Читаем без скачивания Сокол на запястье - Ольга Елисеева

— Чего же ты хочешь от меня? — устало спросила богиня. — Я рада услужить тебе.

Про себя она знала, что какие бы ухищрения не предпринимал ее «бедный Загрей», как бы не величал себя «отцом богов» и «царем мира», он навсегда останется бычьей кровью на блюде и ячменным зерном между жерновами Великой Матери.

— Я хочу, чтоб ты отдала мне серп. — заявил Зевс, беря с подоконника золотую гребенку для овечьей шерсти и начиная расчесывать свою великолепную бороду. После каждого движения ее тугие каштановые колечки все сильнее отливали огнем и казалось, что на лице у Загрея колышется пламя.

В этот миг Геро жалела, что она не одна из тех бритоголовых девушек, которые оставляют у себя на затылке длинную прядь, чтоб щекотать ею нос быку, играя с ним на зеленых лугах Крита. Мать чувствовала, что тонкие огненные нити свивают ее с Зевсом в один кокон.

— Серп не может надолго покидать святилище. — сказала она, чтоб прогнать наваждение. — Вещь всегда связана с местом своего изначального пребывания. Только оно может удерживать ее силу. Иначе равновесие будет нарушено… Это не игрушки, Зарей!

— Я больше не Загрей. — Зевс притянул супругу за руку. — Уже вечер. — его голос звучал властно, но Геро посмеялась в душе той мольбе, которая была написана на лице у «отца богов».

«Ты все еще боишься темноты. — подумала она. — И спать не можешь без новых сказок».

— Хорошо. — вслух сказала Трехликая. — Завтра у тебя в изголовье будет лежать серп, но смотри не обрежься.

Геро не обманула супруга. Утром она положила страшную игрушку у головах Зевса, свистом созвала дактилей и удалилась по своим делам. Ведь с тех пор, как ее заносчивый сын стал править миром, забот у Великой Матери не поубавилось, просто справляться с ними стало гораздо труднее.

Проснувшись, Загрей первым делом сунул руку за голову. Обнаружив подарок, он готов был как в детстве издать крик радости, но раздумал. Серп, которым царь богов искалечил собственного отца, не мог приносить его сердцу беззаботного веселья.

Оружие само легло Зевсу в руку, он свесил его на ладони, подбросил, точно примериваясь к невидимому врагу… И в этот миг до ушей Громовержца долетели слова его божественной супруги. (Геро не было в комнате и вообще не было на Олимпе, но она могла видеть и слышать все, что происходит в любом уголке земли).

— Загрей, — нежно шепнула мать богов, — ты не можешь просто перепрятать серп в тайне от меня, как не можешь его уничтожить. Ни дно морей, ни сердцевина гор, ни абсолютная пустота небес не укроют эту вещь без надлежащих условий.

Зевс раздраженно закусил губы: опять она знала и могла больше него! Вот он, например, не видит Геро, не ведает, откуда та говорит, и не стоит ли сейчас, ухмыляясь, прямо за его спиной? Как царь богов может чувствовать себя в безопасности, когда Трехликая незаметно следит за каждым его шагом?

Загрей почувствовал себя обиженным мальчиком, у которого мать нашла в кармане гвоздь.

— Слушай меня, — настойчиво повторила Геро. — Если волшебная вещь покидает предназначенное ей место, то она не может обрести постоянного пристанища. Куда бы ты не забросил ее, следует оговорить условие: «Настанет день и такой-то, скажем, царь, пастух или сумасшедший сможет взять серп, если…»

— Да замолчи ты!!! — сорвался Зевс. — Я понял! Понял!

С досады он размахнулся — а силы у сына Земли было не меряно — и зашвырнул серп с Олимпа в сторону темневшего за горами моря.

Несколько мгновений ошарашенный собственной выходкой Загрей видел, как вспыхивает на широком крутящемся лезвии солнце. Потом роковой серп исчез за северной оконечностью горной гряды. Куда он улетел? Где нашел себе приют? Осталось для Зевса тайной. Он слышал только страшный удар, ознаменовавший падение оружия в каменные глубины гор.

— Пусть там и лежит! — гневно прокричал «отец богов». — Пока сумасшедший царь-пастух не найдет его и не зарежет им сам себя!

Аполлон ехал на ослике по бескрайней меотийской степи, когда над головой у него просвистело что-то золотое и блестящее. Оно вращалось, рассекая воздух. «Комета! — подумал Феб. — Так близко от земли?» Лучник проследил за предметом глазами, тот сверкнул над громадой Тафрских гор в отдалении и рухнул в самую их сердцевину.

От удара земля под ногами гиперборейца вздрогнула, а каменные исполины к юго-западу от Меотиды, слегка приподнялись и опустились на прежнее место, брякнув отрогами, как лошадь сбруей. Тучи пыли взметнулись в воздух, сотни вековых сосен попадали на землю с вывороченными корнями, с вершин сошли камнепады, перегородив русла рек, и воды потекли вспять.

«Не слабый бросок. — подумал Аполлон. — Интересно, что это?»

— Серп Кроноса. — отозвалась с ветки орешника серая кукушка, и лучник тот час узнал голос Великой Матери. — Вернее так серп называется с тех пор, как Зевс кастрировал им Кроноса, но ты…

Кукушка спорхнула с ветки, потому что гипербореец вскинул лук и прицелился. Геро знала, что ее бывший слуга бьет без промаха, и потому предпочла растаять в воздухе.

— Ты глуп, — жужжала пчела у его уха, — но я все равно скажу то, что должна сказать, — шуршал песок на дороге. — Мы с тобой в ссоре, а жизнь течет к назначенным событиям, — звенела трава. — Рано или поздно ты вступишь с Зевсом в схватку. Знай, что серп сможет взять только сумасшедший царь-пастух, который зарежет им самого себя. Он вспыльчивый, правда? Мой маленький Загрей?

Больше Аполлон ничего не услышал. Он с досадой натянул повод, и ослик встал, как вкопанный, не понимая, чего хочет хозяин.

Великая Мать опять впутывала его в свои дела! А от них нельзя ждать ничего хорошего! И откуда такая медлительность? Стрелял бы сразу! Лучник ругал себя последними словами.

Он и Зевс — какая может быть схватка? Загрей властолюбец и грубиян, а Феб только и мечтает, как оказаться дома на севере среди любезных его сердцу гиперборейцев, петь и плясать с ними. Но только ли это?

Чтобы успокоиться, солнечный бог вытащил из-за пазухи флейту и приложил к губам. Но Марсий, вечный спорщик и недоброжелатель, казалось, выискивал в душе у Аполлона самые темные закоулки и на все лады распевал про них. Он свистел о пышных процессиях жрецов-лучников под стенами храмов и городов, названных в его честь, о девушках, которые откажутся от семейного очага, ради того, чтоб стать прорицательницами в его святилищах. Он выставлял Феба кичливым вершителем судеб, падким на лесть и жертвы. Он показывал ему место на Олимпе в залитой вечерним светом комнате, где возле окна тихо пряла божественная Геро. И теперь не она им, а он мог помыкать ею.