Читаем без скачивания Дом дервиша - Йен Макдональд

Огюн Салтук закусывает нижнюю губу:

— У Турции всегда были враги и внутри страны, и за ее пределами, а теперь, когда мы на пороге Европы, их стало больше. Считается, что мы приняли решение и отгородились.

Георгиос Ферентину заглушает его:

— У нас достаточно строгие меры безопасности на Черном и Мраморном морях, вы сами видите каждую ночь, как танкеры выстраиваются в очереди, чтоб войти в Босфор после проверки службой безопасности. На газовоз водоизмещением в три четверти миллиона тонн не так просто напасть.

— Танкеры идут через Босфор на автопилоте, чтобы избежать случайного столкновения. Программу могут хакнуть, — раздается еще чей-то голос.

Эмрах Бескардес шепчет Георгиосу:

— Мне кажется, я видел такое кино, очень старое. Там всех спас повар. Он очень искусно обращался с ножами.

Огюн Салтук стучит ручкой по стакану с водой.

— Не упустите эту творческую энергию, у нас запланировано время для работы в малых группах. Мы прервемся на свободный полет фантазии, а потом снова соберемся, чтобы свести воедино наши идеи. Помните, творческое воображение приветствуется.

Георгиос смотрит завистливо, как Эмрах Бескардес вместе со своей группой отправляется в одну из прохладных беседок в саду. Его самого отправили в пахнущую сыростью прихожую с потрескавшимися карнизами и пятнами плесени на штукатурке. Потолки высокие, от стен и пола отражается эхо. Сидя на позолоченном стуле, Георгиос смотрит на бирюзовый треугольник моря между верхушек деревьев. Кроме него в группе молодые агрессивные парни, которые с удовольствием обсуждают миллионы тонн водоизмещения и миллионы убитых, поэтому он рад видеть еще и Сельму Озгюн.

— Мы не знакомы, но я поклонник ваших работ. Позвольте представиться, Георгиос Ферентину.

Сельма смотрит на него с недоумением:

— Ферентину из Джихангира?

— Да, но перебрался в Эскикей. На площадь Адема Деде.

— Я знаю вашу соседку. Владелицу художественной галереи, которая специализируется на подозрительных предметах религиозного искусства. Галерея Эркоч.

— Я как раз над ними.

— В старом текке Мевлеви? Вот здорово. Это очень интересное место, дом дервиша на Адема Деде. Одно из последних деревянных текке XVII века, которое не сожгли. Так вы знакомы с Айше? Кстати, я пошутила насчет «подозрительных предметов искусства». Вы над чем трудитесь?

— Я занимаюсь, точнее, занимался, поскольку сейчас на пенсии, экспериментальной экономикой. Экономика — это настоящая наука, а не просто набор математических понятий.

— Меня заинтересовали ваши слова об уличном шариате, — говорит Сельма Озгюн. — Понимаете, мне нравится идея общественного правосудия. Это личное, и мне кажется, это работает эффективнее судов, поскольку в таком случае судья видит стороны ежедневно. Когда вы каждый день видите в супермаркете не только другого участника процесса, но и судью, это способствует поддержанию порядка в обществе. Можно долго говорить об оттоманской системе миллетов, когда каждая община имела право жить по своим собственным социальным и юридическим законам, и суды осуществлялись по ним же, при условии, что они не противоречат законам империи. Я думаю, что правительству нужно не подавлять такие системы как угрозу светскому государству, а искать способы встроить ее внутрь уже существующего законодательства. Мы ведь организуем религиозные объединения на базе общин, почему бы не применить это и к закону? Короче говоря, мне дико понравилась ваша мысль об уличном шариате, вы не будете возражать, если я заимствую это выражение, друг мой? Но только при условии, что они не попытаются наложить запрет на алкоголь и не заставят меня носить платок.

— Я не стал бы вас обнадеживать, — говорит Георгиос. — У них есть шейх. Он видит джиннов.

— А вот это уже интересно. Шейх в старом доме дервиша. С этого места поподробнее, друг мой.

Георгиос рассказывает о Недждете, незаконно поселившемся в текке, который оказался в злосчастном трамвае на Неджатибей, а теперь видит карин, говорит с джиннами и является доверенным лицом Хизира, Зеленого святого. Георгиос замечает, что она — не единственная, кто заинтересованно слушает. Пока агрессивные молодчики яростно спорят, что внести в блокноты, мужчина чуть постарше из их компании, с военной выправкой и в отполированных по военной привычке до зеркального блеска ботинках, с аккуратными усами, но в плохом костюме прислушивается к их с Сельмой разговору, все дальше отклоняясь от спорщиков.

— Я поклонница спонтанных проявлений чудесного, — говорит Сельма Озгюн, хлопая от восторга пухлыми руками, украшенными множеством колец. — Я собираю истории о местных чудотворцах, уличных пророках и современных дервишах. Мне совершенно ясно, что эра чудес еще не миновала. Кстати, ваш сосед уже четвертый.

— Что вы имеете в виду? — спрашивает Георгиос.

— Среди тех, кто видит странное и удивительное. Новый виток. Я читала в местных новостях. Иногда помимо склок и статистики без указания источника можно найти и что-то интересное.

— Другие тоже видят джиннов?

— Не совсем. Началось все с той женщины в Эрейли, которая начала заглядывать в души и предсказывать будущее, типа ей нашептывают пери. А еще бизнесмен в Невбахаре, очень интересный случай, с поправкой на современность. Он видит не фей или джиннов, а роботов. Вернее ройботов, которые складываются в различных роботов. Но в общем-то то же самое. Он находит пропавшие вещи и предсказывает события.

— Эрейли.

— И Невбахар.

— Эскикей. А четвертый?

— Фирузага.

Георгиосу кажется, что паркетный пол уходит из-под ног. Он сжимает золотую кисточку псевдопарижского кресла. Кресло дешевое и плохонькое, а потому кисточка выскальзывает из пальцев.

— Ох! — восклицает он, это единственное слово, в которое может вылиться бурное воображение. Эрейли, Невбахар, Фирузага, Эскикей — все они в шаговой доступности от трамвайной линии Топкапи — Есилче. Джан, мальчик, роботы. Сделал ли он фотографию, фотографию той бомбы? Женщина, бизнесмен, Недждет. Их легко отыскать.

— Все в порядке? — беспокоится Сельма Озгюн. — На вас лица нет. Я принесу воды.

— Все хорошо, просто эта комната… здесь ужасно душно и плесенью пахнет.

— Хизир… вот кого я бы хотела увидеть… — продолжает Сельма, но сотрудники МИТ уже зазывают группы обратно в конференц-зал. Она берет блокнот — после заседания все записи будут уничтожены в целях безопасности. Группа покидает влажное и душное помещение. Военный отстает, чтобы переговорить с Георгиосом.

— Майор Октай Эйилмез.

— Профессор Георгиос Ферентину. На пенсии.

— Я знаю. Мы встречались раньше. Это давно было. Помните группу «Хаджетеппе»? Типа такого, только в Анкаре. Я был тогда совсем юн…

— Простите, но я не…

— Я же говорю, я был совсем юн. А здесь интересно. Я вот что думаю, если нас собрали для генерирования самых невообразимых идей, то определенно не стоит себя ограничивать в том, о чем думать. — Он замолкает, чтобы пропустить Георгиоса вперед, и в этот момент успевает прошептать на ухо: — Я выразил сомнение в том, что Салтук способен руководить этой группой.

Он смотрит вниз. Георгиос Ферентину следит за его взглядом. Майор держит свой экран на уровне пояса. На нем всего три слова: «Паром Эминеню, 16:30». Майор стирает надпись одним движением, а потом сует экран во внутренний карман ничем не примечательного пиджака.

В пипетке тридцатишестипроцентный раствор соляной кислоты. Когда Барчин Яйла увидит Седьмую букву на теле Стамбула и узрит там лик самого Всевышнего, то он снимет колпачок и спокойно закапает по половине дозы в оба своих немигающих глаза. Может ли какое-то другое зрелище сравниться с именем Аллаха? Они лишь будут затуманивать чистоту и сбивать с толку. А так оно будет ярким и свежим навеки, как последнее из того, что Барчин Яйла увидел в своей жизни.

В квартире дико воняет. Айше ожидала, что так и будет, это дешевая квартирка на последнем этаже без лифта, с видом на задний двор, куда поколения жителей района Кючюкаясофья бросали мусор. Добавьте к этому жару. Тут и должно плохо пахнуть. Но запах просто ужасен, многослойный и богатый: отдельные неприятные запахи комбинируются в новые неустановленные, и, когда привыкаешь к одной волне, в нос тут же бьет другая, вызывая тошнотные рефлексы. Клубы пыли, мужской пот, грязные простыни, немытый пол, древний диван, гниение, плесень и моча — Айше клянется, что больше не пройдет мимо ванной, — но вместе с тем и более эзотерические запахи одержимого идеей одинокого мужчины: затхлые книги, чернила для принтера, старый ладан, выветрившееся масло, пожелтевшие газеты, специфический запах фенопласта, который идет непонятно откуда, фотореактивы, фиксаторы и консерванты, перегревшиеся электрические приборы и горячие галогеновые лампочки. Пока Айше рассматривает фотомонтаж аэрофотоснимков Стамбула и Усюодара, которые занимают всю стену гостиной, являющейся по совместительству и кухней, она вытаскивает пузырек духов «Шанель № 5» — только классика! — размером с большой палец руки, чтобы потихоньку попшикаться.