Читаем без скачивания Мятежное православие - Андрей Богданов

Московские «мудроборцы» действительно не стеснялись в отношениях с украинцами. Обращаясь к киевскому митрополиту, к черниговскому и Новгород-северскому архиепископу и к печерскому архимандриту, патриарх подчеркивал, что «желают от них не такого разумения, как они по-граждански понимают оный церковный догмат: желают, чтобы они разумели заодно с греками теми двумя и дабы такое свое разумение на письме прислали». Указание было четким, за его невыполнение последовала кара. Уже в феврале 1688 года патриарх запретил работу Киево-Печерской типографии Варлаама Ясинского, а в марте у Димитрия Ростовского отняли рукописи, необходимые в его подвижнической работе по изучению и изданию житий святых.

Когда же типография, ссылаясь на жалованную грамоту царя и обратившись к светским властям, нарушила указ патриарха, тот объявил ее книги, в том числе сочинения Димитрия, еретическими, поскольку они не прошли цензуры в Москве{110}.

Вымогательство нужного «мнения», невзирая на истину, вполне характеризует полемические методы «мудроборцев». В сентябре 1688 года украинские иерархи получили прямой приказ Иоакима обличить Медведева и поддержать мнение, признанное патриархатом. Иоаким ставил непокорных перед «выбором»: либо присоединиться к «святой восточной церкви» (в его лице), либо остаться при мнении, изложенном «иезуитами» в книге Феодосия Сафоновича «Выклад» (выдержавшей уже четыре издания). Похоже, что украинское духовенство онемело от столь неприкрытого оскорбления. Лишь новая грамота из Москвы (от 5 марта 1689 года) вынудила митрополита Гедеона Четвертинского, архиепископа Лазаря Барановича, Варлаама Ясинского и Димитрия Ростовского написать ответы, обстоятельно подтверждавшие правоту Медведева и защищавшие Сафоновича от нелепого обвинения. Лазарь Баранович, состарившийся в борьбе против иезуитов и униатов, десятилетия служивший делу просвещения Украины, добавил в письме к патриарху, что обещает Иоакиму «послушание», но — «не противное древним догматам церкви».

Рассуждения украинских иерархов усугубили раздражение патриарха, писавшего в очередной грамоте, что те «силлогизмами и аргументами токмо упражняются». «Един ответ токмо хотим от вас иметь, — прямо писал Иоаким, — а именно: последуете ли всеконечно восточной Христовой церкви о пресуществлении?» Мысль патриарха, что «церковь — это я», звучала в этой грамоте особенно откровенно, а поиски истины прямо рассматривались как ересь, за которую «отступников следовало отлучить и проклясть». Понимая, видимо, что угрозами украинских иерархов сломить затруднительно, Иоаким одновременно предпринял обходной маневр через константинопольского патриарха (которому до недавнего времени номинально подчинялась Киевская митрополия).

Он решил использовать обратившегося к нему за помощью константинопольского экс-патриарха Дионисия. В оплату за услуги патриарх Московский потребовал от того «писать и запрещать малороссам тяжко… чтобы не имели в презрении духовную власть». Дионисий получил из Москвы текст своих будущих грамот к царям, патриарху Иоакиму и украинским архиереям вместе с инструкцией, «как подобает действовать». Согласно инструкции, грамоты из Константинополя должны быть составлены «якобы на соборе», «писать же подобает, якобы от самого себя пишете, услышав о таком новом учении… а не яко я (Иоаким. — А.Б.) писал вам и возвестил сие». В случае правильного выполнения инструкции греческий «авторитет» получал от московского патриарха 50 золотых; «если же не отпишете со всяким прилежанием, как подобает, — восприимете… от страшного Судии».

Переписка с Константинополем наглядно раскрывает истинное отношение «мудроборцев» к грекам (у которых только в 1685 году была куплена Софьей и Голицыным Киевская митрополия). Легенда о «греческих учителях православия» служила оправданием духовной диктатуры патриарха Московского и его приближенных. Свой «символ веры» Иоаким, кстати, откровенно изложил еще в 1664 году, когда его «допрашивали о вере» перед поставлением в архимандриты московского Чудовского монастыря. «Я, государь, — сказал будущий патриарх царю, — не знаю ни старой веры, ни новой, но что велят начальники, то и готов творить и слушать их во всем!»{111}

Последующая деятельность Иоакима подтвердила его верность изложенному кредо. Ученик Никона стал жестоким его преследователем и в то же время — верным последователем. Он настоял на зверских казнях «соловецких сидельцев» после подавления восстания в монастыре. Указные статьи Иоакима 1685 года узаконили по всей стране массовые пытки и сожжения «инакомыслящих» христиан. Он же проявил немалую изобретательность в попытках «оградить» духовных лиц от светской юрисдикции. Патриарх пытался уничтожить введенное указом царя Федора Алексеевича служилое платье западного типа, запретить европейскую живопись и медицину. Личные качества Иоакима, безусловно, способствовали обострению кризисных явлений в Русской православной церкви, «верхи» которой все более теряли авторитет по мере противодействия прогрессивным тенденциям в развитии Российского государства{112}.

Однако Медведев не склонен был объяснять сложившуюся ситуацию личными качествами патриарха. Не Иоаким, а сама идея авторитарной духовной власти выступает в сочинениях просветителя как препятствие к познанию истины. Еще в «Созерцании», описывая недоверие, с которым относились к патриарху восставшие, Сильвестр старательно избегал обличений политического противника царевны Софьи. Во время спора о пресуществлении, отмечая волюнтаризм патриарха, Медведев подходит к его личной оценке еще мягче. «Напрасно-де смутили душу святейшего патриарха греки, — “многажды” говаривал он в частных беседах, — а он, святейший, человек добрый и бодрый, а учился мало и речей богословских не знает»; это справщик Евфимий и ризничий Иоакинф «святую душу святейшего патриарха возмущают». Любопытно, что и другой свидетель (позднейший участник спора о евхаристии), Гавриил Домецкий, писал сходно: «Немалое диво в том, что Евфимий, такой простяк, привлек на свою сторону учителей Софрония и Иоанникия; не рады, впрочем, были и они, что в такое дело впутались…»{113}

Не только Лихуды, но и патриарх Иоаким, по словам очевидца, «не рад был, впутавшись в такое дело, и много раз со слезами жаловался на монаха Евфимия, который подбил его на это». В ходе полемики авторитет Иоакима стремительно падал. Если в 1687 году канцлер В.В. Голицын писал: «О патриаршей дурости подивляюся», то к 1689 году он Иоакима и его компанию уже «выразумел». Другой видный политический деятель, Л.Р. Неплюев, сказал человеку, который посоветовал ему обратиться к патриарху: «От сего нашего патриарха ни благословения, ни клятвы не ищем; …плюнь на него».

Не лучше обстояло дело с авторитетом патриарха в церковных кругах. «Патриарх мало и грамоте умеет… ничего не знает, непостоянен, трус, прикажет благовестить то так, то иначе, а поучение станет читать — только гноит, и слушать нечего», — говорил архиепископ Иосиф Коломенский. Но он же, будучи нетрезв, признавал, что патриарх был лишь наиболее видной, но не самой действенной частью механизма церковной власти: «На соборе только и говорят нижегородский митрополит (Филарет. — А.Б.) да я, а патриарх только бороду уставив сидит». Известно, что в 1680-е годы грамоты и проповеди за Иоакима писал известный литератор Карион Истомин, памфлеты — крупные публицисты и книжники Афанасий Холмогорский и Игнатий Римский-Корсаков (будущий митрополит Сибирский и Тобольский). Многие, в том числе преемник Иоакима Адриан, видели неправоту «мудроборцев», но не показывали виду. Медведев слишком хорошо знал этот безликий механизм, чтобы обличать отдельные личности: его удар был направлен на всю систему авторитарной власти, которая, по его мнению, была губительна для веры и церкви. Время показало, насколько просветитель оказался прав.

На позиции Медведева сказалось не только понятное нежелание наносить ущерб церкви, открыто критикуя ее главу, но и ясное понимание противоположности силовых приемов поиску истины. Принципиальный отказ от «неразумных», антигуманных методов был характерен для Сильвестра и во внутриполитической борьбе. В 1689 году приближенные Шакловитого сообщили Медведеву, что тот планирует покушение на Л.К. Нарышкина, Б.А. Голицына и других лидеров «петровской» оппозиции, без которых «бы у царевны Софии с царем Петром было советно (то есть не было бы конфликта. — А.Б.)». Сильвестр настойчиво рекомендовал Шакловитому отказаться от использования террора в придворной борьбе, а его агентов предостерег, что такие методы непременно обернутся против них самих. Он же указал на неосуществимость замысла коронации царевны, не видя другого пути, кроме примирения ее с Петром. Позже, на следствии, выяснилось, что просветитель отчетливо понимал, что «оприч худа» сторонникам Софьи, если она потеряет власть, «ждать нечего». Но прямо или косвенно (путем совета) став на путь насилия, Медведев изменил бы себе, предал бы идеалы разума и «гражданской свободы», защита и распространение которых стали целью его жизни.