Читаем без скачивания Ангел света - Джойс Оутс

Оуэн конвульсивно вздрагивает и выбирается из своего неглубокого сна, видит, что на часах — пять минут пятого, интересно, почему горит свет, почему он спит в нижнем белье? Резинка трусов врезалась ему в тело и неприятно отсырела.

Я не переживу эту ночь, думает он.

Он мог бы позвонить Линн Фишер — с ней так приятно поболтать, — но вспоминает, что они больше не друзья, что — то ужасное произошло между ними, — почему он всех теряет? Соседи по общежитию избегают его, научный консультант «разочаровался» в нем, рыженькая студентка театрального факультета, посещающая вместе с ним семинар по истории, больше не предлагает выпить вместе кофе в «Пристройке»… «У меня машина сломалась на Дигенском шоссе, — сказал он Линн, на несколько часов опоздав на свидание, — я застрял в этом чертовом Бронксе, пожалуйста, извини, я сейчас не в очень хорошем состоянии для общения, могу я позвонить завтра?» И она, конечно, была само сочувствие. Даже серьезно за него беспокоилась.

Но когда и последующие встречи не состоялись, она разуверилась в привязанности Оуэна Хэллека. И даже в его искренности. Или способности держаться правды.

«У меня тут образовались кое-какие проблемы, — сказал он, — я не могу объяснить по телефону, попытаюсь написать», — сказал он, внезапно устав от необходимости объяснять или необходимости считать, что он должен объяснять сложные изменения своей психики кому-либо, кроме сестры, своей двойняшки. «Но когда я увижу тебя, Оуэн?» — теряя терпение, говорит Линн, и он говорит: «Когда-нибудь», и она говорит: «Когда-нибудь, это когда же?», и он с трудом подавляет зевоту от злости, а кровь вдруг жаркой волной ударяет в низ живота: он догадывается, что причиной тому не Линн Фишер. Она же, видимо, почувствовав его состояние, говорит, и в голосе слышатся слезы: «Тогда пошел ты к черту! Пошел к черту и не смей больше ко мне приставать!»

Вот он и не приставал к ней больше — ни к ней, ни к какой-либо другой знакомой молодой женщине.

Потому, наверное, предполагает он, его так и преследуют эротические видения — в последнее время это стало поистине наваждением, — такие живые и яркие. И такие постыдные.

КРОЛЛ

— Меня не удивляет, что Престон Кролл разочаровал тебя, — говорит Ульрих Мэй. — Манипуляция словом — в противоположность кристально ясному делу — всегда разочаровывает.

— Он был единственный, кто вроде бы сочувствовал моему отцу, — говорит Оуэн. — В прошлом году, в ноябре, он опубликовал большую статью в «Нью рипаблик»… Да и его репутация здесь…

— Его репутация! — восклицает Мэй. — Ты еще узнаешь, как мало весит «репутация» — как мало она значит для нас.

— Никто теперь больше не хочет со мной говорить, — медленно, удивляясь собственным словам, произносит Оуэн. — Тут узы куда крепче, чем я думал. Настоящая сеть, чувствительная и тонкая, как паутина: я позвонил старому другу отца, по имени Сирайт, так его секретарша не соединила меня с ним. Я позвонил ему домой, но к телефону подошла горничная. А потом какой-то мужчина — не знаю кто. Я позвонил этому ничтожеству Бобби Терну — ну, вы знаете: этому журналисту-сплетнику, — так не смог до него добраться. Если я называю свое имя, они не желают со мной говорить, и если называюсь вымышленным именем, тоже не желают со мной говорить.

— Вымышленным именем? Какое же у тебя вымышленное имя?

— Ах, да первое попавшееся. Я просто беру имя из воздуха. С доски для объявлений, с обложки журнала.

— Я спрашиваю просто так, из любопытства. Иногда вымышленное имя многое объясняет. Ты не помнишь? — говорит Мэй с мягкой, ободряющей улыбкой.

— Мое имя ничего никому не объяснит, — рассеянно произносит Оуэн, почесывая подбородок. — Оно лишь обнаружит… известную скудость воображения.

— А все-таки?..

— Право, не помню. По-моему, Браун. Уильям Браун.

Ульрих Мэй критически осмысливает услышанное.

— «Уильям Браун», — произносит он, как бы опробуя это имя. — Да, по-моему, ты прав, Оуэн, известная скудость воображения. Это имя не вызывает у меня сколько — нибудь существенных ассоциаций.

Престон Кролл помешивал узловатым пальцем кубики льда в своем стакане и говорил быстро, порой сливая слова, о том, что Оуэн знал, и о том, что знал лишь наполовину или мог предполагать, исходя из своих изысканий. Пакет «Ай да курица!» был набит такого рода данными. Информация, позволяющая обвинить медные компании в заговоре, скандальное участие Америки в свержении Альенде, Никсон и Киссинджер и вероятность приказов об убийстве, недавняя смерть бывшего посла Альенде в Вашингтоне Летельера и молодой пары по фамилии Науман, чьи тела, избитые дубинками и превращенные в «кровавое месиво», были обнаружены в мексиканской деревне на океане, близ Масатлана… Оуэн вежливо слушал, стараясь не ерзать. Прервать Кролла или хотя бы направить гневный поток его слов в определенное русло было бы крайне трудно.

Оуэн спросил его про этого человека, который якобы был посредником, — про Тома Гаста.

— Гаст, — презрительно произнес Кролл, — Гаст — дружок Ди Пьеро, они оба скрылись.

— Ди Пьеро никуда не скрывался, — возразил Оуэн. — Он живет в Нью-Йорке.

— Гаста купили по всем правилам — вовсе не за то, что он делал, а за то, что выступил ширмой. Он сейчас в Женеве. Или в Риме.

— Но кто он все-таки, этот Гаст? — спросил Оуэн, окончательно запутавшись. — Кто-то сказал, что это просто имя… что человека такого нет…

— У Гаста диплом университета Фордэм по правоведению, он учился на курсах ФБР в Луизиане и был направлен в Бюро Западного побережья, где прослужил некоторое время… потом ушел оттуда. Я беседовал с ним в шестидесятых годах — я тогда писал серию статей о ФБР, может быть, ты помнишь, разоблачая не столько их тактику, сколько идиотизм — их полнейший, не укладывающийся в голове, невероятный идиотизм. Ты, возможно, помнишь. Было шесть статей, их опубликовали в местной газете, которая утверждала, будто ее распространяют по всей стране, — с горечью сказал Кролл, — не стану называть ее — мы оба знаем, словом, статьи появились и вызвали большой переполох, ходили даже слухи насчет Пулитцеровской премии автору… но газета отвернулась от меня, предала меня — не стану докучать тебе деталями. Вот тогда я и знал Гаста.

— А Гаст был другом… моей матери? — застенчиво спросил Оуэн.

— Я знал тогда Гаста, но не очень хорошо: это был человек беспринципный, такие нагородил сказки про ФБР — я бы все их проглотил, если бы не перепроверил. Но главное, Бюро работает вслепую, некомпетентно, наивно. Они считают зло банальностью — вот в чем дело.

— Гаст… Он был другом…

— Возможно, слишком часто я об этом вопил, возможно, слишком громко. Они и про мою серию о Камбодже то же самое говорили. А твое мнение?

— Мое мнение? По поводу?..

— По поводу серии моих статей о Камбодже. Или ты не читаешь «Тайме»?

— Я… я… я тогда не очень интересовался политикой. Это было несколько лет назад?

— Гаст — мужик ловкий, этого у него не отнимешь, — сказал Кролл, жестом подзывая официанта. — Ди Пьеро тоже. Я общался с ним какое-то время — он копал в Гонконге, где я тогда работал… интересовался торговлей наркотиками… там ведь настоящая сеть… Ди Пьеро считал себя большим журналистом и хотел пристроиться ко мне.

— Журналистом? Ди Пьеро?

— Ты совершенно прав: от него смердит. И никакого стиля.

— По-моему, Тони Ди Пьеро никогда не занимался журналистикой, — сказал Оуэн, — он ведь давний друг нашей семьи, я хочу сказать, что знаю его немного, думаю, вы его с кем-то путаете… Он работает в банке. По части международного финансирования. То есть он изучал международное финансирование после колледжа. Он и мой отец знали друг друга, еще когда были…

— Он настоящий уголовник, этот Ди Пьеро. Свинья у кормушки. Как и все они. Чего ж тут удивительного? Взять Агнью, Никсона. Даже перекрестный огонь их не проймет. Я поклялся молчать — это моя единственная форма протеста, отказываюсь обличать коррупцию, раз всем на это наплевать, сыт по горло, — сказал он, проведя пальцем по своему адамову яблоку. — Иди скажи им об этом. Дружкам твоих родителей. Нику Мартенсу, он ведь их друг, верно? Иди скажи ему. Престон Кролл-де поклялся молчать.

— А что вы знаете о Нике Мартенсе? — спрашивает Оуэн. Пальцы его теребят подбородок, нащупывают непривычные бакенбарды. — Я хочу сказать, а он был, был он одним из…

— Мы с Ником встречались иногда, чтобы вместе выпить, в начале семидесятых. Ему нравилось мое перо, — сказал Кролл, — живость описаний, Вьетнам, Камбоджа, он говорил, что понимает мое разочарование… читатели ведь перестали реагировать… редакторы больше не гонятся за хорошим материалом. Войны затягиваются до бесконечности, материал повторяется. Вот почему всем так понравилась Шестидневная война. Мое перо никогда не притуплялось, мое умение видеть детали никогда не подводило меня, но все это было — какого черта! — я становился каким-то средневековым мучеником… кого бы привести тебе в качестве примера?., ну, словом, чем-то вроде святого, помогающего своим мучителям вытягивать из него кишки… ярд за ярдом, больше и больше, кусок за куском, собственно, почти как клоун… но в какой-то момент все же наступает пресыщение… люди начинают зевать. Ник посочувствовал мне, когда меня отозвал, хотя… ты все это, наверное, знаешь… он был убежден, что мы не могли поступить иначе.