Читаем без скачивания Дом среди сосен - Анатолий Злобин

— Разумеется. Он хочет, чтобы война шла без потерь. И чтобы противник не контратаковал его. Тогда он будет двигаться по графику и, может быть, даже вовремя докладывать.

Славин слушал, склонив голову набок, потом тяжко вздохнул и сказал:

— Нет, этого я не понимаю. Вершина военного искусства — своевременно избрать момент и направление главного удара. Ни минутой позже, ни минутой раньше. Не понимаю: как вы умеете это?

Командующий посмотрел в сторону леса, потом распечатал коробку «Казбека». Славин положил блокнот, взял здоровой рукой папиросу и полез в карман за зажигалкой.

— Разрешите, полковник. — Игорь Владимирович чиркнул спичкой, прикрывая огонь ладонями. — Вам вообще не следовало бы находиться здесь.

— Что вы? В такой день... Мы столько готовились...

Второй «виллис» загудел, выскочил на дорогу и покатился в ту сторону, где шумел бой. Третий «виллис» остался стоять у блиндажа. Горелов сидел на заднем сиденье, читая приказ и делая пометки на карте. Над «виллисом» вырос тонкий кустик антенны, и тоскующий девичий голос стал звать:

— Земля, Земля, я — Венера, даю настройку. Как слышишь?..

— Венера, — сказал Игорь Владимирович и покачал головой.

Тяжелый снаряд глухо шлепнулся в стороне, взметнув облако снега и обломки бревен. Голос девушки оборвался на полуслове, потом зазвучал опять. Командующий посмотрел на часы.

— Пора, — сказал он и зашагал к машине радиовзвода.

Спустя четверть часа, переговорив с Приходько и другими командирами дивизий, командующий спустился с берега на лед и подошел к аэросаням. Два автоматчика встали на лыжи передних саней и ухватились за железные стойки.

Игорь Владимирович сел рядом с капитаном Дерябиным. Полковник Славин протиснулся меж кресел и сел на деревянный ящик. Четвертым в кабине был радист с радиостанцией.

— В штаб? — спросил Дерябин.

— Маяк Железный.

Славин удивленно поднял брови:

— А как же пресс-конференция?

— Неужели вы не понимаете? — терпеливо сказал Игорь Владимирович. — Мне нужна железная дорога. Горелов перережет ее в своем секторе только завтра утром. Если она работает сегодня, это будет стоить мне дивизии.

Полковник Славин понял и склонил голову.

— Ох, товарищ генерал-лейтенант, — с восторгом сказал Дерябин, — и давал он там прикурить. Прямо не знаю, как выбрался оттуда. Потери страшные.

— Вот вам еще один любитель легкой войны, — сказал Игорь Владимирович, поворачиваясь к Славину. — Слишком долго сидели в обороне. Это наступление встряхнет армию. Прошу вас, не задерживайтесь.

Дерябин включил мотор, и сани пришли в движение, набирая разгон по льду. Вдали показалась голова колонны, пересекающей озеро. Игорь Владимирович сделал знак Дерябину, и сани заскользили навстречу колонне.

Шла сто семьдесят пятая механизированная... Впереди неторопливо катился «виллис», за ним в затылок четыре «доджа», потом огромные «студебеккеры», закрытые брезентовыми полотнищами. Дерябин сбавил обороты, шум идущих грузовиков донесся сквозь гуденье винтов. Машины шли неторопливо, с ровными интервалами. Солдаты в касках со строгими лицами сидят в машинах, автоматы ровно висят на груди. Машины идут одна за другой, и хвост колонны уходит до горизонта. Шестнадцать огромных «студебеккеров» с пехотой, потом четыре «доджа» с пушками, потом один «додж» с командиром батальона и радиостанцией, опять шестнадцать «студебеккеров» и четыре «доджа», еще шестнадцать, еще четыре, один за другим, неторопливо, ровно, безостановочно, бесконечно, передние колеса надвигаются, придавливая снег, глаза водителя устремлены вперед, брезентовый кузов, солдатские лица, колеса, кузов, лица, машина, интервал, машина, еще четыре, еще шестнадцать — и в каждой машине полным-полно солдат, а в кабине сидит офицер с картой, передки пушек набиты снарядами, в ящиках — гранаты и мины, в солдатских сумках — патроны. Все рассчитано на семьдесят два часа непрерывного боя. Семьдесят два часа грохота и огня, крови и пепла. И оттого лица солдат окаменели и фигуры их неподвижны. Сто семьдесят пятая входит в прорыв.

— Красиво идут, — сказал Дерябин. — Сила.

— Обратите внимание, Игорь Владимирович, — сказал Славин. — Дивизия развернулась на марш за тридцать минут. А техника, какая техника. Какая мощь!..

Солдаты, сидевшие в «студебеккерах», видели, как аэросани у дороги набрали скорость, развернулись и стали удаляться в глубь Елань-озера. Саней было трое, они шли друг за другом, и на передних санях, ухватившись за тонкие стойки, стояли два автоматчика.

Полковник Рясной подал командующему радиограмму, полученную час назад от Шмелева. Игорь Владимирович прочитал радиограмму и передал ее Славину.

— Что с дорогой? Как Мартынов? — спросил командующий.

— Утром передали, что Мартынов не вернулся.

— Хм, — сказал командующий. — Это становится загадочным. Когда будет связь с ними?

— Тишина, — ответил Рясной. — Вот уже целый час абсолютная тишина.

— Куда это, Игорь Владимирович? — спросил полковник Славин, показывая радиограмму Шмелева, которую он все еще держал в руке.

— Это все, что от них осталось, — сказал Рясной. Он лежал, запрокинув голову, глядя невидящими глазами в потолок.

— Это донесение достойно быть в музее, — с чувством сказал Игорь Владимирович.

В избе остро пахло лекарствами: батарея пузырьков стояла на столе рядом с котелком. За печкой скрипело перо, и кто-то говорил вполголоса, с паузами: «Маслюк Игнат Тарасович... Молочков Григорий Степанович...»

— Все, — сказал Рясной и замолчал. Лицо у него стало известковым, кожа на скулах натянулась и утоньшилась, на виске чуть вздрагивала тонкая синяя жилка. Командующий посмотрел на Рясного и подумал, что командир бригады смертельно болен и умирает.

— Как ваше самочувствие, Виктор Алексеевич? — спросил он.

— Благодарю вас. Сегодня мне лучше.

— Как поясница?

— Поясница уже прошла. Мне гораздо лучше. Утром был врач. Оставил лекарства. — Рясной говорил, почти не разжимая губ, не меняя положения головы. Только синяя жилка на виске вздрагивала, опадала, потом снова вдруг вздрагивала.

Резко хлопнула входная дверь. Командующий вздрогнул и обернулся. В дверях стоял коренастый розовощекий старшина с солдатским мешком в левой руке. Старшина увидел командующего армией, глаза у него заблестели. Он отдал честь и сильным поставленным голосом попросил разрешения обратиться к полковнику. Игорь Владимирович кивнул.

— Что у тебя в мешке, Кашаров? — неожиданно спросил Рясной; синяя жилка на виске забилась сильнее.

— Товарищ полковник, разрешите доложить, привез почту. Каково будет ваше распоряжение?

— Иди, Кашаров, иди, голубчик, теперь уже не нужно, — говорил Рясной. — Положи куда-нибудь. Потом разберемся.

— Как же так, товарищ полковник? Это же письма. За три дня привез. Там для нашего капитана есть. Два года писем не получал. И вот пришло. Как же так? — Старшина был в полной растерянности и переводил глаза то на Рясного, то на Игоря Владимировича.

— Иди, голубчик, иди. Не мешай нам.

Кашаров прижал мешок к груди и осторожно, на цыпочках, забыв отдать честь, вышел из избы. Игорь Владимирович проводил его глазами.

— Войновский Юрий Сергеевич, — сказал голос за печкой. — Где похоронен — как записать?

— Войновского я уже записал. Похоронен в братской могиле на дне Елань-озера, — сказал другой голос. — Давай следующего.

Командующему вдруг захотелось выйти из этой душной избы на свежий воздух. Он повернулся к Рясному и сказал:

— Сегодня на рассвете армейские соединения прорвали фронт противника по двум сходящимся направлениям, южнее и севернее Старгорода. Ширина прорыва — до пятнадцати километров. Войска противника окружены в лесах западнее Старгорода и уничтожаются. В прорыв входят свежие части. Только что я выпустил сто семьдесят пятую.

— Поздравляю вас, — сказал Рясной чуть слышно. — Это замечательный успех.

— Теперь вы понимаете, почему я не мог дать вам подкрепления? Ваши батальоны сделали больше, чем они могли сделать. Я представляю вас к ордену.

— Они совершили невозможное, — сказал полковник Славин. — Я был там, и я не представляю, как они сумели это. То, что сделали они, еще никто не делал.

— Я знал, что они сделают это, — сказал Рясной. — Они не могли иначе, у них просто не было иного выхода.

Игорь Владимирович заставил себя подойти к Рясному, пожал его руку, неподвижно застывшую на одеяле, и вышел из избы.

Озеро лежало у ног командующего. Дорога отходила от берега, тянулась по льду, прямая, как стрела. Солдаты проложили эту дорогу, но они уже прошли и не вернутся назад, а утром свежий снег заметет следы, но следы еще будут храниться под снегом, а весной растает лед, и тогда уж ничто не напомнит о том, что здесь прошли солдаты.