Читаем без скачивания Солнце сияло - Анатолий Курчаткин

- Нет же денег, - чувствуя, как гримаса неудержимого смеха лепит из моего лица маску сатира, выговорил я. - Откуда? Все потрачено!

Удар сзади по почкам был такой - смех встал у меня в горле воздушной пробкой.

- С тобой не шутят, - услышал я голос директора, когда отдышался. - Два дня тебе - и чтоб деньги были.

- Пош-шел ты! - вырвалось у меня.

Не знаю, дал ли он какой-то знак, скорее всего, да, потому что "друг" и двое других тут же принялись за меня - словно я был боксерской грушей и они отрабатывали на этой груше удар.

Я пытался ответить, но тщетно: я только бессмысленно тыкал руками в воздух. Это была не драка, как у нас с Бочаргиным, это было избиение. И у меня не имелось ни единого шанса выйти из этого побоища хотя бы с самым мало-мальским достоинством. Против троих, когда ты один, сделать ничего невозможно. Если только ты не супермен из голливудского боевика.

В темноте, что была разлита вокруг, словно в комнате потушили свет, меня рывком подняли на ноги и с размаху бросили в кресло. От толчка, когда приземлялся, все во мне сотряслось, как от удара, и я невольно простонал. Некоторое время спустя на лицо мне легло что-то холодное и мокрое.

- Утрись, - услышал я голос, донесшийся до меня, словно из другого мира.

Я дотянулся до лица рукой - это, судя по всему, было махровое полотенце из ванной, которое намочили водой.

Я прекратил промакивать лицо полотенцем, и полотенце у меня тотчас отняли.

Директор со своими измученными кишечной болезнью глазами стоял передо мной и держал в руках что-то, похожее на веер. Я присмотрелся - это были доллары.

- Нехорошо, - сказал директор. - Денег-то куры не клюют. Тысяча есть. Еще одиннадцать за тобой. Лишнего не надо.

Они тут не теряли времени даром. Они нашли мои деньги. А значит, и паспорта - и внутренний, и международный - тоже были у них: и деньги, и документы - все лежало в столе вместе.

Паспорта директор и не замедлил мне продемонстрировать.

- Возьмем с собой, - потряс он передо мной их книжицами. Листанул общегражданский паспорт, открыл страницу с пропиской в Клинцах и зачитал адрес вслух. - Наверное, там папа с мамой, да? Бабушка с дедушкой? Два дня, Саша. А нет... Это ребята не вышибали из тебя. Вышибать они вот тогда будут.

Я ему не ответил. Я сейчас хотел только одного: чтобы они поскорее убрались.

Ночью, отлежавшись в горячей ванне, я сидел составлял список своих должников. Следовало собирать эти одиннадцать тысяч и отдавать - другого выхода я не видел. Уходить в бега, прятаться, меняя квартиры, - это был не вариант. Куда я мог удрать из Москвы? Я не мог обойтись без ее кормящей груди, как Ромул с Ремом без сосцов волчицы. Да и что бы я делал без паспортов? Поехать в Клинцы, заявить там о пропаже и просить новый паспорт тоже исключалось. Они знали адрес родителей, и пойти этим путем - значило подставить вместо себя отца с матерью, сестру с мужем. Думалось и о том, чтобы пойти в милицию, довериться им - и будь что будет, но воспоминания о той парочке, что посещала меня после убийства Стаса, было достаточно, чтобы мысль о милиции увяла, не распустившись.

Согласно составленному списку получалось, что мне должны семь с половиной тысяч. Должен был Николай - без малого тысячу, должен был Леня Финько - полный косяк, и остался должен Юра Садок - больше, чем полторы; я уже плюнул на эти деньги, но теперь было не до гордости. И должны были по мелочи, по двести, триста, четыреста, Ульян с Ниной, Боря Сорока, бас-гитарист Вадик, притащивший ко мне тогда того длинноволосо-плешивого из компании Бочаргина, - общим числом за десять человек. Собрать эти семь с половиной тысяч, заложить аппаратуру, телевизор да еще немного у кого-то подзанять - выходило, что одиннадцать тысяч у меня набиралось.

Начавшийся день не оставил от моих выкладок камня на камне.

Юра, услышав в телефоне мой голос, показалось мне, вздрогнул. Словно ему позвонило привидение из преисподней.

- Ничего я тебе не должен, - сказал он.

Это было так неожиданно, что я даже не взбесился, я удивился - всего лишь.

- Ты мне должен полторы тысячи с лишним! - воскликнул я. - Это не сто и не двести, не выдумывай, ты не мог забыть.

- И забывать нечего. Не должен, - отрезал Юра.

Леня Финько, о долге которого я напрочь забыл и вспомнил только нынче ночью, отказываться от того не стал, но вернуть его мне отказался.

- Ты что же, не видишь, что происходит? - убито проговорил он. - Дефолт в стране! Рубль летит вниз, уже в четыре раза подешевел, и еще будет.

- И что? - не понял я.

- Что-что! Банк "Столичный", слыхал о таком? Заморозил вклады, а у меня все деньги там! Мне сейчас батон хлеба купить не на что!

Поверить в то, что при Лениной осмотрительности он сидит без копейки в кармане, было невозможно.

- Леня, - попробовал я надавить на него, - ты мне эти деньги давно должен был отдать. Сам, без моих напоминаний.

- А чего ж ты не требовал? - вопросил Леня.

В возврате долга мне отказал даже Николай. Вернее, он отказал во всей сумме, сказав, что может вернуть сейчас двести, двести ему - тоже в напряг, но он постарается.

- Ты же не предупредил... неожиданно, - пробормотал он. - Где я возьму... - И спросил: - Что, каток накатил?

- Накатил, Николай, - я всегда называл его полным именем.

Он помолчал. И я молчал тоже.

- Саня, ну прости мерзавца, - возобновил он свое бормотание. - Я помню, я тебе обещал, как будет нужно, перезанять, под проценты...

- Ну так что?! - перебил я Николая. - Под любые проценты, под любые! Тыщу, две, три, десять! А я отдам, ты меня знаешь!

- Да ну ты что, ты не понимаешь, что говоришь. - В голосе Николая не было и следа его сдержанной ироничности, той насмешливой отстраненности от жизненной суеты, что так привлекала меня в нем. Казалось, каток накатил на него, не на меня, и он уже был не ковриком под ноги, а половой тряпкой. Где мне занять, у кого? Сейчас же дефолт, вообще никто никому копейки в долг не дает.

Вот когда впервые за последние сутки меня продрало ознобом настоящего страха. Уж если оставил меня наедине с этими зверьми Николай... Стас, истлевающий в могиле на кладбище под Саратовом, дотянулся до меня своей мертвой рукой и, взяв в нее мою, позвал к себе.

Из всех моих должников деньги мне вернули лишь четверо - из тех, кто был должен по мелочевке.

У Бори Сороки я надеялся к его долгу получить и взаймы. Но Николай был прав, говоря, что никто никому: Боря мне отказал:

- Пардон! Никаких возможностей! Такой с этим дефолтом обвал в рекламных делах - нельзя было себе и представить. Может быть, вообще придется ликвидироваться.

В отчаянии, прямо из Бориного офиса я позвонил Ире. У нее, я понимал, особых денег занять не удастся, но она могла попросить у отца.

Ира не только отказалась говорить с отцом, она отказалась одолжить мне хотя бы сотню-другую. Зато неожиданно я получил от нее номер отцовского мобильного телефона.

- Позвони, попытай у него удачи сам, - напутствовала она меня.

Зачем она это сделала, мне стало ясно через минуту, когда мобильный Фамусова ответил и я представился. Ей все же хотелось устроить мне какую-нибудь подлянку, и случай представился.

Фамусов, услышав мой голос, казалось, задохнулся. Но он был обкатанным валуном и не прервал меня, пока я излагал свою просьбу, ни словом. Но уж потом я получил от него истинно так, как если бы столкнулся с сорвавшимся с кручи горным камнем. Мерзавец, подонок, стервец, выдавал мне Фамусов. Грабил меня, подлюга, вместе с Ленькой! Да пусть тебя уделают в кашу, на фарш пустят - я только рад буду!

К Ульяну с Ниной я поехал к самым последним.

Нинины глаза, когда она увидела меня, другая бы пора, немало меня повеселили: они впрямь стали квадратными.

- Боже! - проговорила Нина.

Лека, неторопливо выплывшая из своей комнаты, остановилась у стенки поодаль, глядя на меня то ли с ужасом, то ли отвращением. Она была сейчас в том возрасте, когда в птенце уже вовсю проглядывает взрослая птица, но еще не оперилась, и это сочетание птенца и птицы и нелепо, и забавно, и трогательно.

Я показал ей "нос", приставив руки одна к другой растопыренными пальцами и пошевелив пальцами в воздухе, она молча передернула плечом и медленно уплыла обратно в свою комнату.

Ульян, оглядев мою расцветшую синяками физиономию с заклеенной бактерицидным пластырем губой, только похмыкал.

- Пойдем, попьем чаю, - позвал он, кивая в сторону кухни.

Ульян, единственный из всех, к своему долгу присовокупил еще столько же. О чем я его не просил. Он это сделал по собственной воле.

- Извини, больше не удалось занять, - виновато сказал он, отдавая мне деньги.

Минут через сорок, сытно поужинав начавшей забываться домашней едой, я вновь был на улице. Идти к метро ехать домой было ближе в левую арку - на старый Арбат, но ноги, как это однажды уже случалось, понесли меня в правую арку, и задами бывшего родильного дома Грауэрмана я вышел на Новый Арбат.