Читаем без скачивания Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну - Наталия Нарочницкая

Русские в Латвии не имели заметного представительства в крупном предпринимательстве, однако они почувствовали на себе, например, запрет использования русского языка в самоуправлениях. Сворачивалась относительно либеральная система образования для нацменьшинств, в том числе русских и белорусов, многие из которых теперь принудительно зачислялись в латыши, особенно в приграничных с Советским Союзом волостях. Под каток официозного национализма попали и латгальцы (Восточная Латвия), язык которых не признавался равноправным диалектом латышского.

Вместе с тем, брутальная риторика «вождя» не сопрягалась с кровавыми расправами — он предпочитал создавать для недовольных невыносимые условия существования, практиковал аресты, тюремное заключение и высылку из страны оппозиционеров, следил с помощью агентов Политуправления полиции за их активностью в эмиграции, лишал подданства. В частности, гражданство ЛР было отнято даже у бывшего министра иностранных дел (1926–1928), депутата сейма четырех созывов и посла во Франции (1933–1934) Ф. Циеленса, остро критиковавшего «вождя» в зарубежных изданиях. В период диктатуры Улманиса официально не был приведен в исполнение ни один смертный приговор политического характера, хотя некоторые левые активисты получили тяжкие травмы или погибли при загадочных обстоятельствах.

В 1936 г., после завершения срока полномочий «номинального» президента А. Квиесиса, Улманис сосредоточил в своих руках всю полноту власти и ключевые посты в государстве. Свои обещания вернуть политическую жизнь страны в конституционное русло — как только «ситуация стабилизируется» — он, конечно, не сдержал: за шесть лет «национальной диктатуры» новая редакция упраздненной Сатверсме (конституции) так и не была выработана, продлевавшееся каждые полгода военное положение в 1938 г. трансформировалось в чрезвычайное положение, которое позволяло столь же жестко подавлять любые протестные проявления.

Политическая верхушка, концентрировавшаяся вокруг Улманиса, была подобрана по принципу личной преданности, а не деловых качеств. При этом она включала в себя персонажей, весьма различных по внешнеполитическим симпатиям, антипатиям и предрассудкам. Военный министр, позднее — вице-премьер Балодис, практически единственный из окружения диктатора, кто отваживался ему что-либо возражать, сохранял антинемецкую подозрительность. Постепенно он был отодвинут с авансцены, проиграв аппаратную схватку за милость «вождя» молодым выдвиженцам — склонному к опасным дипломатическим играм с Берлином Вилхелму Мунтерсу (глава МИД) и Алфреду Берзиньшу, главному вдохновителю и организатору кампании по установлению культа личности Улманиса (товарищ министра внутренних дел, позднее возглавил Министерство общественных дел, курировал военизированную организацию «айзсаргов»). Министр финансов А. Валдманис (1938–1939) периодически выражал прогерманские симпатии и впоследствии сотрудничал с нацистскими оккупантами. Ориентации на укрепление связей как с Великобританией — Францией, так и с Финляндией — Эстонией придерживался назначенный в 1934 г. командующим латвийской армией генерал Кришьянис Беркис; при этом в среде генералитета имелись неприкрытые и более осторожные «друзья Германии» (начальник штаба армии М. Хартманис, О. Данкерс и др.)

Советское руководство в целом было осведомлено о политических раскладках и симпатиях в латвийских верхах, получая характеристики персонажей не только от полпредства в Риге, но и по линии разведки. Так, достоянием ГУГБ НКВД СССР стал доклад чешского посла в Риге П. Берачека в МИД ЧСР от 21 сентября 1938 г. по вопросу об отношении Латвии и других Прибалтийских стран к вероятному советско-германскому конфликту и мировой войне. В нем были проанализированы противоречивые настроения в окружении Улманиса и приведена нелестная характеристика латвийского диктатора, данная французским послом в Риге Ж. Трипье: «Он реагирует на все как немец. Когда он сталкивается с силой, он пресмыкается, когда чувствует себя более уверенным, становится наглее». В этом докладе также был представлен вывод: «Со своей стороны считаю, что окончательное решение Латвии — зависело бы от первоначальных успехов той или иной стороны, но все же предполагаю, что в случае столкновения русских и немецких войск на территории Латвии, латыши, пожалуй, решили бы стать на советскую сторону, учитывая симпатию большинства народа. (…) Что касается президента Улманиса, то он не мог бы противопоставить себя крестьянству и в этом случае, вероятнее всего, пошел бы вместе с армией и аграрниками против немцев. Другое дело, если англо-французская комбинация проявила бы свою военную беспомощность и неподготовленность, а немцы имели бы молниеносные успехи вначале»[342]. Как известно, мрачный прогноз чешского дипломата относительно положения западных союзников в первые годы войны оправдался. Судьба же самой Латвии была решена до начала военных действий нацистской Германии против СССР, поэтому судить о реальных соблазнах для Улманиса встать на сторону немцев можно лишь в вероятностном ключе.

Современники отмечали головокружительную карьеру любимчика будущего «вождя» — В. Мунтерса, уже в 1933 г. практически руководившего внешнеполитическим ведомством. Официально пост министра он занял в 1936 г. Назначение на эту должность молодого «выскочки» немецко-эстонского происхождения, да еще женатого на русской, имевшей «хорошие отношения с советским посольством», вызывало кривотолки в латвийском обществе и едкие замечания острословов, намекавших на «особый» характер его отношений с неженатым Улманисом[343].

Так или иначе, Улманис и Мунтерс сосредоточили в своих руках внешнюю политику Латвии. В общем лавировании между державами (при попытке соблюдать тезис о нейтралитете) наблюдался все больший крен в сторону Третьего рейха. При этом «вождь» и его министр старались привлечь внимание к судьбе Латвии Лондона, Парижа и Вашингтона, сделавших все возможное для появления ее на карте Европы по итогам Первой мировой войны, Гражданской войны и интервенции в пределах бывшей Российской империи. Их также объединяло желание не обострять отношений с Советским Союзом без твердых гарантий поддержки Латвии одной из вышеперечисленных сторон. Так как весомых заверений, предоставляющих Латвии место союзника при сохранении суверенитета, от этих различных сегментов «антисоветского лагеря» не последовало, то Рига оказалась податлива для предложений и требований «идеологически чуждой» Москвы.

Спорадические попытки сформировать блок малых и средних государств на Балтике (Польша — Литва — Латвия — Эстония — Финляндия в различных конфигурациях) как самостоятельное звено системы безопасности в Европе с опорой на Лигу Наций, отмечавшиеся еще в 1920-е гг., наталкивались на противоречия между этими странами вплоть до военного конфликта (Польша-Литва). Кроме того, различные варианты Балтийской антанты рассматривались преимущественно как вспомогательные объединения сателлитов Великих держав — от доктрины «санитарного кордона» против СССР, вдохновлявшей руководство Великобритании, Франции и США, до эстонско-латвийского союзничества против Москвы, в котором Берлин видел приметы обособления этих стран, дававшего дополнительные возможности для укрепления там своего влияния, несмотря на второстепенную антигерманскую направленность этого союза, весьма условную.

В обстоятельствах, когда Запад настойчиво желал перенацелить агрессию Гитлера на Восток (что показали «Мюнхенский сговор» 1938 г. и раздел Чехословакии), все попытки выстроить единый фронт против нацистов не увенчались успехом, а Москва опасалась военного нападения не только со стороны Германии, но и Великобритании с Францией (при участии Польши в той или иной конфигурации союзников), — в этих обстоятельствах доверие к Латвии как политически устойчивому и в военном плане состоятельному союзнику или нейтралу улетучивалось у всех заинтересованных сторон. Тем не менее, геополитический интерес к Балтийскому региону сохранялся, и дипломатические игры продолжали проводиться.

Латвийская дипломатия не оставляла попыток добиться благосклонности Муссолини славословием в адрес фашизма, рассчитывая на некое посредничество Рима в прояснении отношений с Германией. После развертывания итальянской агрессии против Эфиопии (одной из двух независимых стран Африки в тот период) в октябре 1935 г. латвийское руководство заняло, по сути, профашистскую позицию. Официальная Рига старалась притормозить применение международных санкций против Италии по линии Лиги Наций, не желая допустить изоляции Муссолини. Тем временем, Италия использовала массированные бомбардировки и применяла боевые отравляющие вещества против защитников независимости Эфиопии, в результате чего погибло около 760 тыс. мирных жителей[344]. В мае 1936 г. сопротивление эфиопских вооруженных сил было подавлено, а Муссолини объявил о создании «империи». Как отмечает итальянский историк В. Перна, руководитель внешнеполитического ведомства Латвии В. Мунтерс был первым, кто признал «Итальянскую империю», подняв во время официального визита в Рим в начале 1938 г. тост «За итальянского короля, императора Эфиопии!»[345].