Читаем без скачивания Днепровский вал - Влад Савин

— Так товарищ Пономаренко то же самое сказал, когда приезжал. Что хорошо бы снять фильм, например про героическую борьбу русского народа со шведскими захватчиками в семнадцатом веке, когда они Кемь взяли и Корелу. И что он предложит это самому товарищу Сталину. А еще ему сказки для взрослых понравились, про Волкодава — сказал, что полезно будет, для воспитания нашей молодежи.

Что, и Мария Семенова оказалась востребована? Идеи там правильные, как настоящим мужчиной быть, беречь честь рода и семьи — но с мистикой как? Хотя если вспомнить, фильмы Птушко когда снимались, в шестидесятые? А чем его «Сказка о царе Салтане» или «Руслан и Людмила», не фэнтези, ведь снято вполне на уровне более поздних голливудских, только спецэффектов больше во «Властелине Колец». Вот юмор, если здесь еще при жизни Сталина «Волкодава» экранизуют? Чтобы мальчишки мечтали быть похожими на того героя из рода Серых Псов, хранителя чести и защитника слабых — а не на какого-нибудь ковбоя Билла который всегда прав, потому что у него самый тяжелый кулак и самый меткий кольт?

— Именно так, Михаил Петрович! Чтобы наши люди — нашими остались, без гнили. И если бы вместо Горбачева и Ельцина появились другие, их бы сразу укоротили.

А что, вполне вариант! Ведь перестройку делали вторые и третьи секретари, из молодых да ранних, возжелавшие сесть в кресла Первых. Но Партия сейчас еще не стала кастой, с самых низов при должном таланте вполне можно пробиться наверх, Горбачев ведь и впрямь на комбайне работал? И если в этой реальности в среднем звене окажется больше «Корчагиных», с совсем иным воспитанием, поддержат ли они желающих все сломать, если такие и найдутся? Это не панацея сама по себе — но еще один шаг в сторону от катастрофы.

— Вот увидите, после войны совсем другая жизнь начнется — лучше, чище! Если хватило у вас материальное поднять, то у нас и про духовное не забудем!

Тоже реально. Жизнь точно станет лучше, в смысле материальном — если сейчас на Севмаше две смены по одиннадцать часов, то в мирное время будут обычные восемь. И не помню когда, но точно задолго до того, как сделают два общегосударственных выходных в неделю, здесь будет в субботу половинный день, до четырнадцати ноль-ноль. И цены будут снижать, и новое жилье строить, и соцкультбыту уделят должное внимание. А что из воспитания выйдет, посмотрим. Не доживу я здесь до девяносто первого, еще пятьдесят лет — а может все же доживу? Услышать по радио в этом августе 1991, «в СССР все спокойно», и можно помирать с чистой совестью.

— Не смейте так, Михаил Петрович! Вы нам всем очень дороги и нужны. И мне… ну куда же я без вас? Нам ведь еще новая битва предстоит, после победы!

И слезы у нее на глазах. Да успокойся же, я не сейчас помирать собираюсь, а через полвека.

— Через полвека. Это как для вас, значит, год 2062. Вы там у себя задумывались, что с вами в тот год будет?

Идем по Пионерской, возвращаясь назад. Приметное здание краеведческого музея уже есть, такое же как было в 2012 году, вот только сейчас в нем госпиталь, а позже будет роддом. На улице становится людно, на завод собирается ночная смена, скоро назад пойдет дневная, все молодые, стариков нет совсем, многие одеты в военную форму без погон и сапоги. Как схлынет, снова будут полупустые улицы, где едва ли не самыми частыми прохожими будут патрули. Сегодня суббота, полноценный рабочий день.

А кстати интересно, отчего ни один патруль не проверил у нас документы? В Москве мне приходилось показывать удостоверение несколько раз на дню. Здесь же я как положено предъявляю что надо на проходной Севмаша и при входе в нашу особо секретную зону, порядок есть порядок, хотя меня там давно уже знают в лицо — но вот в городе патруль лишь козыряет, проходя мимо? И так не только сегодня, но было всегда, и Сирый тоже рассказывал, он однажды в «Белых ночах» вырубился, а проснулся в своей квартире, мы тогда на берегу жили, когда «Воронеж» в доке стоял. Неужели на автопилоте дошел? — нет, отвечают, тащ капитан первого ранга, вас патруль до проходной аккуратно доставил и нам с рук на руки передал.

— Михаил Петрович, это вы у товарища Кириллова спросите.

И молчит дальше, как партизанка. Хотя таким тоном сказала, что явно что-то знает. Что ж, обязательно спрошу!

Выходим на Первомайский и поворачиваем влево, к дальней проходной. Мы переходим Профсоюзную, Полярную, названия те же что и в мое время, а площади Егорова пока нет, только перекресток с Торфяной, дальше через узкоколейку и сворачиваем на пустырь. Здесь чуть в стороне в 2012 будет аллея Героев, и заводской парк вокруг, а пока лишь ветер гонит пыль и гнет свежепосаженные деревца. У Анечки треплет платье и косынку, словно флажки в бурю, а она смеется, усмиряя взлетающую юбку.

— Ветер, ветер на всем белом свете! А вы представляете, Михаил Петрович, как дуло здесь весной, просто уносило!

И мы идем, взявшись за руки, навстречу свежему ветру с моря. А о том что будет после, не хочется думать сейчас.

— Вы не имеете права, я американский гражданин, и журналист! Мы же союзники, на каком основании…

— Мистер, не надо кричать. Вы не дипломат, и иммунитетом не обладаете, так что… Ответьте на вопрос. Что ты, рыло, передал агенту Абвера?

— Это какая-то ошибка! Я не имел и не имею дел с немецкой разведкой. Я американский журналист!

— Ну это еще вопрос, может твое настоящее имя вовсе не Джемс, а какой-нибудь Ганс или Зигфрид? Но даже если ты подлинный мистер Эрл, вряд ли ваши будут покрывать немецкого шпиона, взятого с поличным. Шпионаж на врага, в военное время, это очень серьезное преступление, мистер как-вас-там. Вы признаете, что вчера оставили на пустыре в условленном месте микропленку с инструкциями для некоего Франца Грюннера, у которого она была изъята? Грюннер уже сознался, что является агентом Абвера, внедренным в ряды работающих на заводе пленных с целью организации шпионско-диверсионной деятельности. Как и в том, что должен был оставить ответ на том же месте сутки спустя — за выемкой которого вас и арестовали. Короче, мистер, или ты сознаешься во всем, или согласно закону, раз тебя взяли с поличным, мы имеем право применить «особые методы допроса». И ты сам расскажешь нам все — вот только твоему здоровью будет нанесен непоправимый вред. Даже если тебе удастся как-то выпутаться, что очень маловероятно, до конца жизни будешь мучиться с отбитыми почками, сука!

— Вы не посмеете. Я американский гражданин. Мы союзники!

— Мистер, у нас нет времени играть в долгие игры, да и желания тоже. Лично с меня строго спросят за нераскрытое дело, а всякие там дипломатические осложнения решать буду уже не я. Будешь говорить? Тогда вызываю конвой…

— Эй, послушайте, я действительно Джемс Эрл, мою личность могут подтвердить… Я на самом деле корреспондент «Чикаго Трибюн», и это просто моя работа. Мы союзники, а значит нехорошо, что у вас есть от нас какие-то тайны? Ну а любой журналист мечтает о сенсации, открыть что-то неизвестное публике! И я никогда не имел никаких связей с гуннами!

— Тогда как вы объясните ваши действия? Что за донесение или инструкцию вы передали Грюннеру?

— Мистер…

— Обращайтесь ко мне «гражданин следователь»!

— Мистер… гражданин следователь! Вы можете прочесть все мои корреспонденции, что я отправлял, смею заверить, они весьма дружественны вашей стране! Но меня заинтересовала ваша большая подлодка, что сейчас стоит на заводе. Какой на ней двигатель, что позволяет ей развивать под водой такую скорость, как указано в справочнике Джена? И я подумал, а вдруг…

— И что же вы подумали?

— Опыты Кюри полвека назад. Когда кусок урановой руды, положенный на закрытую фотопластинку, сделал на ней свой отпечаток. А у нас был фантастический роман, кажется Гернсбека, мир 2000 года, где одной атомной таблетки было достаточно, чтобы сутки двигать автомобиль или самолет. И я подумал, а вдруг вы придумали что-то такое, но это ведь легко проверить, что я теряю? Я взял куски нарезанной фотопленки, стараясь не засветить, тщательно их завернул и разложил у стены вашего завода. А после хотел собрать их и проявить, засвечены они или нет?

— А Грюннер тогда тут при чем?

— Мистер следователь, откуда я знаю? Я видел там вдали каких-то пленных гуннов с лопатами, наверное этот идиот случайно наткнулся на мою закладку, которую у него нашли при обыске.

— Однако он во всем сознался.

— Ну, мистер следователь, если вы допрашивали его вашими «особыми методами», то он мог признаться в чем угодно. Видел, знаете, как иногда работает наша американская полиция — что же тогда говорить о вашей диктатуре.

— Вы что-то имеете против советского строя?

— Нет, гражданин следователь, я совсем не то хотел сказать… А лишь то, что в нашей демократической стране полиция как правило более гуманна даже к тем, кто имеет несчастье быть обвиненным…