Читаем без скачивания Собрание Сочинений. Том 4. Произведения 1980-1986 годов. - Хорхе Луис Борхес

СКАЗОЧНАЯ НИТЬ

Эту нить Ариадна своей рукой вложила в руку Тезею (в другой у него был меч), чтобы он сошел в лабиринт, отыскал его центр, человека с головой быка или, как предпочел Данте, быка с головой человека, убил его и сумел потом, после подвига, распутать хитросплетения камня и возвратиться наружу к ней, любимой.

Все так и случилось. Тезей ведь не мог знать, что этот лабиринт — лишь малая часть другого, лабиринта времени, где в назначенном месте его ожидает Медея.

Потом нить затерялась, затерялся и сам лабиринт. И теперь никому не известно, что вокруг нас — затаенный строй лабиринта или гибельный хаос. Наше чудесное предназначение — воображать, будто лабиринт и нить существуют. Мы никогда не держали нити в руках; быть может, она мелькала (чтобы тут же исчезнуть) в миг откровенья, в музыкальной фразе, во сне, в совокупности слов, именуемых философией, или в простом, бесхитростном счастье.

Кносс, 1984

1982 ГОД

В глубине полок, за шеренгой книг, накопилась пыль. Видеть ее я не могу, но под рукой — что-то вроде паутинки.

Это мельчайшая часть того хитросплетенья, которое мы зовем мировой историей или космическим процессом. Хитросплетенья, куда входят звезды, предсмертные хрипы, переселения народов, маршруты мореплавателей, луны, светляки, бдения, карты, наковальни, Карфаген и Шекспир.

Входит в него и эта страничка, так и не ставшая стихами, и сон, который видел под утро и уже позабыл.

Есть ли у хитросплетенья цель? Шопенгауэр считал ее такой же неуловимой, как лица или львы, увиденные вдруг в рисунке облаков. Так есть цель у хитросплетенья? В любом случае она не имеет ничего общего с моралью: мораль — выдумка людей, чуждая непостижимым богам.

Может быть, щепотка пыли — такое же необходимое звено этого хитросплетенья, как груженные золотом корабли империй или дымок нарда.

ПРАХ

Гостиница и номер, как всегда.

Один из полдней, тяготящих тело,

томя и разымая. Вкус воды,

лишь на секунду освежившей горло.

Светящаяся пелена, слепых

не покидающая днем и ночью.

Конверты с адресами мертвецов.

Неуловимость сна и сновидений.

Рейн или Рона за окном внизу.

Давно привычные недуги. Все, что,

должно быть, слишком мелко для стихов.

ИТОГ

И вот художник встал перед беленой

стеной, быть может (я не исключаю)

необозримой, втайне размечая

громаду, чтобы кистью неуклонной

вместить весь мир, всю пестроту и цельность:

весы, татар, ворота, гиацинты,

престолы, стеллажи и лабиринты,

Ушмаль и якорь, ноль и беспредельность.

Поверхность заполнялась. И фортуна,

венчая щедро труд его несладкий,

дала творцу увидеть завершенье.

Навеки покидая мир подлунный,

он различил в туманном беспорядке

свое точнейшее изображенье.

ХУАН ЛОПЕС И ДЖОН УОРД{173}

Им выпало жить в странную эпоху.

Планета была поделена на разные страны, каждая — со своей клятвой верности, бесценными воспоминаниями, непременно героическим прошлым, правами, обидами, со своей особой мифологией, бронзовыми героями, юбилейными датами, демагогами и символами. Это разделение, дорогое сердцам картографов, предвещало неминуемые войны.

Лопес родился в городе у недвижной реки; Уорд — в окрестностях другого, по чьим улицам бродил отец Браун.

Один выучил испанский, чтобы прочесть «Дон Кихота». Другой исповедовал любовь к Конраду, однажды озарившую его в классе на улице Виамонте.

Они могли стать друзьями, но увиделись лицом к лицу единственный раз, на островах, чье имя сегодня слишком известно, и тогда каждый из двоих был Каином и каждый из двоих — Авелем.

Их зарыли рядом. Теперь они — добыча снегов и тлена.

Это было в те времена, которые отказывается понимать разум.

ПОРУКА

Начало ее уводит в самый центр Европы.

Известна и дата — 1291 год{174}.

Ее скрепили люди разных родов, исповедавшие разную веру и говорившие на разных языках.

Они приняли диковинное решение — жить разумом.

Решили забыть различия и подчеркнуть сходство.

Вначале они были солдатами Содружества, а потом — просто наемниками у него на службе, поскольку оставались нищими, привыкли воевать и никогда не забывали, что любая человеческая затея — всего лишь суета сует.

Среди них был Винкельрид{175}, подставивший грудь копьям врага, чтобы спасти друзей.

Среди них были врачи, священники, адвокаты, но были и Парацельс, Амьель, Юнг, Пауль Клее.

В центре Европы, на холмах Европы, год за годом росла твердыня разума и несокрушимой веры.

Сегодня в ней двадцать два кантона. Последний, Женевский, — одна из моих родин.

А завтра будет весь мир.

Может быть, это лишь пустые слова, но если бы они стали пророческими…

Из книги

ЛИЧНАЯ БИБЛИОТЕКА{176}

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОТ АВТОРА

Год за годом наша память создает разнородную библиотеку из книг или отдельных страниц, чтение которых делало нас счастливыми и радость от которых нам было бы приятно разделить с другими. Тексты в такой личной библиотеке не обязательно самые известные. И это понятно. Ведь профессоров литературы — а кто как не они создает известность? — куда меньше занимает красота, чем превратности моды и даты литературной истории вкупе с пространным анализом книг, которые, кажется, и писались для подобного анализа, а не для читательского удовольствия.

Напротив, задача библиотечки, для которой я пишу предисловия и очертания которой уже смутно различаю, — быть источником этого удовольствия. В отборе книг я не ограничивался своими литературными привычками, определенной традицией, определенной школой, какой-то страной или эпохой. «Иные гордятся каждой написанной книгой{177}, я — любою прочтенной», — написал я однажды. Хороший ли я писатель, не знаю; но читатель, смею думать, неплохой и уж во всяком случае чуткий и благодарный. Мне хотелось, чтобы эта библиотека была такой же разнообразной, как неутолимая любознательность, которая подталкивала и по-прежнему подталкивает меня углубляться в различные языки и разные литературы. Я знаю, роман — жанр не менее искусственный, чем аллегория или опера, но включаю сюда и романы, ведь они тоже вошли в мою жизнь. Повторюсь: эта серия разнородных книг — библиотека симпатий.

Мы с Марией Кодамой объехали земной шар по суше и по морю. Были в Техасе и Японии, в Женеве и Фивах. А теперь, чтобы собрать воедино все тексты, которые были важными для нас, обходим дворцы и галереи памяти{178}, как писал