Читаем без скачивания Ритуальные услуги - Василий Казаринов

Я щелкнул кнопкой на круглом пенале фонарика, столбик замутненного пылью света упал на пол, выхватив из темноты загнутый край ковра и плотно пригнанную к доскам пола крышку погреба. Неторопливо стянув с себя куртку, я бросил ее на стул и тихо спросил у кондора:

— Тебе случалось видеть, чтобы погреб располагался под спальней? Нет? И мне тоже.

Я откинул ковер, приподнял за кожаную петельку крышку, сдвинул ее в сторону, заглянул в черный провал погреба и озадаченно присвистнул, потому что оттуда на меня дохнул не привычный подвальный холод, настоянный на скорбном запахе сырой земли, — нет… Нет, это был именно тот теплый выдох, с каким приветствует распахивающаяся дверь приход гостя в обжитой уютный дом.

Свет фонаря лег на металлическую лесенку, круто, почти вертикально срывающуюся вниз. Зажав фонарь в зубах, я начал осторожно спускаться, поражаясь тому, насколько глубоко это подземелье, и лишь достигнув пола, глянул наверх, прикинув, что погрузился метра на четыре. Кружок света желтым выдохом — фонарь я продолжал держать во рту — ложился на обшитую темной доской стену, в которой белела клавиша выключателя.

Я нажал на нее и зажмурился, потому что привыкшие к темноте глаза мои: обожгла вспышка света.

А впрочем, скорее всего, не столько она — свет матово рассеивался, сочась из нескольких разбросанных по стенам бра, развернутых жерлами вверх, и потому не полыхал, а скорее мягко дышал уютом, — сколько то, что отпечаталось на изнанке сетчатки: высокие стеллажи вдоль стен, обширная двуспальная кровать, укрытая шотландским пледом, пара мягких низких кресел, присевших на корточки у низкого сервировочного столика, узкий пенал холодильника «Электролюкс», транзисторный приемник, магнитофон, телевизор с видеомагнитофоном, стопки кассет… Это был основательно погруженный в землю бетонный бункер, вполне пригодный для жилья. Осмотр полок, заставленных консервами, пивными банками, бутылками вина, электроплитка, биотуалет в закутке слева от лесенки окончательно убедили меня в том, что в этом бункере вполне можно благополучно пересидеть если не ядерную бомбардировку, то, во всяком случае, очень долгую осаду и при этом никто не обнаружит в заколоченной дачке ни малейшего признака жизни… Если, конечно, не идти на поводу у простого, бесхитростного желания: потихоньку выскользнуть ночью из укрытия, обжечь босые ступни о влагу прыснувшей прохладной росой травы, окатиться холодной. и безвкусной патокой лунного света, глотнуть свежего воздуха и погрузить свое нагое тело в теплое парное молоко близкого пруда.

— Какой очаровательный отстойник, — сказал я, присаживаясь в кресло, плеснул в бокал глоток красного французского вина, терпкого и тонко душистого, медленно — не то чтобы в два глотка, а вот именно вцеживая в себя сжиженное гранатовое солнце — выпил и подумал о том, что жить бы тут и жить, вблизи подземной реки, выводящей к тому слишком мне хорошо знакомому берегу, с которого нет обратного пути.

— Твое здоровье! — приветствовал я поднятием вновь наполненного бокала мертвый взгляд черепашки, дремавшей в обширном, яйцеобразной формы аквариуме у правой стены бункера, причудливая, мягко окрашенная подсветка которого проявляла в глубинах стеклянного яйца какой-то сугубо натуральный интерьер, будто бы просто изъятый из живой природы: белый наст донного песка, возрастающего на покатый холмик, поросший конвульсивно изогнутым декоративным кустарником, изломом сухих рук напоминавшим кукольного размера саксаул, серый — опять-таки кукольного формата — камень, а под ним крохотное игрушечное озерцо.

Черепаха в ответ на мой тестовый жест медленно опустила мертвые веки — словно в знак того, что приняла знак внимания.

— Уж если сидеть в этом бетонном отстойнике, то лучше коротать время с каким-то живым существом, ведь так? — сказал я черепахе и, дождавшись, пока она в знак согласия двинет кверху свинцовые веки, поднялся с места, вылез на поверхность, тронул теплеющую щеку Мальвины: она понемногу приходила в себя. — И ты права. У меня нет ключа.

Она вяло пошевелила губами, тронувшимися в бессознательную улыбку, и стала вдруг поразительно похожей на кукольную девочку из кукольной сказки, а меня как будто — при взгляде на ее кукольное лицо — прошила медленная в своем неторопливом искрящемся изгибе электрическая дуга, потому что в памяти всплыла еще одна реплика из телефонного разговора: «Ключ там, где ему и положено этим сказочным сюжетом быть».

— Черт возьми! — выдохнул я, поднимаясь с кровати, и, быстро сбежав по ступенькам лестницы вниз, приблизился к слезящемуся от осадочной влаги стеклянному глазу аквариума.

Перед глазами отчетливо встала та девочка, что упустила свою черепашку, уползшую от шума и чада придорожного пикничка и едва не угодившую под колеса нашего автомобиля. И встал перед глазами сердобольный распах губ Мальвины, выдохнувшей ей в мертвое лицо: «Ну что ж ты, милая, так неосторожна! Твоя старшая сестричка, что живет в домике над старым прудом, куда осмотрительней!»

В отличие от той девочки я читал сказку.

Потому постучал костяшкой согнутого пальца в стекло и сказал:

— Привет, старушка Тортила. Ты меня знаешь. Я деревянный мальчик с длинным деревянным носом. — Черепаха в ответ медленно моргнула. — Мой папа вытесал меня из грубого соснового полена, зачем-то наделив душой живого человека. — Мертвые веки приподнялись и опустились. — Душа для меня не значит ровным счетом ничего. — Несчастная земноводная моя сестра опять моргнула. — Но вот инстинкт всегда и очень верно подсказывает мне, куда направить свои деревянные стопы. Потому я и пришел сюда забрать твой золотой ключик.

Я вынул ее из аквариума, осторожно положил на пол. Придя в себя, она поползла в угол.

Я погрузил пальцы в теплый белый песок, тщательно перекопал его, потом ощупал дно игрушечного озерца, выложенного плоским голышом, потом свернул серый камень и под ним, в уютном углублении, наконец нашел то, что искал: маленький ключ.

Он был далеко не золотым. Это был просто хромированный ключик с запаянной в красный пластик круглой плоской головкой. В полукруге лунки над длинным жалом ключа на металле был выбит шестизначный номер. Я сунул его в карман и медленно, словно опасаясь налета невидимой, но смертельно опасной кессонной болезни, вышел на поверхность.

Мальвина на кровати начала подавать признаки жизни.

Я тихо покинул дом, перелез через забор, завел свой «Урал».

Но прежде чем уехать, я прилег на холмик, пошарил по нему рукой и нащупал ягоду, казавшуюся мне весь этот долгий солнечный день такой сочной и спелой. Я сорвал ее, сунул в рот. На вкус она оказалась совершенно пресной, суховато безвкусной.

«Тебе звонили, — сказал она губами. — Два раза».

— Спасибо. — Я уселся за стол на кухне и, наблюдая за тем, как она хлопочет у плиты, опрокидывая из маленькой кастрюльки в шипящую, пофыркивающую раскаленным маслом сковородку желтую, опушенную светлой пеной омлетную болтанку, вдруг отметил про себя, что в ее внешности проявился свежий мотив, на который я поначалу не обратил внимания.

Она была в фартуке.

Это был обычный невзрачный кухонный фартучек из тех, какими торгуют бабушки в подземном переходе, — скорее всего, там она его и купила по случаю за бесценок — прямоугольный нагрудный клапан на завязках, пара тонких тесемочек, связанных бантиком сзади на талии, полукруглый кармашек на переднике с вытканным на нем пышным цветком, похожим на георгин, но он так ладно и естественно сидел на ее хрупкой фигурке, что казалось, будто она просто родилась в этом незамысловатом наряде домохозяйки.

— Тебе очень идет, — сказал я, принюхиваясь к пышно поднявшемуся и дышащему горячим паром омлету. — Я уже и забыл, когда в последний раз видел на этой кухне женщину в фартуке.

Ни прежние мои подружки, ни Голубка, ни те, кто появлялся на этой кухне после нее, фартуков не носили.

— Да, кстати… Откуда ты знаешь, что я люблю омлет с сыром?

Она пожала плечами с таким видом, будто мои вкусы были ею впитаны с молоком матери, присела на краешек табуретки и, уложив ладони на колени, улыбалась глазами, наблюдая за тем, как я ем, а потом легким жестом вспорхнувшей с колена руки остановила мой порыв убрать за собой со стола, сгрузила грязную посуду в мойку, пустила воду, а я, закурив, привалился к стене, в блаженной полудреме наблюдая за тем, как шевелятся под майкой ее лопатки вслед за движениями рук, споласкивающих тарелку.

— А кто звонил? — спросил я и тут же прикусил язык.

По счастью, она стояла у мойки спиной ко мне и не видела на моих губах этого вопроса.

— Извини, — пробормотал я, целуя ее в шею.

«Наелся?» — спросила она глазами, вздрогнув от прикосновения моих губ и косо глянув на меня через плечо.