Читаем без скачивания Рисунки баталиста - Александр Проханов

Появились майор и Кадацкий. Подполковник, приближаясь к Веретенову, продолжал говорить на ходу:

– Афганцев попросите, пусть проверят подходы к высотам. Туда людей не сажайте. И еще раз, майор, соблюдайте повышенную бдительность! По данным разведки, возможны удары по коммуникациям сразу в нескольких пунктах, в том числе на вашем участке. Вертолетчики докладывали о перемещениях банд в район перевала. Не исключены атаки на посты охранения… Что это у вас за мозаика? – Кадацкий показал на беленые, окружающие флагшток камушки.

– Солдаты покрасили, товарищ подполковник, – смущенно объяснил майор. – Ни травинки. Чтоб хоть что-то глаз радовало!

– Убрать. Противнику будет глаз радовать. Отличный ориентир для минометного удара в сумерки.

– Вас понял, товарищ подполковник.

– Федор Антонович, – Кадацкий, смягчая тон, обратился к Веретенову. – Значит, я вас оставляю. Отдыхайте, работайте, рисуйте себе на здоровье! А я за вами завтра заеду.

– Когда кончится операция в городе?

– Послезавтра по плану. Но случается, в планы вносим поправки.

Простившись, он сел в транспортер, и три машины с затихающим воем ушли по трассе.

– Ну вот, начальство уехало! – с облегчением сказал майор, молодой, крепкий, в тугой портупее. Он распрямился, свободней вздохнул, снова становясь безраздельным хозяином этих розовых пологих холмов, накаленной в слюдяных миражах дороги. – Пойдемте в холодок, посидим!

Они сидели в комнате с глинобитным полом, на двух кроватях, застеленных грубошерстными одеялами. На столе стояли полевой телефон и рация. Висели на гвоздях автоматы, фонарь, полевая сумка. Майор угощал Веретенова холодным нарзаном. Пили прямо из горлышка. Майор попивал нарзан, рассказывал об охране дороги.

– Дорога – она ведь подвижная, здесь все в динамике! Колонны одна за одной, «бэтээры» их прикрывают, сверху – вертолеты сопровождения. Без радио нечего делать. Я отсюда знаю, что на каком километре делается. Прослушиваю ее, как врач. Она вся звучит, вся аукается! Надо понять дорогу! А без горького опыта ее, к сожалению, не поймешь. Я сам два раза попадал в засаду, бой принимал. Теперь там, где были засады, мы свои дозоры выставили, на опасных высотах. Мы эту дорогу проверяем своими жизнями, а она нас проверяет!

Веретенов пил холодную жгучую воду, и хотелось лечь на это одеяло и забыться. Пережить в полутьме недавние свои состояния. Дать им уйти в глубину, под спуд, смешаться с движением крови, с дыханием. Чтобы ушли из усталых глаз раскаленные вспышки, умолкли ревы и удары металла. Но не было времени. Новый опыт на него надвигался, звучал в рассказе майора, мерцал на бетонке в холмах, требовал мыслей и чувств.

– Душманы ведь тоже изучают дорогу. Ищут, где у нас тут слабинка. Где можно просочиться незаметно, с ночи залечь. Где можно сделать засаду. У них тут своя разведка – кто в пастуха рядится, кто в автобусе мимо прокатит, а то и просто наблюдает. Ляжет на какой-нибудь вершинке, накроется кошмой, его и не видать. И смотрит, все подмечает: где лучше ударить, где побыстрей отойти. Где есть отходы, тропинки. Обочины минируют, особо те места, где днем встают «бэтээры». След-то виден, где разворачивается транспортер. Выгребают пыль в колее и ставят мину. Мы эти места особо тщательно проверяем.

И здесь Веретенову, на этой бетонной трассе, чудился какой-то жесткий, врезанный в холмы и небо закон. Действующий неуклонно, непреложный, как закон тяготения, как закон продолжения рода. Объясняющий жизнь в этих афганских предгорьях. «Закон дороги», – думал он, слушая речи майора.

– Тут, конечно, особо надо смотреть караванные тропы, пересекающие трассу, всякие тропинки из кишлаков. Душман приходит ночью на лошадях, а то и на «тойоте». Ударит сверху и отступает по этим караванным дорожкам обратно в горы, где его трудно достать. Так и щупаем друг друга огнем! А колонны идут и идут. Сейчас, через несколько минут, последняя пройдет. На ночь перекроем трассу, повесим на нее большой замок.

Он посмотрел на часы и поднялся:

– Если желаете, можете взглянуть на колонну!

Веретенов поборол свою немочь, достал альбом, цветные мелки, пастель. Пошел за майором, повторяя: «Закон дороги!»

Далеко, пологой дугой, уходила в холмы бетонка. И там, вдалеке, где отслаивались, как слюда, миражи, показались машины. Не катили, а плыли, скользили в жидком стекле, не касаясь земли, парили на воздушных подушках, отделенные от дороги прослойкой скользкого жара. Одна, другая возникали из бугров, наполняли трассу, приближались, приземлялись колесами на бетон. Ровный гул обгонял колонну, и на этот гул выскакивали из казармы солдаты, поднимались из траншеи головы в касках, поворачивали к колонне свои испекшиеся, стянутые ремешками лица.

Головная машина с прицепом, длинная, пыльная, везущая в кузове зеленые притороченные цистерны, встала у шлагбаума, блеснув толстым стеклом. Заглушила мотор, испустила сипящий горячий выдох. Вторая, круглясь фарами, кидая из стекол квадраты солнца, накатила и встала, запрудив дорогу, и из кабины на плиты спрыгнул гибкий потный водитель, обежал грузовик, стал заглядывать под заднее колесо.

КамАЗы выкатывали из холмов, приближались, замирали, сливались в сплошной металлический хвост. Стучали дверцы, раздавались крики и возгласы, выпрыгивали солдаты, кто в бронежилетах, кто в распахнутых пропотевших кителях. А бетонка гудела, дрожала от многотонной подъезжавшей колонны.

Веретенов, устроившись на обочине, щурил глаза от пыли и гари. Рисовал, стараясь ухватить это внезапное явление могучих, жарко дышащих механизмов в пустынных холмах. Они словно спустились с неба, скопились здесь, на каменистом безлюдье, в огромную концентрацию жизни, в рукотворное из стекла и железа скопище.

Из домика к машинам бежали солдаты. Пожимали водителям руки, хлопали по плечам, менялись стопками писем. Подтащили к обочине большие бидоны, и водители плескали на бетон теплые остатки, заправляли фляги холодной водой.

Было видно, что колонна не чужая. Что в ней, в колонне, и здесь, на постах, знают друг друга. Колонна, идя по дороге, несет не только груз, но и весть. И эта весть, распадаясь на множество весточек, оседает в траншеях, в окопах, на придорожных заставах – где письмом, где гостинцем, где добрым словом.

Двое водителей, помогая друг другу, раскручивали колесные гайки, давили домкрат, отваливали тяжелое колесо, монтировками сдирали сгоревшие тормозные колодки, ставили новые. Пробегавший мимо капитан, краснолицый, в обшарпанном бронежилете, торопил их гневно:

– Говорил вам, нет? Проверь колодки! Теперь колыхаетесь! Колонна вас ждать не будет! Опять с вами «бэтээр» оставлять?

– Сделаем, товарищ капитан, мигом сделаем!

Капитан торопился дальше, заглядывал в кабины, покрикивал:

– Пойдем вниз с Рабати, тормозите двигателем! Понятно? Двигателем…

Прапорщик, тоже в бронежилете, с лихими черными усиками, с выпученными шальными глазами, заглянул в альбом к Веретенову:

– Вот это картина!.. Вы вот этого длинного нарисуйте! Герой! И меня вместе с ним! – Вскочил на кабину, где сидел длиннолицый водитель, спокойный, бесстрастный, курил сигарету. – Давайте нас обоих рисуйте!

Веретенов их рисовал, сорил мелками, пачкал пальцы в разноцветной пыли.

– По машинам! – разнеслось по колонне.

Водители занимали места в кабинах. Шлагбаум на трассе открылся. Маленький красный плакатик с надписью «Счастливого пути» затрепетал от выхлопов. Машины тронулись, отрываясь одна от другой, набирая дистанцию. Мощно, тяжко, сотрясая дорогу, пробивая кабинами пекло, исчезали в розовых складках. Последними, забрызганные копотью, пятнистые от пыли, прошли транспортеры и машина с открытой платформой, на которой стояла зенитка.

Опять стало пусто, тихо. Лишь летела к солнцу легкая гарь, будто колонна поднялась в небеса и пропала, оставив в альбоме несколько цветных отпечатков.

«Закон колонны!» – повторял про себя Веретенов, спускаясь с обочины.

На шоссе появилась машина, маленький военный «джип». Остановился у шлагбаума. Из него вышли афганцы, один военный и двое штатских, в чалмах, все трое – с автоматами. Им навстречу вышел майор, пожимал руки, приглашал к себе.

Веретенов шел по площадке мимо гусеничных машин, мимо занятых ремонтом солдат. Один из них, с сержантскими лычками, разогнулся, глянул на Веретенова смело и весело, остановил его:

– Товарищ художник, вот мы тут гадаем, что вы такое рисуете? Природу или технику?

Другие поднимались в рост, улыбались, отирали ветошью перепачканные руки. Веретенов видел, что им просто поговорить хочется со свежим человеком.

– Да как вам сказать. И природу и технику. – Он открыл листы, где пастель, начинавшая уже осыпаться, создавала видимость розовой дымки.

– Похоже, – похвалил сержант, все так же смело и чуть насмешливо разглядывая рисунок. – Но, наверное, вам такое и рисовать-то неинтересно. Все у нас одним цветом, все плоское. Ни деревца, ни речки, ни облачка. А вы лес рисовать умеете?