Читаем без скачивания Девочка в красном пальто - Кейт Хэмер

Дедушки нигде не видно.

Я вливаюсь в толпу, которая больше не обращает внимания на меня – на Мёрси, девочку-чудотворицу. Я лишь еще одно тело, зажатое среди других тел, которые пытаются прорваться к выходу, на свободу.

На улице холод щиплет щеки, а каждый глоток воздуха причиняет боль, потому что он ледяной. Я не сразу понимаю, почему все кучей, как муравьи, ринулись к воротам. Но потом замечаю кое-где черных муравьев большого размера. Это полицейские в форме. Один держит какую-то штуку у рта и говорит в нее голосом, как у робота:

– Это незаконное религиозное собрание, на которое не было дано разрешения. Разойдитесь немедленно…

Слышится ропот недовольных голосов, потому что многие не хотят расходиться. Кто-то хочет купить Библию, кто-то – исцелиться, кто-то ждет общей молитвы у гигантского креста, назначенной на четыре часа. Монро сказал, что ожидаются чудеса, эпилептические припадки и тому подобные явления, которые вызывает Святой Дух, когда он нисходит. Бывает, люди валятся наземь замертво. По-моему, Монро предвкушал все эти «явления».

Я вижу, что Нико идет мне навстречу. Я так рада снова видеть его, что готова прямо у всех на глазах обнять и расцеловать. По правде говоря, мне хочется этого с восьми лет, так что в этом нет ничего нового. Нико сам, наяву обнимает меня, и у меня кружится голова, когда я чувствую его руку, сильную, как у мужчины. Я мечтала об этом столько лет.

– Быстрей, – говорит он. – Тебя тут раздавят, Кармел. Люди сошли с ума.

Я киваю:

– Да, Нико.

Потому что мы с ним вдруг стали заодно, как влюбленные, и мы сообща принимаем решения.

Люди окружают полицейского с громкоговорителем, кто-то кидает в него камень, но промахивается, а он вынимает пистолет и начинает стрелять в воздух.

– Немедленно разойтись. Всем немедленно разойтись. Это незаконное сборище.

Кто-то из толпы кричит:

– Иисусу Христу тоже не давали разрешения. Что же, он после этого незаконный?

Толпа хохочет, освистывает полицейского, а некоторые молятся, глаза у них закатились и ничего не видят вокруг. Вид у полицейского становится испуганный, и я прекрасно понимаю, что он чувствует, потому что сама испугалась и не поверила своим глазам, когда в первый раз стала свидетелем говорения на других языках. Теперь, конечно, я не боюсь всех этих «явлений», они стали для меня обычным делом.

Я чувствую руку Нико на своей спине, и мой позвоночник в том месте трепещет и извивается, как змея.

– Давай, солнышко, я отведу тебя куда-нибудь, где безопасно.

Я киваю ему, и напирающая и толкающая толпа исчезает на миг, даже полицейский исчезает, потому что Нико назвал меня «солнышко».

– Вон туда. – Он хватает меня за руку и ведет к одной из палаток, которая растянута на тугих веревках, привязанных к колышкам. Мы присаживаемся на корточки между веревками, как в укрытии, но люди пинают нас ногами, чуть ли не опрокидываются на нас. Если честно, то сама я нашла бы убежище и получше, но ничего не говорю Нико, потому что я счастлива оттого, что он заботится обо мне, и готова просидеть тут целую вечность, чувствуя прикосновение его теплой груди к своей спине.

Мысли об укрытии вызывают в памяти домики хоббитов, которые я видела там, куда привез меня дедушка в первый раз.

– Я помню одно укрытие…

Я говорю так тихо, что Нико переспрашивает:

– Что?

Я поворачиваюсь к нему:

– Так, ерунда. Просто мне вспомнилось, как я пряталась однажды, когда была маленькая. Там был ряд маленьких домиков с дверцами, а в дверце круглое окошечко.

– Это было в таком месте, где держали бедняков?

– Вроде того.

– В Румынии тоже такие есть. Я видел, а мой дядя сказал, что людей запирали там и заставляли дробить камень. А поесть давали, только если осколки были такие мелкие, что пролезали в отверстие.

Не знаю, почему меня это так поразило.

– Так эти домики – тюрьма? Это не укрытия?

– Если ты о тех самых говоришь, то да. – Когда Нико произносит слова, его дыхание щекочет мне ухо.

И тут я замечаю дедушку.

– Что он делает?

Он кидается к полицейскому, к тому самому, который стрелял в воздух.

– Не надо, Додошка, уходи! – кричу я, хоть и понимаю, что это бесполезно, из-за шума он меня не услышит. Дедушка тянет полицейского за рукав, у него такой вид, словно он пытается что-то объяснить, и я, хоть убей меня, не понимаю, что он затеял.

– Додошка, не надо! – кричу я снова. – Иди к нам!

– Успокойся ты, все равно он тебя не слышит, – говорит Нико мне в ухо. – Он, наверное, объясняет, почему здесь собралось столько верующих, чтобы полиция оставила нас в покое.

– Нет, нет. Он бы не стал этого делать. Он дико боится полиции. Он готов на все, лишь бы не встречаться с ней.

Дедушка шарит глазами повсюду и в то же время дергает полицейского за рукав и что-то лепечет. Полицейский – огромный мускулистый мужчина – выпячивает подбородок и мясистой ручищей теребит рукоятку своего пистолета. Его светлые брови цвета песка сходятся все сильней и сильней, но дедушка не видит этого, он продолжает теребить полицейского и бормотать.

– Я боюсь за него. Чего он добивается?

Нико крепко обнимает меня.

– Ты ничего не можешь поделать, Кармел. Они сами разберутся. По-моему, дело пахнет керосином.

Дедушка, не переставая, высматривает кого-то, шарит глазами, и мне приходит в голову – может, он ищет меня? Странное выражение у него на лице – отчаяние, страх и в то же время какое-то глубокое облегчение. Полицейский что-то говорит по рации, протягивая руку к поясу.

И тут я вижу, как смыкается металлический браслет на дедушкином запястье.

Мне хочется выскочить из укрытия и крикнуть: «Та-дам, сюрприз!», как я делала, когда была маленькой, чтобы все наладилось и всем стало хорошо. Я и выскакиваю, и дедушка замечает меня, я точно знаю. Он поднимает свободную руку, не прикованную наручником к полицейскому, и делает какой-то жест, похожий на взмах, но не взмах. Как будто посылает мне издалека, через все поле, благословение. Полицейский защелкивает наручник на другой руке, и дедушка дергается, как рыба на крючке. Полицейский идет и ведет за собой дедушку, как быка на бойню, как быка – потому что у него нет выбора.

– О нет. Нет!

– Что такое? – Нико стоит за моей спиной.

– Дедушка говорил, что сегодня настал день суда.

На минуту мне кажется, что на меня обрушился небесный свод, и меня даже не волнует, рядом Нико или нет.

– А чего натворил этот старый болван? – спрашивает Нико, и когда он произносит эти слова, мне вдруг становится безразлично, что у него такие сильные руки и такие добрые глаза.

– Не смей называть его так, – выпаливаю я, и слезы льются из моих глаз.

Нико пожимает плечами. Мы больше не похожи на влюбленных, теперь мы как мама с папой в последнее время перед разводом, и мы готовы вцепиться друг в друга. Я задираю подбородок, а он прищуривается. К нам идет его мама и кличет его по имени, как будто он пятилетний малыш. В ушах у нее больше нет цыганских колец, на ней куртка с капюшоном, отделанным белым мехом, а на необъятной американской заднице – розовые вытянутые слаксы. Мы снова превращаемся в детей.

– Пока, Кармел. – Он наклоняется и целует меня в губы так быстро, что я не успеваю сообразить, что произошло, как все уже закончилось.

– Иди, ищи того типа, который привез тебя. Найди его – он о тебе позаботится.

Меньше всего на свете мне хочется искать Монро, но Нико уже перешагнул через веревку, подошел к своей маме, и они вместе уходят, а я смотрю им вслед, пока они не исчезают в толпе. И тут меня осеняет, что Нико, наверное, не думал обо мне день и ночь напролет, из года в год, как я о нем.

Дует ледяной ветер. Он идет с той стороны, где установлен крест, порывы такие сильные, словно ветер хочет сорвать с людей не то что куртки, а кожу, и все бегут к парковке. К своим машинам, где можно включить обогрев и согреться, вернуться к себе, в свой мир. Вернуться домой, где ждут кровати и микроволновые печи, и разогреть в них пиццу на ужин. Вернуться к своим садикам с качелями, которые раскачиваются, или батутами, которые подпрыгивают на ветру.

Мимо меня пробегает толстая тетка.

– Идет буря с градом, – кричит она. – Ищи свою родню, детка. Поскорее ищи, если хочешь целой и невредимой добраться до дома, с божьей помощью.

– Нет у меня родни, – отвечаю я. – И дома тоже нет.

Но она не слушает меня, она уже убежала. В щеки врезаются кристаллики льда. Я дрожу. Только поцелуй Нико согревает меня своим теплом – мой первый в жизни поцелуй, он горит на губах, и ледяные кристаллики, касаясь губ, тают.

Я иду через поле. Почти все разъехались, только несколько отставших спешат к своим машинам. Холодный ветер как будто напевает какую-то песенку, и сначала мне кажется, что он повторяет мое имя. Потом я соображаю, что слова этой песни могут понять только лед да ветер, больше никто. Но мне вспоминается другая песня. Песня, которую иногда пела мама, если за окнами нашего домика дул ветер, а в окно стучались ветки дерева: «Ветер дует с севера, снег валом валит. Дрозд где заночует, головку где склонит?»