Читаем без скачивания Три прыжка Ван Луня. Китайский роман - Альфред Дёблин

Даже в сумерках люди продолжали копошиться, мешая друг другу. Их трудовой пыл нисколько не уменьшился. Полуголые, в туго подпоясанных штанах, они подбегали к большой дыре в стене, и каждый норовил засунуть туда хоть маленькую охапку тростника. Кто-то кричал, что, мол, другой слишком бережет свои силы; а тот, оскорбленный, показывал на вязанку, лежащую у него на плечах: разве этого недостаточно? Они таскали деревянные корыта с кое-как наваленными сверху чудовищными грудами камней — и эти камни лавинами обрушивались на их головы или ноги. Но они опять принимались за работу — их силы казались неисчерпаемыми, — и падали, и вновь поднимались, не обращая внимания на кровоточащие ссадины.

Один из трудившихся на стене подсобных рабочих, видимо, устал — и прилепил на горб долговязому каменщику комок глины. Уже около часа эти двое мирно болтали и подсмеивались над погонщиком мулов, который утром вместо сушеных фиников привез в Нижний город мешки, наполненные песком; только добравшись до рыночной площади, он понял, что по пути его хитроумно обокрали. Теперь, когда каменщик обернулся, его приветствовал взрыв хохота из двадцати глоток. Люди катались по земле, отползали в сторону, чтобы помассировать лопающийся от смеха живот, сучили ногами, не могли успокоиться. Другие трясли приставные лестницы, кричали: «Нет, вы только взгляните на него! Взгляните!» И изрекали какие-то глупости насчет его странно одутловатого лица, раздувшегося носа.

Долговязый тупо уставился на напарника — в прошлом столяра, — ощупал нос и стал проклинать луковицы, которые друг подложил ему в бобовую похлебку: из-за них-то, мол, у него и распухла физиономия. В подтверждение своих слов он наградил столяра, на которого напал приступ икоты, тумаком в пах.

Тот от полученного удара согнулся пополам; и двое приятелей, сцепившись, начали драться. Сперва их подзадоривали; но когда оба, увлекшись потасовкой, чуть не сверзились со стены, зрители быстро растащили их в стороны, крича: «Тут требуется компетентное решение! Пусть предстанут перед судом! Пусть изложат свои претензии! К судье! К судье!»

И спустились вниз по приставным лестницам, как будто в Монгольском городе для них существовал суд.

По пути через близлежащие переулки толпа увеличилась, Шествие сопровождалось пронзительными криками, ибо его участники потеряли всякое представление об уместной громкости голосов. Некоторые волокли за собой балки. И, хотя шедшие сзади спотыкались о них, не выпускали из рук — а потом неожиданно бросали, даже не заметив этого. Другие тащили на плечах пустые деревянные корыта, напрягали изо всех сил отвердевшие мускулы, жаловались, что остальные слишком спешат, что за ними невозможно угнаться.

Двое пожилых рабочих, загорелые и до пояса обнаженные, на углу улицы ощупывали брошенные там балки. Одна из балок упала на плоский камень. Работяги посмеивались, осматривая ее с противоположных концов; потом оказалось, что они стоят рядом, их руки соприкоснулись, они осторожно уселись верхом на деревяшку и стали раскачиваться, то и дело обмениваясь поклонами и патетическими пожеланиями счастья. Оба настаивали, что надо с радостью принимать изменившиеся обстоятельства, оба свалились с доски, когда хотели в знак единодушия взмахнуть руками, и теперь лежали на мостовой крест-накрест, наперебой извиняясь за неосторожность и поглаживая друг друга по коленкам.

В толпе, которая каждый раз, попадая на площадь, рассредоточивалась, нарастало замешательство. Кое-кого охватила необузданная веселость. Один бывший сковородочник, напротив, впал в беспричинную ярость. Он говорил, что больше не хочет идти со всеми. Что, мол, Лю — это злой демон, который раздвоился: один Лю шагает по той стороне улицы, вдоль домов, а другой — рядом с ним. И оба время от времени встречаются, а потом вновь расходятся, расплываются как пловцы в воде. Те, что шли впереди, услышав жалобы сковородочника, повернули назад, окружили его, хрипло бурчали что-то себе под нос, нерешительно его обнимали.

Некий молодой человек протиснулся между ними, проревел: «Этот хмырь — мошенник! Он сам выкидывает подобные фокусы. Разве вы не видали? Он стоит здесь, а потом, не успеешь и глазом моргнуть, — уже сидит на крыше. Так чего же он придирается к старине Лю?» Самые любопытные прищурили глаза, заставили Лю и сковородочника встать рядом. Кое-кто, широко расставив ноги, рассматривал этих двоих через сложенные трубочкой пальцы, а потом переводил взгляд на крышу. Между тем, большинство зрителей уже утратило интерес к этой сцене; нетвердо держась на ногах и удовлетворенно перешептываясь, они побрели вслед за основной частью процессии, которая направлялась к большому рынку.

Однако до рынка никто так и не дошел. Участники шествия давно позабыли, чего они, собственно, хотят. Люди останавливались, искали что-то в щелях между булыжниками мостовой. Кряхтели, сонно облизывали пальцы, складывали руки на груди. Их головы безвольно качались, запрокидывались назад.

Люди, работавшие на других участках стены, вернулись в город еще раньше. У них было странное ощущение в легких. И их знобило от жара под кожей, который то разгорался, то снова угасал. Кровь ударяла им в голову. А тела они вообще не чувствовали. Они шагали так осторожно, словно боялись наступить соломенными сандалиями на битое стекло; и каждый раз, прежде чем поставить стопу, касались земли вытянутым носком — кончиками пальцев. Без обуви они чувствовали себя увереннее. И потому многие семенили по-гусиному, балансируя раскинутыми руками с зажатыми в них сандалиями.

По мере продвижения к центру города они все чаще натыкались на распростертые человеческие тела; и тогда взмахами рук предупреждали друг друга о препятствии, по несколько раз безуспешно пытались обойти лежащего. А тот хрипел, поджав колени к груди, со страдальчески нахмуренным лбом.

Возле некоторых домов стояли как бы вросшие в землю люди. Стояли, прислонившись к столбам крыльца, с посиневшими губами. Им казалось, будто из их груди кто-то с силой выдернул дыхание. Из их глоток вырывались стоны, сипение, свист — как из кузнечных мехов. Другие братья неуверенно укладывали свои тела на скамьи: все зрительные образы — дома, люди, темное небо — кружились вокруг них в едином спиралеобразном вихре; земля же, наоборот, проваливалась, превращаясь в гигантскую перевернутую шляпу с остроконечной тульей. Готовясь к прыжку, они сбрасывали с себя одежду и, задыхаясь, беспомощно ждали, что будет дальше. Их ребра круглились наподобие гнутых пряжек; устремляясь в полет, они фыркали, не в силах сдержать смеха.

Сотни людей прятались в закоулках домов, в коридорах, под столами, ибо что-то стискивало их кишки, селезенку, желудок — и потом опять отпускало. Будто над ними работал, во все убыстряющемся ритме, давильный пресс. И они выхаркивали желтую желчь, их кишечник извергал свое содержимое, тужился, чтобы извергнуться самому. Их лица удлинялись. Перед глазами пробегали вереницы зеленых зверей: слева направо; а потом вся стая поворачивалась и бежала в обратном направлении: справа налево.

Люди, шатаясь, брели к воротам, к городской стене. Но, поднимаясь по приставным лестницам, они попадали ногами мимо перекладин, тщетно пытались высвободиться и в конечном итоге срывались вниз, опрокидывая лестницу на себя. Одному удалось-таки вскарабкаться вверх. Его товарищи слышали, как он сделал несколько неуверенных шагов, потом сверзился в ров с наружной стороны стены и еще некоторое время слабо повизгивал.

Непроглядная ночь. Многие обливаются потом. Крохотное колесико крутится перед ними, делается все шире — это игольное ушко, кротовая норка, пещера. Они закатывают глаза, они застряли в одной из колесных спиц.

В закрытых комнатах братья вздрагивали от криков, которые врывались к ним с улицы, от стука упавших тел. Они сидели на корточках, нахохлившись. Но вдруг, тяжело дыша, оглядывались, будто услышали некий зов, с трудом поднимались на ноги, пытались удержать в вертикальном положении верхнюю часть туловища, которая все норовила обмякнуть, осесть: «Солдаты идут! Все потеряно! Ван с его несметным войском разбит!» Они собирались с силами, чтобы противостоять страшной тишине в углах комнаты, швыряли в эту тишину стулья, пригнув головы, выбегали из дверей, на свободу, в темных переулках наталкивались на себе подобных. Случалось, что двое вдруг начинали с остервенением душить друг друга. А потом оба, отчаявшись, оглашали окрестности хриплыми стонами. В своих грезах они продолжали размахивать топорами — на самом же деле только месили густую грязь, которая сочилась у них между пальцами.

На плоских, почти соприкасающихся между собою кровлях некоторые братья и сестры пели. Они пели о Великой Переправе. Их руки приводили в движение воображаемые молитвенные колокольчики. И они проповедовали друг другу. Кричали о сияющих Вершинах Мира, для них отчетливо зримых: они ведь были уже совсем близко от этих вершин. И когда один из них слышал вопли на другой стороне улицы, то вздыхал: «Брат!», и слезы восторга струились по его щекам. Они устремлялись в полет — и их черепа раскалывались о камни мостовой, и, падая, они иногда добивали какого-нибудь умирающего.