Читаем без скачивания Кириньяга. Килиманджаро - Майк Резник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне ответили, что они уже отправили медика, который прибудет через полчаса, и надо, чтобы кто-то встретил посланника в космопорту и проводил к моему бома. Поскольку Каренья все еще смотрел на пилота, я приказал ему встретить корабль и привести ко мне врача.
Следующий час пилот не шевелился. По крайней мере, я не думаю, что он шевелился, хотя и сам задремал под деревом на несколько минут, поэтому не уверен. Меня разбудил женский голос, говорящий на языке, которого я не слышал много лет. Я поднялся, превозмогая боль в костях, и как раз вовремя, чтобы приветствовать медика из службы Техподдержки.
– Вы, верно, Кориба, – сказала она по-английски. – Я пыталась выспросить подробности у человека, который меня встречал, но мне кажется, он не понял ни слова.
– Я Кориба, – ответил я по-английски.
Она протянула руку.
– Я доктор Джойс Уизерспун. Могу я увидеть пациента?
Я отвел ее туда, где уложили пилота.
– Вы знаете его имя? – спросил я. – Мы не нашли никаких указаний.
– Сэмюэль или Сэмюэльс, не уверена, – ответила она, опускаясь на колени рядом с ним. – Он в тяжелом состоянии.
Менее чем за минуту она провела беглый осмотр.
– На Базе можно было бы куда больше сделать, но я боюсь его перемещать в таком состоянии.
– Можем его за час доставить в космопорт, – сказал я. – Чем скорее он окажется у вас в госпитале, тем лучше.
Она покачала головой.
– Думаю, он должен оставаться здесь, пока ему не станет получше.
– Я подумаю, – сказал я.
– Нечего тут думать, – сказала она. – Я как врач могу вас заверить, он слишком слаб и не перенесет транспортировки.
Она показала, где кожу голени пилота проткнула сломанная кость.
– Нужно посмотреть, нет ли еще сломанных костей и не попала ли инфекция.
– Вы можете это сделать у себя в госпитале, – сказал я.
– Здесь я могу это сделать с куда меньшим риском для жизни пациента, – ответила она. – Кориба, в чем проблема?
– Проблема в том, мемсааб Уизерспун, – сказал я, – что Кириньяга – это Утопия кикуйю. Здесь отвергаются все европейские ценности, включая и вашу медицину.
– Я не собираюсь лечить кикуйю, – сказала она. – Я пытаюсь спасти пилота Техподдержки, которому не повезло разбиться на вашей планете.
Я долго смотрел на пилота.
– Хорошо, – сказал я. – Ваше возражение логично. Можете обработать его раны.
– Спасибо, – отозвалась она.
– Но он обязан будет покинуть планету через три дня, – продолжал я, – я не намерен дольше этого срока рисковать культурным загрязнением.
Она взглянула на меня, словно собираясь поспорить, но промолчала. Открыла аптечку и что-то вколола в руку пилота. Успокоительное или болеутоляющее, а может, комбинацию препаратов.
– Она ведьма! – выдохнул Каренья. – Смотрите как она протыкает ему руку металлическим шипом! – Он зачарованно глядел на пилота. – Нет, ну уж теперь он точно умрет.
Джойс Уизерспун работала до поздней ночи, промывая раны пилота, скрепляя сломанные кости и усмиряя лихорадку. Я не понял, когда заснул, когда проснулся, вздрогнув от холода в утреннем воздухе сразу после рассвета, то женщина спала, а Каренья ушел.
Я зажег костер и сидел рядом с ним, завернувшись в одеяло, пока солнце не прогрело воздух.
Вскоре проснулась Джойс Уизерспун.
– Доброе утро, – поздоровалась она, увидев, что я сижу на некотором отдалении.
– Доброе утро, мемсааб Уизерспун, – отвечал я.
– Который час?
– Утро.
– В смысле, сколько времени в часах и минутах?
– На Кириньяге нет часов и минут, – сказал я. – Только дни.
– Мне нужно посмотреть на Сэмюэльса.
– Он жив, – сказал я.
– Конечно, жив, – ответила она. – Но бедняге потребуется пересадка кожи, и, возможно, он потеряет правую ногу. Он еще долго будет приходить в себя.
Она помолчала, озираясь.
– А… э-э… а где тут можно умыться?
– У подножия холма течет река, – сказал я. – Но сначала надо стукнуть по воде, чтобы спугнуть крокодилов.
– Что ж это за утопия, если у вас крокодилы? – улыбнулась она.
– А что это был бы за Эдем, если бы в нем не было змей? – ответил я.
Она рассмеялась и пошла вниз по склону. Я отхлебнул из бурдюка, погасил огонь и разбросал пепел. Из деревни прибежал мальчишка отвести моих коз на выпас, другой принес дрова и взял бурдюки к реке чтобы наполнить водой.
Когда минут через двадцать от реки вернулась Джойс Уизерспун, то она была не одна. Ее сопровождали Кибо, третья и самая молодая жена вождя Коиннаге, а с Кибо, на руках, ее сын-младенец, Катабо. Левая рука ребенка так распухла, что увеличилась в размерах вдвое, и цвет у нее был очень нехороший.
– Я увидела, как эта женщина стирает белье у реки, – сказала Джойс Уизерспун, – и заметила, что у ее ребенка сильное заражение руки. Похоже, что его укусило насекомое. Я жестами убедила ее подняться сюда.
– Почему ты не принесла Катабо ко мне? – спросил я у Кибо на суахили.
– Потому что в последний раз ты у меня потребовал двух коз, а ребенок все равно проболел много дней, и Коиннаге меня побил, что я тебе зря коз отдала, – сказала она, настолько испугавшись, что рассердила меня, что даже не подумала солгать.
Пока Кибо говорила, Джойс Уизерспун стала приближаться к ней и Катабо, держа в руке шприц.
– Это антибиотик широкого спектра действия, – пояснила она мне. – В растворе также содержатся стероиды, которые предотвратят зуд или остаточный дискомфорт от инфекции.
– Стойте! – бросил я по-английски.
– В чем дело?
– Вы не имеете права, – сказал я. – Вы здесь только для того, чтобы лечить пилота.
– Это ребенок, – сказала она, – и он страдает. Я за две секунды укол сделаю, и ему станет легче.
– Я не могу вам этого позволить.
– Что с вами такое? – спросила она. – Я читала о вас. Вы можете одеваться как дикарь и сидеть в грязи костра, но вы учились в Кембридже, а кандидатскую защищали в Йеле. Вы понимаете, как легко я могу прекратить страдания ребенка.
– Дело не в этом, – сказал я.
– А в чем?
– Вы не имеете права лечить его. Это сейчас может показаться спасением, но с нами такое уже происходило. Мы приняли европейскую медицину, а затем их религию, одежду и законы с обычаями, и кончилось дело тем, что мы перестали быть кикуйю и превратились в новую расу, расу чернокожих европейцев, которые называют себя просто кенийцами. Мы прибыли на Кириньягу с намерением не допустить повторения подобного.
– Он не узнает, отчего ему стало легче. Вы можете приписать это своему богу или себе, мне неважно.
Я покачал головой.
– Я ценю ваше сострадание, но не могу позволить вам осквернить нашу утопию.
– Вы только поглядите на него, – сказала она, ткнув пальцем в распухшую ручку Катабо. – Кириньяга – это его утопия, да? А где написано, что в утопиях должны обитать больные и страдающие дети?
– Нигде.
– Ну и?
– Это не написано, – пояснил я, – потому что у кикуйю нет письменности.
– Вы, по крайней мере, позволите его матери решить самой?
– Нет, –
