Читаем без скачивания Широкое течение - Александр Андреев

На повторившийся стук вышла Таня, скромно сказала человеку в темных роговых очках, что Маруси нет, заперла комнату, положила ключ в сумочку и прошла через вестибюль на лестницу.

Небо было бледное, солнце как будто увязло в белой мгле, лучи его гасли, не достигая земли, и от этого море было матовое, без блеска. Оно дремотно шелестело, неутомимо расстилая по песку кружева пены, источало влагу, охлаждая насыщенный зноем воздух. Высокие горы, аккуратно расставленные по горизонту, напоминали какие-то огромные стеклянные сосуды, до краев налитые фиолетовыми чернилами, — они таинственно и притягательно светились.

Таня ощущала приятную истому, невесомость, и ей казалось, что она растворяется в этом густом пряном воздухе.

Антон ждал ее в дальнем конце аллеи, над обрывом. Он стоял возле деревянной скамейки в белых брюках и голубой шелковой безрукавке; загорелое лицо его, теряя юношескую округлость, становилось более твердым, решительным, на нем выделялась полоска зубов, а глаза, как бы вобравшие в себя цвет южного неба и морской воды, были сине-зелеными.

— Получил от Володи письмо, — обрадованно сообщил он, усаживая ее на скамейку. — Послушай, что он пишет:

— «Антон, дружище, здравствуй на тысячу лет! Получил твою телеграмму и спешу обнять тебя от всей души. Небось, паришь сейчас на крыльях. Таню береги, не обижай, — другой такой тебе не сыскать в целом свете…»

Антон покосился на Таню и усмехнулся, довольный:

— Как расписывает, подлец! Как поэт, честное слово!..

Таня слегка зарумянилась, попросила, польщенная:

— Читай дальше…

— «Всем ты теперь одарен — и силой, и здоровьем, и правильным комсомольским чутьем, и любовью, и будущим. Набирайся побольше энергии. У нас все идет по-старому, многие разъехались отдыхать, между прочим, и наш друг комсомольский, старик Полутенин, тоже укатил в ваши края, греться на солнышке. А меня Алексей Кузьмич не пускает… В цеху теперь жара, покрепче вашего юга. Вместо тебя на молоте командует Илья Сарафанов, а Гришоня по-прежнему пристает к нему со своими загадками. Видеть их вместе — это забава, комедия чистейшей воды. Кланяйся Тане Олениной — представляю ее вид, когда ты, словно с горы, скатился к ее ногам… Ну, пока, дружище! Да, главное-то, ради чего пишу, и забыл: думай, Антошка, готовься — вернешься, будем рекомендовать тебя в партию…»

— Хорошо, — промолвила Таня задумчиво, когда Антон кончил читать и вчетверо сложил исписанный листок. — Хороший он, Володька, всегда в нем бьется какая-нибудь беспокойная мысль, всегда что-то изобретает. Побольше бы таких, легче бы жить стало, — поймут, посочувствуют, помогут… Жалко, что не все такие…

— Без Володи Безводова я был бы ничто, — согласился Антон. — Не вмешайся он в мою судьбу, не сидел бы я сейчас здесь с тобой, честное слово.

— Сидел бы с Люсей, — бросила она колко. Таня частенько донимала его такими замечаниями. Антон резко повернулся, обратил на нее взгляд, в котором она прочла и обиду и мольбу. Таня доверчиво прислонилась плечом к его плечу и сказала виновато: — Ну, не буду, не буду… — Помолчав, прибавила: — Выходит, ты должен слушаться во всем своего друга — плохое не посоветует.

Раздвинув кусты, она посмотрела в море: там на краю его, где оно сливается с небом, вывалился из облака крупный огненный шар, постоял секунду на черте и медленно, как бы подмываемый снизу струями, стал таять, уменьшаться, и вода, насыщенная его живыми знойными красками, пламенно засветилась, порозовела. Солнце скрылось совсем, а на море долго еще расплывались красные разводы. А со стороны гор, неуловимые глазу, уже стлались над пустынной равниной тени сумерек.

— Пойдем к воде, — предложила Таня.

Спустившись вниз, держась за руки, они побрели вдоль воды, тихо, любовно шепчущей что-то. Молчали, прислушиваясь к всплескам одиноких купающихся, к учащенным глухим ударам движка, к шопоту влюбленных. На камне, четко вырисовываясь на фоне потухающего света, сидели двое, тесно прижавшись друг к другу; женщина размеренно кидала камешки и прислушивалась к их звонкому щелканью по воде.

Дошли до старого причала, где укрывались в грозу, постояли. Здесь все замерло, объятое безмолвием.

— Вот и кончился срок, — произнесла Таня, с грустью оглядываясь на покинутые мостки, на камни, зеленоватые от лунного света, вздохнула: — И в Москву тянет, соскучилась очень, и расставаться не хочется.

— Поедем вместе? — быстро и решительно предложил Антон. — Я уже отдохнул, честное слово. Неделя какая-то осталась…

— Нет, нет, — запротестовала ома. — Это неумно — уезжать раньше времени. Неделя отдыха здесь много значит. А у тебя впереди большой год. Поеду одна… А когда соберешься — не забудь дать телеграмму, встречу. — И улыбнулась ему. — Отдыхай, милый… Подожди немножко, я искупаюсь напоследок, — попросила Таня.

— Только не заплывай далеко, — предупредил Антон, присаживаясь на теплый камень. Он с изумлением смотрел, как она, войдя в воду, поплыла, вся в фосфорических светящихся блестках: взмахнет рукой и выплеснет россыпь огненных капель.

Через полчаса, проводив Таню, Антон возвращался в свой мужской корпус. Пересекая аллею, он увидел, как отделилась от ствола дерева и вышла на лунный свет человеческая фигура. Антон узнал в ней Семиёнова. За все время пребывания в санатории они не перекинулись ни единым словом, не встречались взглядом, — Семиёнов проходил мимо с неприступно и презрительно приподнятым подбородком. Теперь он стоял, преградив Антону путь, чуть покачивался, руки засунуты в карманы брюк, губы плотно сжаты, волосы откинуты назад, а по большому шишковатому лбу растекались бледные отсветы.

— Вот… уезжаю, — заговорил он медленно и хрипловато, — и хочу сказать вам на прощанье, что вы — грабитель…

— Что с вами, Иван Матвеевич? — примирительно сказал Антон. — Шли бы вы лучше спать…

— Спать?! — удивленно спросил тот, скупо и как бы с трудом разжимая рот. — Я не сплю с того дня, как вы появились здесь. Разве вы не знаете об этом? Была у меня одна надежда в жизни, вы отняли ее, ограбили меня. Зачем вы приехали сюда? Вам мало других девушек? Зачем вам эта? Вы человек примитивный, ваш интеллект в зародыше, а она нежный цветок: вы сломаете ее, даже не заметите как…

Глядя на эту длинную, размахивающую руками фигуру в белом, на черную, покачивающуюся тень от нее на цветах, Антон вдруг обозлился:

— Убирайтесь вы к черту!

Семиёнов, как бы протрезвев, отступил в сторону, вытянулся и произнес декламационным тоном:

— Уступаю! Иди, дитя коллектива, герой на один сезон! Несчастный…

Антон повернулся, чтобы ответить, но Семиёнов, подаваясь вперед, уже пересекал залитую лунным светом аллею.

Глава седьмая

— Как хорошо, что все это разрушилось и ты не связала своей судьбы с Иваном Матвеевичем, — проговорила Елизавета Дмитриевна. — Один неверный шаг, и было бы плохо всем: тебе, потому что ты все равно не смогла бы его полюбить; ему — чувствуя себя нелюбимым, он тоже страдал бы; а Антону — тому совсем было бы горько. Да и мне не сладко: видела бы все это и мучилась, считая себя злодейкой.

Таня с нежностью прижалась плечом к ее плечу, усмехнулась с лукавством:

— Ага, переживаешь! Так тебе и надо — не навязывай другим своей воли. Ты считаешь меня глупенькой, думала, что я так и кинусь в воду, не попробовав ее хоть одним пальчиком. А я, оказывается, стреляный воробей — сообразила… Вот я какая!

Женщины сидели в сквере, со всех сторон замкнутом стенами высоких домов. Елизавета Дмитриевна занималась рукоделием, Таня, отложив книжку и раскинув руки вдоль спинки скамеечки, смотрела на блекнущее небо. Августовский день медленно истлевал, красные закатные лучи зажгли окна верхних этажей, стекали с крыши неслышными золотыми ручьями. Веяло предвечерней прохладой, но каменные дома источали тепло, создавая духоту.

Елизавета Дмитриевна, отложив на колени вышиванье, распрямила спину, вытянула ноги и, разглядывая вышитые ею яркие цветы и листья на белой, туго натянутой материи, тихо спросила:

— Антон очень настаивает на женитьбе?

— Что ты! — быстро отозвалась Таня, и румянец медленно зажег ее щеки; носком туфельки она старательно вычерчивала узор на песке. — Он очень смирный при мне, стеснительный… Он ни за что не осмелится сказать мне об этом…

— А ты и не спеши, — посоветовала Елизавета Дмитриевна поучительным тоном, привычно входя в роль заботливой опекунши. — Пусть потомится, крепче любить будет… Присмотрись к нему за это время, как он поведет себя, не изменится ли… Навек ведь сходитесь… А парни пошли избалованные…

Таня засмеялась:

— Опять поучаешь! Пока я присматриваюсь и выжидаю, он возьмет да женится на другой. А тебе опять страдать за меня.