Читаем без скачивания 37 девственников на заказ - Нина Васина

— Да как же это узнать, други мои?! Фло знает, что у меня не осталось родных!

— Это просто, — улыбается сфинксом Лумумба. — Элементарный сравнительный анализ ДНК.

— С чем сравнительный? — не понял Урса.

— Да, с чем? — напрягся Ланский.

— Я позвонила тебе сегодня из аэропорта и сделала предложение. Что ты мне ответил? — спрашивает Лумумба.

— Я?.. Я ответил, что хочу с тобой встретиться.

— Я предложила ему до вечера определиться со своей дальнейшей жизнью и объясниться с Фло. Он захотел со мной встретиться. Я приезжаю и что вижу? Ты не объяснился с нею. Ты продолжаешь настаивать, что она ненормальна. Я предполагала такой финал, поэтому последние три дня тоже занималась раскопками — и тоже на кладбище.

— Моя тетрадь! — подпрыгнула я.

— Точно. Твоя тетрадь. Я выкопала ее, хоть это и стоило мне больших трудов и денег. Казаки люди непростые. Зато теперь мы имеем прекрасную возможность сравнить твою кровь, — она кивает Ланскому, — и кровь, которой на первой странице написано это имя, — Лумумба торжественно вынимает из сумки тетрадь и раскрывает ее на первой странице.

— Но это же!.. — начал было объяснять Урса, но я изо всех сил пнула его ступню ногой.

Хотя это действие и оказалось излишним. Ланский молниеносно бросился к тетради, вырвал первую страницу и засунул ее в рот, давясь и содрогаясь в рвотных потугах.

— Ну зачем ты так, честное слово. Выплюнь! Не можешь уже? Тогда запей, запей! Сядь, успокойся. Ты проглотил? Проглотил? — ласково интересуется Урса, дожидается от Ланского кивка головой и объясняет: — Ну и дурак! Это не тот блокнот и не та страница! Уж кому знать, как не мне. — Он долгим взглядом осмотрел меня, вероятно, вспомнив запись на последней странице. — Ты же на этой странице, кроме своего имени, записал еще и некоторые размеры. Цифры. Понимаешь? Не понимаешь? Значит, дорогой мой Кира, в тетрадке той писал не ты.

— Ладно, коллеги, я — Блоков, но я никого не убивал.

В полнейшей тишине эти слова прозвучали и повисли надо мной ощущением тяжелой и окончательной утраты.

— Ты все-таки убил его, — заплакала я. — Пациент убил своего врача. Подонок, ты убил его и украл имя, работу, дом, жизнь!..

— Я не убивал, — настаивал Блохов. — Хотя меня можно косвенно обвинить в этой смерти. Вы угадали почти все. Я узнал от Ланского о дорогом ожерелье. Месяц изучал повадки старика Халея, я помню тебя. — Он кивал в мою сторону, не поднимая глаз. — Девчонка, ангел-хранитель, ты почти всегда была рядом. Пробраться к старику было трудно, тогда я сыграл через котят. Помню, как в первый свой приход стоял в квартире и слушал почти полчаса невероятный бред этого помешанного, вот тогда я понял, что такое сумасшедший. Он говорил настолько странные вещи, что никакой доктор никогда бы в жизни не смог их квалифицировать и обозначить диагнозом, а я стоял с двумя котятами за пазухой и смотрел на авоську у зеркала в коридоре. Там болтался настоящий пистолет! И думал я только об одном: заряжен он?.. Не заряжен?.. Смешно, я первый раз пришел в квартиру старика, чтобы осмотреться, а мне в искушение в коридоре кто-то повесил оружие. Я не собирался убивать, хотя пистолет, конечно, был тяжелым испытанием. Меня это так вывело из себя, что в тот раз я ушел. Я не был готов к сомнениям. Почти неделю я успокаивал себя, а потом… Я выпью, если вы не против.

Блохов встал и достал из кухонного стола бутылку виски. Он отвинчивал пробку, глядя перед собой с напряжением человека, вспоминающего ускользнувшее слово — вот оно рядом, вертится на языке, а не вспомнить…

— Он сказал: “Порядок — это первый закон Неба. И если ритуал является видимым проявлением внутренней добродетели, то ничем не сдерживаемая страсть — проявлением искренности”. Вспомнил! — Блохов торжествующе обвел нас глазами. — Понимаете?

Застыв и почти не дыша, мы смотрели, как он пьет из горлышка.

— Не понимаете? Это же так просто — ничем не сдерживаемая страсть — это проявление искренности! Он почувствовал меня собой в мой второй приход, он почуял! Он подсказал: страсть — это не порок, это только проявление искренности. Он сидел в кресле и игрался с ножом. И тут в дверь постучали. Странно так — короткими ударами с повторениями и паузами. И старик загадочно улыбнулся и показал мне жестом уйти в другую комнату.

Это была спальня. Шторы задернуты — я с минуту привыкал к полумраку и слушал странную речь — то ли японский, то ли китайский. Потом наступила тишина, я достал свой пузырек с хлороформом, тряпку, приоткрыл дверь… Кровь выливалась из него толчками, словно внутри пульсировало море. Лицо было спокойно — он совсем не испугался смерти, а вот я чуть не поседел от ужаса: сгорбленный старикашка — как мне тогда показалось — в халате, что-то рисовал на одежде мертвого сидящего Халея, сосредоточенно и тщательно. Вы не поверите!.. Он мокал головку высохшей розы в кровь, в разрез на горле! — и писал потом ею что-то, сначала — на одежде, склоняясь по мере написания все ниже и ниже, потом — на полу, отступая к двери, и каждый раз, когда… кровь кончалась, он подходил, осторожно обходя написанное, мокал головку розы в горло, возвращался… и писал, писал, водя ею как кисточкой… Он так и ушел. Держа розу перед собой. Красную.

— Суини!.. — простонала я.

— Су-Инь Кон, — поправил меня Блохов и добавил: — Нужно ли говорить, что я не отважился тогда искать ожерелье. Я выскочил из подъезда и некоторое время, совершенно не соображая, что делаю, шел за стариком с красной розой, пока тошнота и слобость не остановили меня.

— А жизнь психиатара Ланского окончилась с такой же живописной страстью? — невозмутимо поинтересовался Кохан. — Ты сказал, что виноват в его смерти косвенно, что это значит? — Он на всякий случай забрал у Блохова почти ополовиненную бутылку.

— Это значит, что Ланский умер из-за меня. Я шантажировал Кона от имени психиатра Ланского. Это было вполне логично, так как именно Ланский наблюдал Богдана Халея, вернее, изучал его, как невероятный случай изобретательной гениальности с отклонениями в расслоение личности. Я выследил китайца, узнал, что он прибыл в Москву из Англии, написал ему письмо с предложением выплаты денег за мое молчание и намекнул, что, кроме самой картины смерти Халея, мне отлично известно и его, Кона, судьба, поскольку Халей всегда был великолепным рассказчиком. Кому, как не психиатру, анализировать воображаемые образы пациента…

— Су-Инь вышел из тюрьмы и сразу же поехал отомстить Халею, — вздохнул Урса. — Он свел счеты. Не обошлось, вероятно, и без оскорбленных страданий бывшего любовника…

— Замолчите, — попросила я. — И что же стало с Кирой Ланским?

— Очень просто. Дважды китаец заплатил мне, а потом прислал, вероятно, Ланскому письмо с угрозами. Мой психиатр стал грустен, у него, к тому же, не ладилось с женщиной, с которой он сожительствовал. И вдруг в момент накатившего откровения Ланский признался мне, что начинает сходить с ума. Ему везде мерещится старик с пучком волос на затылке, который угрожает лезвием бритвы. Ланский чувствовал себя виноватым в смерти Халея — все считали, что это было самоубийство. А узнав, что его любимая женщина — воспитанница того самого старика, которого он не уберег от суицида, — Ланский совсем впал в депрессию.

— Откуда он узнал? — спросила Лумумба.

— Не от меня, — замотал головой Блохов. — Я думаю, это было в очередном письме от китайца. Ланский перестал понимать, что происходит, забросил работу и решился на отъезд. Я поехал с ним, Новгород — это и мой город, собственно, на почве землячества мы и подружились. И хотя я никогда не забывал, что являюсь пациентом на излечении, Ланский сам частенько сбивался до расслабления дружеской откровенности. Из Новгорода я потребовал от китайца очередного перевода денег. Через три дня он убил Ланского.

— Лихо! — ухмыльнулся Урса. — И как же он его убил?

— Так же, — пожимает плечами Блохов. — Перерезал ему горло. А уже потом… я поджег дом.

— А горло он ему перерезал ножом для резки тростника? — подался вперед Урса и впился в лицо Блохова горящими глазами.

— Что вы зациклились на этом ноже?! Бритвой он ему перерезал горло, бритвой, как и Халею! — повысил голос Блохов. — Этот нож ваш вообще ни при чем! Он выпал из рук Халея, когда китаец перерезал ему горло бритвой. Нож упал на пол в кровь. Вот и все…

— Пожалуй, мне тоже стоит выпить, — я вцепляюсь в бутылку двумя руками, чтобы не выронить.

— Где? — спрашивает Урса. Блохов понимает его с полуслова.

— Это случилось в новгородской квартире Ланского. Я пришел вечером, а психиатр уже мертвый. Лежит, — уточнил Блохов, кивая головой. — Горло перерезано. Весь исписан иероглифами, и на полу тоже… письмена. Я сфотографировал на всякий случай всю эту картину, написанную кровью. Перевез тело Ланского к себе, и к утру поджег старый родительский дом. Он деревянный… был. Старый. Быстро сгорел.