Читаем без скачивания SoSущее - Альберт Егазаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ромка вначале не понял, что находится в руке наставника. И только когда учитель поднял ключ вверх, он смог разглядеть тот таинственный clavis[154], о котором по ту сторону «⨀» ходили настоящие легенды.
И он захохотал. Громко, не боясь вызвать гнев наставника.
Было от чего. Могущественным ключом реки оказалась обыкновенная соска. Точнее, это была СОСка, по причине своих аномальных размеров, но все остальное в ней было, как в обычных детских пустышках: сам предмет сосания, диск-ограничитель и прикрепленное к нему кольцо.
— Это что за прикол, дядь Борь? — спросил Рома, разглядывая диковину.
— Поосторожней, не соску в руки берешь, — одернул его Платон, когда Ромка попытался покрутить кольцо.
— И что с ним делать? — Палец ученика лег на переднюю полусферу с множеством мелких дырочек. — А дырочки зачем в пустышке? Для микрофона? Жучок? — строил догадки недососок.
— СОСАТ это, — поправил его Платон.
После всех испытаний прошедших суток это слово, даже корень его, приводило Ромку в состояние тихой ненависти. Платон, заметив глухую злобу на лице подопечного, рассмеялся:
— Да нет, я же не Барди какой, чтобы мягкий знак не выговаривать… Это типа телефона спутникового.
— А что, дизайн нельзя было сделать почеловечнее? — возмутился Роман.
— Почеловечнее уж точно не получится. Потому как это не совсем телефон, а экстренное средство связи сосунка в момент опасности.
— То есть SOS — это не перевод рудимента в рабочее состояние, а вроде того, как и раньше было, — типа спасите, помогите!
— Так и есть, только говорить в него не надо.
— А как же он, оно… действует?
— А просто — только и всего, дунуть надо в дырочки эти.
— Вижу, в СОСе вашем не могут без извратов. То пальцы обсасывай, то в соску дуди. А если понравится кому — подмогу вызывать по мелочовке всякой, так и будете спасать недоумка?
— Недоумков из числа братьев тоже спасать приходится, раз уж в Храаме оказались, но, боюсь, не выйдет у них ничего. Коммуникатор этот работает в особых случаях, если припрет так, что некуда.
— А кто проверит?
— А никто, СОСАТ сам знает, с какой целью его в рот берут: по нужде ли плотской или же по такой, что каюк не за горой. — Платон жестом остановил Деримовича, который был явно с чем-то не согласен, и продолжил: — Понимаешь, в него сразу выдохнуть надо, не прикладываясь.
— Ну и делов, — буркнул Деримович, примеривая к своему сосалищу инструмент связи.
— А то делов, что форма у СОСАТа такая, что любой сосунок, получив его внутрь, сразу в себя тянет… А вот если припрет, — продолжил после паузы Платон, — тут другие инстинкты работают.
— Хитро придумано. Чувствуется рука мастера. Вначале ABBA, потом СОСАТ. Какие еще изобретения предвидятся?
— Это не изобретение, золотце ты сосальное, — подумав о том, что предстоит мальцу в самое ближайшее время, мягко, почти нежно возразил Платон, — это Дар. И не простой. Самой Дающей.
— Нужны дары ваши, — пренебрежительно сказал Деримович. — Буду я всякие колпачки обсасывать, когда титек по жизни колышется, что лодок в Сен-Тропе.
— Еще как будешь, — спокойно возразил Онилин, — и не по долгу, а по тяге своей… А по долгу… По долгу на зов Ее будешь откликаться. У СОСАТа еще одна функция есть. Ретранслятора. Через ключик этот он и передается, зов Дающей. World Wide, заметь. И в отличие от мабилы дивайс принимает везде. Не схоронишься.
— Ну и как он узнает, что зовут его на халяву, сосунок ваш? — спросил Ромка, все еще пытаясь вывести себя за скобки странного инцеста между сосунками и Дающей. — Опять через извраты, типа пососешь — не пропадешь.
Отвергая в глубине своего естества детские забавы Братства — ритуальные трапезы, все эти халявы, каши-акаши с молоком и киселем, столь же ритуальную «работу» в Лоне Дающей с еще более странными инструментами и сакралиями, все эти интродукции-представления в униформе детского утренника, эти штанишки с зашитыми карманами… колпачки и гетры, шутовские наряды арканархов, — отрицая всю эту показушную полумагическую дребедень, Ромка хотел одного — быстрейшего завершения комичных испытаний… Нет, пустышку он сосать точно не будет, пусть ее хоть СОСАТом, хоть самим Сатой объявят — так решил для себя Деримович и твердо посмотрел в глаза Онилину.
— Ну зачем так вульгарно, — успокоил взволнованного миста Платон. — Он просто пищит. Как утенок. В детстве, наверное, забавлялся с утятками в ванне.
— Забавлялся, дядь Борь, — Ромка взялся за ржавый поручень и попытался достать другой рукой воду, — только не в ванне, а в корыте. Не было у нас ванн, в натуре. Корыто помню. Темное, цинковое, на двух облезлых табуретах.
— Не заплачу, мин хер, ты уж прости, — на сей раз просто, без «братских» загогулин сказал Онилин.
— Знаешь, где стоим? — после паузы спросил он Деримовича.
— На озере.
— Я вижу, что не на реке. Как озеро называется, сосало ты сальное!
— Ну и как? — Ромка выпрямился и стряхнул ртутные капли с рук.
— Денежное, представь себе, — усмехнулся Онилин.
— Сюда что, деньги бросают, как в фонтан, чтобы вернуться?
— Ну, как тебя на детство-то пробило, Ромашок, с корытами да фонтанами. Ты еще титьки вспомни мамкины, а между ними, как промеж белых гор, — небо синее. И с темной вершины каплет молоко.
— Титьки я не забывал никогда, Платон Азарович, — задумчиво сказал недососок и облизал влажные губы. — А вас проэты точно сглазили. Проэзия из вас так и прет.
— Ладно, мы этого червячка еще вытравим, — с оттенком презрения сказал Платон, — а озерцо, оно по-настоящему Денежное. Не фонтан какой. Здесь, мон ами, клад Стенькин лежит. И не один.
— Клад? — переспросил Ромка, не понимая, с какой лианы мог спуститься этот Стенька, чтобы в озере клады устраивать. — Я думал, муделей этих вместе с их норами хомячьими давно уже по весне откопали. Клады прятать! Козлы! Бабло оборачивать надо, в крайнем случае делиться, только не в схроны закапывать! — Ромка громко прищелкнул чем-то у себя внутри. — А тут — в озере топить! Не, ну чем не дуплоёп[155], а? И вапще, он в каких темах рамсит[156]?
— Рамсил, мин хер. На челнах по гоп-стопу.
— В Набережных? — уточнил Ромка, прикидывая объем местного рынка, — а почему рамсил, грохнули-таки муделя?
— Грохнули, — согласился Платон,
