Читаем без скачивания Когда взорвется газ? - Данил Корецкий

– Давай сфотографируемся, диду? – Иван вытащил маленький плоский аппаратик.

Но Микола заслонился растопыренной пятерней, на которой отчетливо выделялись большие желтые мозоли.

– Ни! Зачем пьяную рожу на фотокарточку! – благоразумно произнес он.

И вторую бутылку открывать не стал, проявив трезвомыслие и рачительность.

– Завтра еще день буде, – философски заметил Проховыч. – А сейчас хватит. Спать пора!

Черепанов отметил, что вечер прошел хорошо. Преклонный возраст собеседника совершенно не ощущался: он был полон сил, жизнерадостен и молодцеват. Да и своей цели Иван достиг. Правда, не хватало еще нескольких штрихов, но завтрашний день что-нибудь да принесет...

Тем временем Микола, сдвинув две лавки, застелил их толстым тулупом, на эту импровизированную постель уложил гостя, а сам, прихватив керосиновую лампу, вышел покормить Серого. Иван, придремывая на неожиданно оказавшемся очень удобном ложе, глянул на часы. В багровых отсветах печного огня стрелки показывали девять. А здесь, в лесу, уже наступила глубокая ночь. Здесь вообще жизнь была совсем другой: простой и понятной. На рассвете надо просыпаться, а с заходом солнца засыпать, самому добывать пропитание, перед сном убирать со стола и кормить собаку, даже если она наполовину волк... Лес, болото, ружье, огонь, отсутствие проблем и здоровый, первобытный образ жизни способствуют долголетию. Даже Иван впервые за долгое время чувствовал себя спокойно и уверенно. И немного позавидовал деду Миколе.

«Бросить бы все, поселиться в лесу, да и прожить всю жизнь в тишине и покое!» – подумал Черепахин, засыпая.

Утром Иван сначала почувствовал нежный аромат из далекого детства – аромат какао, а потом уже открыл глаза. Выбритый и умытый, Микола Проховыч сидел за столом, макал печенье, переданное бабкой Беляной в большую эмалированную кружку, прихлебывал и блаженно щурился.

– Привыкли в городе до полудня валяться, – добродушно пробубнил он. – Уже давно працювать пора.

Дед допил какао, вытер рот тыльной стороной ладони, встал, осмотрелся, небольшим острым топориком привычно распустил несколько поленьев и подкормил печь. Потом наискось вогнал топор в толстый, с изрубленным верхом чурбак.

– Подымайся, журналист, во дворе рукомойник, да за стол!

Черепахин с удовольствием потянулся до хруста.

– А Серый меня не сожрет?

– Не-е... Ты для него пока свой.

– А до каких пор это «пока» у него действует? – опасливо уточнил Иван.

– Не боись, – усмехнулся дед. – Пока для меня, до тех пор и для него. Давай быстрей, я на смену опаздываю...

– На какую такую смену?

– Скоро увидишь, – Проховыч загадочно усмехнулся. – Мы с тобой сейчас одну игру разыграем...

– Что за игра?

– Ты пока мойся, бройся, яишню ешь, а потом выходи и иди по тропке направо. Скоро упрешься в полянку, там Серый лежать будет, а я заховаюсь. А ты меня попробуй найди!

Дед с Серым ушли, а Черепахин помылся холодной водой из уличного умывальника, побрился станком и аккуратно убрал постель, для чего оказалось достаточно повесить тулуп на вбитый в стенку гвоздь. На лавках он увидел глубокие зарубки – явно от топора. Странно! Чего это дед – чурбак с лавкой перепутал?

Жаренная на сале яишня застыла, но Иван съел ее с удовольствием и с удовольствием выпил ароматного травяного чая. Ему показалось, что напиток даже добавил бодрости и сил. Возможно, так и было.

Он проверил вчерашнюю запись, сунул в карман фотоаппарат, надел куртку и вышел на скрипучее крыльцо. Прикрыл дверь, а поскольку замка не было, припер ее лопатой. Лесная прохлада забралась под одежду, он поежился и поднял воротник. За избушкой горбился довольно большой сарай, рядом стояла телега. Черепахин вдруг вспомнил про «хороших и трезвых ребят» и подивился, что никаких следов от них не осталось, даже огромного черного джипа. Наверное, они все-таки уехали, и он просто не заметил обратной колеи...

Прямо от крыльца вправо уходила протоптанная тропинка. Иван пошел по ней, углубляясь в осенний утренний лес. Упругая почва пружинила под ногами. День выдался хороший. Сквозь переплетение голых веток светило негреющее солнышко, вокруг пели невидимые птицы. Иван смотрел под ноги, но обнаружить отпечатки сапог Проховыча не мог.

Минут через сорок он действительно вышел на прогалинку, вокруг росли хилые елки, а возле большого, расколотого молнией дуба, положив голову на лапы, лежал Серый. Увидев чужака, он встрепенулся, поднял голову и уставил на него свои дикие желтые глаза. Проховыча нигде не было.

– Дед Микола, вылазь! – крикнул Черепахин. Ответа не последовало.

Иван внимательно осмотрелся. Жесткая желтая трава по щиколотку, два редких кустика... Спрятаться здесь было решительно негде! Он все-таки обошел полянку, раздвинул руками кустики, подняв голову, осмотрел голые ветки. Никого.

– Дед Микола, ты где? – еще раз крикнул он для очистки совести.

И не получив ответа, развернулся и пошел назад к избушке. Почти сразу сзади раздался короткий свист. Резко развернувшись, он обомлел: на месте Серого сидел в своей военной фуражке, в сапогах и телогрейке дед Микола. Он довольно улыбался, обнажая крепкие, как у волка, зубы. Сознание помутилось. Сейчас даже идейно выдержанный материалист Черепахин был готов поверить, что перед ним оборотень. Но нет – Серый никуда не исчез, он поднял ногу в сторонке и мочился на разбитый ствол дуба. И это обыденное, грубо-приземленное занятие разбило россказни об оборотнях в пух и прах.

– Где ты был, диду? – спросил Иван.

– В схроне, где ж еще? – молодецки усмехнулся Микола и поднял крышку замаскированного дерном люка. – Лезь, полюбуйся!

И Иван вслед за Проховычем полез по хлипкой лесенке в темный квадрат, пахнущий сырой землей. Замаскированная землянка была обустроена по всем правилам: обшитые жердями стены, двухъярусные нары, керосиновая лампа, печурка с выведенным в полый ствол дерева дымоходом, рядом ольховая поленница, на небольшом столике – сахар, соль, крупа. На деревянных рогульках аккуратно повешены «шмайсер», ППШ и несколько противогазов, на нижних нарах – пистолеты и гранаты, в углу – цинк с патронами. Как в кино. Или в музее.

– Дед Микола, откуда это все?! – спросил потрясенный Иван.

Проховыч горделиво усмехнулся.

– С войны, вестимо!

– И бункер с войны?!

– Не, схрон столько не простоит, завалится... Новенький, я его отрыл...

Сейчас Микола Проховыч не выглядел древним дедом. Он распрямился, жилистое тело налилось силой, в глазах плясали дьявольские искры. Похоже, он действительно в кого-то превращался, но не в волка.

– Но зачем?!

– А что мне еще делать? Я их штук пять нарыл по всему лесу... Я-то больше и не умею ничего...

– А рыть бункеры откуда умеешь?! – почти закричал Черепахин. – Ты же говорил, что был мальчишкой, ничего не умел, только еду им носил!

Боевик Проховыч расхохотался.

– Мало ли что я говорил... Другое бы сказал – и к стенке поставили! А я под малолетку закосил, ничего на себя не взял, потому и жив остался. И тайники с оружием не выдал. Вот они меня и дождались.

– Да...

Увиденное и услышанное не укладывалось в голове. Иван извлек фотоаппарат.

– Сфоткаемся?

Черепанов думал, что Проховыч откажется, но он согласился. Надел на шею «ППШ», приложил руку к козырьку фуражки. В полумраке ослепительно вспыхнул блиц.

Потом прицелился из «шмайсера». Еще один блиц.

Сел на нары в окружении пистолетов. Снова блиц.

Черепахин взял в руки один пистолет, второй. Через открытый люк солнечный свет проникал в схрон, и он мог рассмотреть оружие. Потертые парабеллум и ТТ известны по военным фильмам. А вот угловатый, толстый, пластиковый – это явно современный... «Глок», кажется! И этот, с вырезом на затворе...

– Дед Микола, а эти откуда? Не с войны ведь!

– А вот тут заковыка одна вышла интересная, – Проховыч согнал улыбку. – Приезжали двое из города. Наглые такие, «крученые», машина – больше моей хаты. Мелют языками – то да се, вроде как поохотиться хотят, но видно, что не по этим делам. Я и спросил напрямки, мол, чего надо? Они глаза волчьи прячут, успокаивают: да ты, старик, нас не бойся... А я свое отбоялся, так им и сказал, но насторожился. Ну, они и лепят мне сказки разные... Странные сказки, удивительные, я таких никогда не слышал... Так и ответил им. А они вроде обиделись, стали претензии мне высказывать...

Проховыч стоял в углу и в сумраке был похож на ожившего мертвеца. Череп, провалы глаз с дьявольским огоньком внутри, белые волчьи зубы... Черепахин не стал бы предъявлять ему претензий.

– Совсем совесть потеряли, стали цепляться: зачем тебе такой дом, мы его на себя переделаем, а тебя, говорят, в болоте утопим!

Он махнул рукой.

– Ладно, пошли на воздух, чего зря в схроне сидеть? Время придет, насидимся еще!

На полянке фотосессия продолжилась. Проховыч охотно позировал с оружием, принимал воинские стойки, совсем разойдясь, вскинул руку в нацистском приветствии и громко крикнул: