Читаем без скачивания Новый Мир ( № 6 2006) - Новый Мир Новый Мир

39Вигель Ф. Ф. Записки. В 2-х кн., кн. 2, стр. 880.

40Там же, стр. 907.

41Вигель Ф. Ф. Записки. В 2-х кн., кн. 2, стр. 880.

42Там же, стр. 1187 — 1188.

43Модзалевский Б. Л. Объяснительные примечания к Дневнику Пушкина. — В кн.: «Дневник А. С. Пушкина», стр. 143.

44См.: Пушкин. Письма. В 2-х томах, т. 2. 1826 — 1830. М. — Л., Госиздат, 1928, стр. 309.

45Маркевич Б. М. Полн. собр. соч. в 11-ти томах, т. 11. М., 1912, стр. 397.

46Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. 2. Л., «Наука», 1977, стр. 377.

47 «Записки сенатора К. И. Фишера». — «Исторический вестник», 1908, № 2, стр. 449.

48Пушкин. Письма. [В 2-х томах], т. 2, стр. 309.

49Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20-ти томах, т. 14. М., 1983, стр. 58.

50Толстой Л. Н. Собр. соч. в 20-ти томах, т. 14, стр. 59 — 60.

51Вигель Ф. Ф. Записки. В 2-х кн., кн. 2, стр. 825.

52«Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина». Т. 1, стр. 342.

53«Остафьевский архив князей Вяземских». 1824 — 1836. СПб., 1899, стр. 17.

54Вересаев В. Пушкин в жизни. Минск, «Мастацкая литература», 1986, стр. 598.

55«Литературное наследство». Т. 58. М., 1952, стр. 44.

56Там же.

57Там же.

58Ахматова Анна. О Пушкине. Л., «Советский писатель», 1977, стр. 6.

59Аринштейн Л. М. К истории высылки Пушкина из Одессы, стр. 297.

60«Литературное наследство». Т. 58, стр. 60.

"ВСЁ ТОТ ЖЕ СПОР"

«Всё тот же спор»1

Для того чтобы был понятен смысл данной публикации, немного об истории вопроса. Д. С. излагает ее коротко:

«Новый год у нас. Крамовы 2 , Игорь Виноградов с женой 3 , Л. К.

Сперва хорошо. Потом я напился. Инцидент с Ал<ександром> Ис<ае­вичем>» 4 .

15 января 1975 года Л. К. написала письмо Д. С., где изложила свою точку зрения на «новогодний всплеск». Оригинал его утрачен, скорее всего, выкраден из архива Д. С. Подготавливая к печати книгу «Давид Самойлов. Лидия Чуковская. Переписка. 1971 — 1990»5, мы вынуждены были сделать примечание: «Это письмо не сохранилось».

Но уже после выхода книги Е. Ц. Чуковская нашла в своем архиве черновик письма. Насколько мне подсказывает память, он достаточно адекватен письму, посланному в свое время к Д. С. Мы решили напечатать этот черновик, полагая, что характеристика А. И. Солженицына как человека, данная Л. К., выходит за рамки личных отношений и принадлежит истории литературы и общественной мысли второй половины ХХ века. Уже тогда, в 1975 году, была очевидна ее общезначимость: в сущности, это первый мемуар о великом человеке, герое нашего времени. Сам по себе текст не нуждается ни в объяснении, ни в комментариях: тут и причины, и необходимость его появления на свет. Нежная, горячая, отзывчивая душа Л. К., высокое понимание дружбы как долга и правды как обязанности сквозят и светятся в каждой строчке этого документа.

Благородным порывом защитить одного своего друга от хулы другого, однако, не исчерпывается ни посыл, ни уж тем более источник несогласия между ней и Д. С. в оценке А. И. Солженицына. Без этого имени в те годы редко обходилось любое интеллигентское толковище. По какому бы поводу ни собрались, солженицынская тема возникала неизменно, порождая большой накал страстей. Не могли миновать ее и Л. К. с Д. С. при своих регулярных встречах. Краткие дневниковые записи Д. С. доносят живое дыхание давно умолкнувших речей:

«Были с Галей у Лидии Корнеевны. Читал ей половину письма Солж<еницы>ну 6 .

Она огорчена, но не может не оценить правоты. Просит лишь подчеркнуть, что я не сомневаюсь в его чувстве чести» 7 .

«Приезжала Л. К. Разговоры о Солженицыне. Несмотря на ее обожание — рассказ о характере жестком, рациональном. Вилы за шкафом 8 .

С такой властью такой только и может тягаться» 9 .

«Приезжала Л. К. Долгий разговор о Солженицыне. „У него характер немецкий”.

При всем восхищении этот характер ей чужд» 10 .

«Дописал „Струфиана” и читал его несколько раз — Храмову 11 , вечером — Л. К.

Первая ее мысль — не печатать.

Потом объективность поборола любовь к А. И.» 12 .

Налицо — определенное постоянство смыслового и эмоционального фона много лет длившихся бесед. Оба собеседника повязаны собственным человеческим материалом и собственным же осуществлением. Что естественным образом создает для каждого из них зону пристрастий. К тому же они и смотрят с разных сторон. Если для Л. К. отношение к Солженицыну — вопрос веры, то для Д. С. — убеждений.

Характер Александра Исаевича вовсе не так однозначно чужд Л. К., как хотелось бы думать Д. С., сдвигая тем самым чашу весов в свою пользу. Героическая сторона натуры самой Л. К. помогает ей слышать сердцем те же самые­ начала в Солженицыне лучше и чище, чем кому-либо другому. Ей хочется сохранить для себя внутренне цельный образ отважного борца с режимом (она сама человек цельный), несмотря на попытки Д. С. расчленить этот образ на три ипостаси (подвиг, писательство, проповедь) и подвергнуть анализу.

Пародируя в поэме «Струфиан» солженицынское «Письмо вождям Советского Союза», Д. С. не ожидал от Л. К. аплодисментов, но на понимание рассчитывал: ведь Л. К. из редкой породы людей, кто способен откликаться и звону меча, и звуку лиры. Знала она и то, что, по слову Мандельштама, «в черном бархате советской ночи всё цветут бессмертные цветы», и эти цветы были ей не менее дороги, чем борьба против их удушения и затаптывания. И не считала, что всякая творческая личность должна стремиться «в стан погибающих» (ни одновременно со своим делом, ни вместо него). Когда Д. С. ей признался: «Вообще же нарастает желание уйти из литературы <…> Из этой­ литературы»13, Л. К. ответила так: «Не решайте ничего, ради Бога, живите снегами, детьми, рифмой, весной. А решение — если оно вообще нужно — придет само»14.

Во мнениях о Солженицыне они, как параллельные линии, никогда не сходятся. Но продолжают диалог.

Пока Д. С. реагирует как художник, он полностью смыкается с Блоком, с его характеристикой Катилины в одноименной статье, имеющей расширительное, а то и всеобщее значение: «Он имел несчастие и честь принадлежать к числу людей, которые „среди рабов чувствуют себя рабами”. Многие умеют говорить об этом красно, но почти никто не подозревает, какой простой и ужасный строй души и мысли порождает такое чувство <…> когда оно наполняет все существо человека; — едва начнут подозревать, как уже с отвращением и презрением отшатываются от таких людей»15.

Критический взгляд, однако, не исчерпывается констатацией чужерод­ности революционистского сознания и противопоказанности его хрупкой и тонкой поэтической скорлупе. Замыкание в ней не было Д. С. свойственно. Он пытливо и упорно размышлял об интересах общества и судьбе страны, в том числе и в связи с миссией Солженицына («который и по-человечески и по воззрению мне необычайно далек»16). И спорил с Л. К., которая «отдает ему монопольное право на русскую совесть»17:

«Можно ли накладывать табу на проблему столь жгучую, как проповедь А. И.? <…> Кто осмеливается судить о мыслях героя, тот мещанин, „комфортник”. <…>

Человек, однажды совершивший подвиг, приобретает не только права, но и обязанности. Жаль, если нам, сирым, приходится ему об этом напоминать» 18 .

На встрече Нового, 1975 года, вызвавшей бурную и гневную реакцию Л. К., спора как такового, в сущности, не было. Солировал в основном Д. С., повторяясь и распаляя себя до резких выражений, особенно неуместных в присутствии Л. К., зная ее повышенное, а то и восторженное отношение к Солженицыну.

Л. К. перестала встречать Новый год с 1938 года, с тех пор как арестовали, а затем убили ее мужа. И много раз настаивала, что так оно и будет до конца ее дней. А тут мы ее уговорили нарушить самозапрет и приехать к нам, и она не сразу, но согласилась.

Какая она была нарядная, оживленная, милая, ласковая, с какой изящной простотой держалась и принимала почтительное уважение окружающих. Праздничное очарование Л. К. и общая благорастворенная атмосфера дали первый толчок к тому, что произошло дальше. Д. С. тоже размягчился, но на свой лад, не отвлекаясь от себя: это с какой же стати хорошая, и очень хорошая, Л. К. дарит вниманием всех подряд, а не его одного, когда ему оно — нужнее. И перенаправил воздушные потоки «в сторону Дезика». «То, что тайно живет в подсознанье», непосредственность соединительного чувства вырвалась наружу, не успев облечься в подобающие одежды. Парадокс: столь заземленный уровень разговора меньше всего занимал его самого. Он предпочитал оперировать понятиями, а не фактами. Интонирование на разные лады мучительных для Л. К. слов (звучали горечь, сожаление, сарказм, тоска и Бог знает что еще) давало, однако, понять, что это лишь первый слой палимпсеста, опознавательный знак внутренней бури, обычно державшейся на замке.