Я перекушу тебе горло, проклятый вонючий идиот!

Регель ногтями располосовала себе лицо.

– Отнесите ее к отцу! – Ибрагим погас, мир стал для него серым.

– Великий падишах! Великий визирь умоляет допустить его до твоих очей! – доложил главный евнух.

– Что ему? – спросил Ибрагим.

– Янычары требуют его жизни.

– Пусть войдет, – разрешил Ибрагим и сказал тотчас явившемуся Мегмету-паше: – Пожалей меня, друг мой! Мое сердце разбито.

– Падишах! – закричал Мегмет-паша. – Меня хотят убить. В городе паника. Янычары заперли ворота и никого не выпускают. Великий муфти собрал недовольных тобой в мечети Ортадиами.

– Какое противоядие ты нашел? – спросил Ибрагим, разглядывая и трогая прыщик на запястье.

– Убежище веры! Я прошу защитить меня. По твоей просьбе я умертвил начальников янычар…

– Не теряй головы, Мегмет-паша! Прикажи послать к бунтовщикам бостанжи-пашу с приказанием разойтись по домам.

– Я послал к ним бостанжи-пашу, но в ответ великий муфти прислал фетьфь к тебе, великий падишах. Вот она, – Мегмет-паша протянул Ибрагиму свиток. – Меня осудили на смерть.

– Спрячься в моих покоях, я сам отвечу великому муфти. Слава аллаху, его дочь я отослал к нему.

Падишах Ибрагим отправился в тронную залу. Посланцам великого муфти и бунтующих янычар он сказал:

– Великий визирь Мегмет-паша, может быть, и виноват в смерти янычарских аг, но он зять падишаха. Он – мой зять, и я не желаю ему смерти.

Сераль, как после молнии, затих, съежился, ожидая страшного удара! Падишах Ибрагим из тронной залы не ушел, ждал.

Раздались шаги. Явились новые посланцы, они вели под руки древнего старика. Это был восьмидесятилетний Мурад-паша, спага-агаси – начальник придворной кавалерии.

– Убежище веры! – воздел руки к небу трясущийся старец. – Видит Аллах, против моей воли меня избрали великим визирем. Заклинаю тебя, ясноликий падишах, пошли им голову Мегмет-паши. Они все пришли сюда. Они стоят у дверей сераля.

– Пес! – Ибрагим подбежал к старику и стал бить его по щекам. – Ты возжег мятеж, алкая стать визирем! Я сам погашу его! Ты первым увидишь, как я умею управляться.