Читаем без скачивания Рецензии на произведения Марины Цветаевой - Марина Цветаева

Г. Адамович

Рец.: «Современные записки», книга 37

<Отрывок>{138}

«Федра» Марины Цветаевой… К тому, что я писал о ней в прошлый раз,[468] мне нечего прибавить: в окончании трагедии те же достоинства и те же недостатки, что были в первой ее части и что находятся во всех произведениях Цветаевой. В «Федре» встречаются то тут, то там очень хорошие строки — но целое больше удивляет, чем радует, больше смущает, чем волнует. Прелестно место, где Федра предлагает Ипполиту умереть, заснуть сном непробудным, «не ночным, а вечным, нескончаемым…» — совсем как Тристан предлагает это Изольде у Вагнера. Цветаева очень удачно модернизирует здесь старинное сказание.[469] Прелестны некоторые стихи и четверостишия последних страниц. Если же все-таки так мало есть утешительного в этой длинной трагедии, то объяснение этому, думается, следующее: пьеса Цветаевой написана не для чтения про себя — как пишется огромное большинство современных стихотворных произведений, — а для чтения вслух. Мысли свои и чувства, по существу сложные и богатые, Цветаева искажает невероятно — скудным и однообразным стилем. Все сливается. Но общий поток слов, если слушать не разбирая, как музыку, а не как речь, убедителен, и, вероятно, на сцене, при умелом произношении, трагедия может произвести впечатление. Слушатель не поймет, конечно, и не уловит мелочей смысла, не поймет в подробностях обращения Федры к Ипполиту, но основное, т. е. то, что Федра ему признается в любви, — поймет и, подчиняясь только ритму Цветаевой, пожалуй, большее от нее получит, нежели читатель. <…>

Д. Горбов

Зарубежная русская литература

<Отрывки>{139}

<…> Перейдем к другому направлению в эмигрантской литературе, к направлению, ответвившемуся от символизма в силу того, что символизм является чрезвычайно замкнутым литературным течением, из которого выхода в жизнь, выхода в общественность никакого нет. Не все писатели эмиграции, даже исходящие в своем мастерстве от символизма, оказались в состоянии взойти на те надмирные высоты, куда зовет символизм. В самое последнее время обнаружилось течение, которое заняло несколько своеобразную позицию. Его-то мы и имели в виду, когда говорили о направлении «национального возрождения». Это направление есть не что иное, как вылазка части символистов в сторону общественности, вылазка, совершающаяся в чрезвычайно оригинальных условиях.

В 1926 году возник в эмиграции журнал «Версты». Редакция в своем предисловии и в литературно-критических статьях выставила тезисы. Смысл этих тезисов сводится к следующему. В сущности говоря, для русской литературы безразлично, какая в России власть, существенно для нее другое. При большевиках создался рубеж в политической области: все, не приемлющие Октябрьскую революцию элементы, должны были отойти. Но в литературе, по мнению «Верст», эти политические разногласия, в сущности, большой роли не играют. И после Октября русская литература остается единой национальной литературой, которая осуществляется одновременно и лучшей частью эмигрантских писателей, и лучшей частью писателей советских.

Существует некая группа литераторов, безотносительно к их политической принадлежности, безотносительно к тому, находятся ли они на стороне советской власти или идут против нее. Эта группа объединена тем, что в нее входят только подлинные художники-новаторы. Они-то и создают национальное возрождение, возрождение национального духа в художественном слове. В чем заключаются принципы этого национального возрождения? Они заключаются в том, что индивидуалистическая, декадентская, как они пишут в кавычках, подчеркнуто оторванная от общественности, от современности, сугубо-городская поэзия, замкнутая в эстетические формы, идет на смычку с основами народного творчества. Индивидуальную поэзию наиболее крупных поэтов-новаторов современности нужно сомкнуть с истоками народных песен, с частушками, чтобы творчество этих художников корнями своими ушло в глубь народного творчества и чтобы был некий единый фронт между столь разнозначащими с нашей точки зрения литературными фактами, как «Слово о полку Игореве» и поэзия Пастернака. Дело в том, что между этими двумя историческими пунктами тянется непрерывная линия развития русского художественного слова, большая дорога развития национальной культуры.

Кто же осуществляет, с точки зрения редакции «Верст», эту национальную культуру, эту смычку с народным началом сейчас? Если мы возьмем этот журнал и перелистаем весь беллетристический отдел, то увидим, что там имеются поэмы Марины Цветаевой, туда же входят новеллы Бабеля, «Страна родная» Артема Веселого, стихотворения Пастернака, даже Маяковского и т. д. Это, конечно, не значит, что наши советские писатели там сотрудничают. Дело просто в том, что редакция «Верст», взяв на себя монополию возрождения национальной литературы, преспокойно берет свое добро там, где его находит, независимо от того, кому оно принадлежит. Она попросту перепечатывает наших писателей, тех, которые ей нравятся, — а у нас есть писатели, которые могут понравиться, — и перепечатывает их рядом с произведениями своих собственных сотрудников. И это должно знаменовать единый фронт писателей возрождающейся национальной русской литературы, безотносительно к политическим группам.

Не будем распространяться о том приеме, к которому прибегает редакция «Верст» для того, чтобы зачислить советских писателей в свой стан. Его недобросовестность очевидна.

Гораздо интереснее остановиться на том, насколько состоятельна сама идея смести политическое разграничение и объявить некоторый единый фронт работников литературы, перекинуть мост чисто литературного характера из-за рубежа в Советскую Россию.

Легко видеть, что это можно сделать только одним путем: если подойти к художественной литературе исключительно с точки зрения словесного мастерства. Слово, понимаемое отвлеченно, оторвано от той общественной обстановки, в которой оно произносится и которой оно порождено, — вот тот кирпич, из которого «Версты» хотят выстроить свое шаткое здание. Но слишком ясно, что литература состоит не только из одних слов, что за этими словами имеется какое-то содержание. И потому не только словесное мастерство объединяет художников: их объединяет еще тема, которую они в это мастерство вкладывают. И далеко не безразлично, какую тему избирает писатель.

Предположим, что у Марины Цветаевой и у Пастернака с точки зрения мастерства, с точки зрения использования слова, с точки зрения подхода к слову, иначе говоря, с точки зрения чисто эстетической, есть очень много общего. О чем это может говорить? Это говорит о том, что они имеют одну и ту же литературную традицию, что они оба подчиняются некоторым общим законам литературного развития. Но ведь черты, которые отличают Марину Цветаеву от Пастернака, бросаются в глаза при первом ознакомлении с их творчеством. Пастернак сейчас — и это далеко не случайно, это вытекает из всего его литературного развития — создает поэму о 1905 годе и поэму о лейтенанте Шмидте. А Марина Цветаева занята совсем другими темами. Тематика разделяет этих поэтов. Но тематика их определяется их общественной принадлежностью. Даже оставляя в стороне план общественный, в чисто художественном, в чисто литературном плане далеко не безразлично, что советский поэт Борис Пастернак пишет стихи о 1905 годе и лейтенанте Шмидте, а Марина Цветаева ограничена богемскими темами.

У Марины Цветаевой есть поэма «Крысолов». Действие происходит в немецком бюргерском мещанском городе. Там описывается мещанский быт, мещанская обстановка, и Марина Цветаева протестует против этого мещанства. Потоки крыс наводняют амбары, которые набили мещане всякой снедью. Крысы не дают мещанам покоя, уничтожая их запасы. Но тут является Крысолов. Он берется уничтожить крыс, если только в награду за него отдадут дочь бургомистра. Мещане принимают это условие, и Крысолов игрой на флейте гипнотизирует крыс и уводит их в соседнее озеро. Таким образом город от крыс избавлен. Но бургомистр слова своего не сдерживает и дочь замуж за Крысолова не отдает. И вот, в отместку за такое недобросовестное, мещански-скаредное отношение к договору, Крысолов повторяет свой опыт, с флейтой, но уже над детьми бюргеров. Он уводит их в озеро. Такова месть артиста, свободного художника, мещанству, которое хотело его обмануть, но которое он чарами своего искусства сумел победить.

Легко видеть, что тема эта ничего оригинального не представляет. Если ее расшифровать, как бы ни была замысловата канва, на которой она развертывается, она окажется довольно банальной. К чему она, в конце концов, сводится? Она сводится к очень распространенному в богемской литературе мотиву — к протесту против мещанства со стороны артиста, представителя свободного творчества. Это настолько шаблонный в поэзии мотив, что он сам по себе лишает Марину Цветаеву возможности стать в ряд с советскими художниками слова, равными ей по мастерству, но далеко превосходящими ее в отношении жизненного, общественного углубления их творчества.