Читаем без скачивания Слово о словах - Лев Успенский

Всем нам известно полушутливое выражение: «быть не в своей тарелке». Фамусов говорит Чацкому в «Горе от ума»: «Любезнейший! Ты не в своей тарелке. С дороги нужен сон!» Уже Пушкин заметил, что это русское выражение является переводом с французского, скорее точным, чем правильным. Во Франции одно и то же слово «ассьетт» означает и «тарелку» и «положение, расположение духа». Французы говорят «не в своем обычном расположении духа», «не в настроении», а мы перевели это каламбуром «не в своей тарелке». Это несомненная ошибка, но надо признать, что она никому не принесла ни малейшего вреда, а язык русский обогатила удобным и небесполезным, хотя и совершенно бессмысленным, если не знать его истории, постоянным словосочетанием. Оно прочно вошло и в нашу литературу и в разговорную речь.

Однако, разумеется, литературный язык гораздо реже принимает, а тем более сохраняет, подобного рода «слова-ошибки», чем народная речь.

В наших говорах и вообще в просторечье надолго прижились такие слова, как «полусадник» (от французского «palissade» – ряд растений, подвязанных к колышкам или к изгороди) или «полуклиника» (вместо греческого «poly» (много) «klynike» (врачевание).

В народе упорно держалось смешное слово «спинжак» (то, что носят на спине), из английского «пиджак». Каждый, кто читал рассказы Н. А. Лескова, знает, каким великим мастером на отыскивание и комическое использование таких «маскированных слов» был этот писатель: «клеветон» (фельетон), «публицейские (полицейские) ведомости», «потная спираль» (спертый воздух), даже «гимназист Пропилей» (помесь слов «пропиливать» и «пропиле́и» – колоннада по-древнегречески) не составят и одной сотой его удивительной коллекции. Множество таких же народных этимологий встречается и в пьесах А. Н. Островского: достаточно вспомнить знаменитое «мараль пущать», вместо «морально чернить человека».

Особенно распространены народные этимологии разных чужестранных имен, фамилий, географических названий, Это и естественно: имя не имеет ясного значения; его легче связать с любым желательным смыслом, нежели значимое слово. Поэтому, как только народ замечает хотя бы отдаленное сходство чуждой ему иноплеменной фамилии с тем или иным русским словом, переосмысление ее происходит легко и просто.

Известно, что фамилию любимого солдатами полководца Багратиона, которая по-грузински значит просто «Багратов», «сын Баграта», воины 1812 года произносили и толковали, как «Бог+рати+он», видя в ней своего рода благоприятное пророчество. Напротив того, талантливый и дальновидный, но непонятный солдатской массе медлитель Барклай де Толли превратился в устах рядовых в «Болтай, да и только»[88].

Старые имена географические, которые в значительной своей части достаются народам от их древних предшественников по жизни в той или другой местности, обычно бывают совершенно непонятны им по своему происхождению и составу. Их невозможно раскрыть обычными путями так, как раскрываются имена нового происхождения. Очень понятно, что значит слово «Владикавказ» или «Днепропетровск». А вот каково значение самих слов «Кавказ» и «Днепр», остается для неязыковеда довольно загадочным. Поэтому народная этимологизация таких старинных таинственных имен – явление в высшей степени частое. Она сплошь и рядом приводит к созданию сложных легенд, относящихся к происхождению имени, а нередко и самого населенного пункта или урочища, им названного.

Есть в Саксонии городок Бауцен. Это название – переделанное славянское «Будышын». Слово же «будышын», состав которого довольно темен, местные жители, лужичане (западные славяне), в свое время объясняли при помощи наивной легенды. Один из их древних князей, будучи на охоте в этих местах, получил-де из дому известие: у княгини родился ребенок. «Буди сын!» (то есть «Пусть это будет сын, а не дочь!») – воскликнул обрадованный князь, и город, который был основан на том месте, получил такое имя: «Будисын».

Топонимика (географические имена) любой страны дает сотни точно таких же, до странности похожих друг на друга «этимологий».

Жители Архангельска доныне охотно рассказывают, будто предместье города Соломбала названо так в память первого бала, данного на этом месте Петром Великим. Было начало XVIII века, в Архангельске не существовало еще никаких подходящих помещений, и молодому царю пришлось устроить этот «бал» просто на лугу, устланном соломой. Отсюда и название: «Соло́ма-бал». Не говоря уже о том, что танцевать на соломе довольно неудобно, хорошо известно, что само слово «бал» было редким во дни Петра; вместо него говорили «ассамблея», «куртаг» и пр. Название же «Соломбала», безусловно, финского происхождения и, пожалуй, связано с финскими словами «suo» – «болото» и «lemboj» – «черт» плюс характерный (РайвоЛА, МууриЛА) финский суффикс названий местностей: «суолембо-ла» – «черто-болот-ское».

О возникновении имени города Калач Волгоградской области рассказывают, будто оно связано с никому не известной девушкой, якобы угощавшей некогда калачами своего изготовления проходивших мимо воинов. На деле же оно, всего верней, возникло из тюркского слова «кала», означавшего крепость, огражденное поселение.

Географических имен, включающих в себя это слово, множество на нашем юго-востоке; да и в соседней Воронежской области имеется еще один населенный пункт «Калач». Неужто и там сердобольная девушка тоже занималась пекарным делом?

Число таких примеров можно было бы легко удесятерить. Стремление языка искусственно придавать заимствованным словам звучание и значение по образу и подобию слов собственных, по-моему, в лучших доказательствах и не нуждается. Может быть, впрочем, вам показалось, что это любопытное явление не столь уж важно, что ряженые, замаскированные чужестранцы не играют в языке большой роли?

Это не совсем верно. Во-первых, мы столкнулись и с примерами обратного положения вещей, когда говорили о словах с народной этимологией, получивших благодаря ей свою форму и вошедших даже в общерусский, даже в литературный язык («рынду бей» и т. п.). Во-вторых, мы, вполне возможно, далеко не со всех переодетых снимаем маски.

Спросите у десяти ваших друзей, от какого слова происходит название болезненного явления «ко́лики». Девять из них ответят вам: от того же, что и «ко́лотье», «коло́ть». Так называется «колющая» резкая боль в кишечнике и желудке. На деле же слово это французское, точнее – греческое, пришедшее в наш язык через французский. «Ко́лон» – по-гречески «толстая кишка»; «коликэ носос» – ее заболевание. Отсюда произошли и французское слово «colique» (ко́лики) и медицинский современный термин «коли́т». А к русскому глаголу «коло́ть» наши «ко́лики» не имеют никакого отношения.

Таких неразоблаченных пришельцев в нашем языке, если поискать, найдется не так уж мало, да и в языках других народов тоже. Надо сказать, что порою далеко не столь уж просто заставить их скинуть с себя маску утвердившейся народной этимологии.

Возьмите для примера название древнего нашего города Холм, стоящего на реке Ловати, на старом водном пути «из варяг в греки», – от чего оно происходит? От русского слова «холм» – пригорок, или же от скандинавского «хольм» – остров. Ведь у шведов много названий, в состав которых этот «хольм» входит: «Кексхольм», «Борнхольм», «Стокхольм». «Стокхольм» по-шведски значит «Палочный остров», а наши предки новгородцы в свое время тоже этимологизировали это слово по-своему: у них столица Швеции именовалась «Стеко́льна».

Словом, ясно: вопрос о словах, созданных при помощи народной этимологии из ввозного чуждого словесного материала, а затем вошедших так или иначе в общенародный (а порой и в литературный) язык и упорно скрывающих до сих пор свое происхождение, и не так уж прост, как может показаться, и гораздо интересней, чем представляется с первого взгляда. Им занимались пока еще далеко не достаточно.

БОЛЬШОЕ ГНЕЗДО

Слова, имеющиеся в языке, составляют так называемый словарный состав языка. Главное в нем – основной словарный фонд.

Ядро основного словарного фонда составляют корневые слова. Основной словарный фонд гораздо менее обширен, чем словарный состав языка.

Зато живет он очень долго, в продолжение веков, и дает языку базу (материал) для образования новых слов.

Получается любопытная картина.

Все слова языка, какие мы знаем, можно, оказывается, вообразить себе в виде трех кругов, вписанных один в другой.

В самый большой круг, внешний, входят именно все слова, какие сегодня живут в языке; даже те, которые родились только вчера; даже те, что умрут завтра; даже те, что возникли лишь по случайным причинам, для какой-нибудь специальной надобности (вроде слова «кодак» или слова «хлыщ»). Этот круг и есть словарный состав языка.