Читаем без скачивания Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон - Николай Вирта
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он тебя любит, не сомневаюсь, — сказал он. — А ты?
Таня безмолвно качнула головой. Потом сказала:
— Помоги мне.
— Не понимаю, Танюша.
— Если у тебя есть друзья, которые устроили свидание, попроси их, чтобы меня послали туда, где Флегонт. Я очень прошу…
— Хорошо, — с усилием ответил Викентий.
— Ты сделаешь это?
— Да. Не надо плакать, Таня…
— Я не буду… Мне так жаль тебя!
В коридоре шагал часовой.
— Ты, конечно, защищаешь себя на допросах? — спросил Викентий.
— Нет, я просто молчу.
— Значит, ты все отрицаешь?
— Я просто молчу.
— Зачем же?
— Так надо.
— Но ведь господин Филатьев все знает о тебе!
— Все.
— Значит, тебя предали?
— Да.
— Вот видишь! Ты связалась с предателями.
— Нет. — Таня вздохнула. — Есть, конечно, и провокаторы, но те, кто выдал меня, просто слабые люди. Им сказали, что признание сделает наказание не таким тяжелым.
— И они признались во всем?
— Кое-кто поверил этому и признался. Потом им сказали, что наказание будет совсем небольшим, если они назовут тех, кто ими руководил.
— И они назвали? В том числе тебя?
— Да.
— Что же с ними сделали?
— С кем?
— С этими… Кто назвал всех вас…
— То есть с предателями? А и они там же, где все.
— Как там же? — ужаснулся Викентий.
— Ну да, в Сибири. Где им быть еще?
— Значит, их просто обманули? — Викентий был уязвлен в самое сердце.
— Конечно. Это же обычный прием любой охранки.
«Боже мой, какая подлость! — мелькнуло у него в голове. — Неужели и Филатьев поступает так же? Не завел ли и он со мной темную игру?..»
— Но, Танюша, — сказал он, — может быть, полиция действительно ничего не знала и их признания были нужны ей?
— Может быть.
— Но ведь ты сама сказала, что о тебе они знают все.
— Что же из того?
— Вероятно, их раздражает твое упрямство, отрицание очевидного? Признание, хотя бы ради формы, наверняка смягчит их?
— Об этом, папа, не надо говорить, — твердо сказала Таня.
— Но почему?
— Я уже сказала, признание — первый шаг к предательству. Ты хочешь, чтобы я стала предателем?
— Танюша!..
— Смягчить их… Кого? Не этого ли иезуита Филатьева, который допрашивал меня? Я его еще по Тамбову знаю. Все они негодяи! — Таню передернуло.
— Разве среди них нет хороших людей? — неотступно думая о Филатьеве, спросил Викентий.
— Хороший человек не пойдет в охранку.
— По-моему, ты ошибаешься. Я не думаю, чтобы все они были плохими людьми. Мне кажется, люди не могут быть совсем хорошими или совсем плохими.
— Не надо об этом говорить, папа. — Таня старалась сохранять спокойствие. — Ох, наивный же ты человек!..
— Я же о тебе, о твоей пользе. Мне страшно — ты в Сибири, в ссылке… Можно избежать этого.
— Я не хочу ничего избегать. Никакого снисхождения я не желаю. Замолчи, ты начинаешь меня сердить.
— Не надо, не надо, господь с тобой, — с обидой обронил Викентий. — Еще одно, последнее, и я умолкаю.
— Ну?
— Хорошо. Ты хочешь страдать за свои идеи… Но неужели хочешь, чтобы я жил одиноким? Пожалей меня!..
Таня обхватила руками его шею и, как в детстве, прижалась щекой к щеке.
— Не говори так. Я не могу этого сделать… Не будем об этом больше.
— Хорошо, — с тяжелым вздохом согласился Викентий.
— Помнишь, ты ведь сам когда-то сказал мне, что рано или поздно это кончается именно так?
— Да, но разве я мог предположить, что это кончится так страшно? Ах, Таня, я совсем не знал, что ты так истолкуешь мои слова о добре для всех! — с горечью вырвалось у Викентия.
— Всякий по-своему понимает добро. Всякий по-своему его ищет.
— Да, но вы ищете его, призывая к сопротивлению, к восстанию против государя, а можно все устроить мирно, по согласию.
Таня усмехнулась.
— Разве волк и овца когда-нибудь придут к согласию?
— Как же так можно говорить? То волк и овца, а то люди.
Они молчали. Дальше пошло совсем нехорошо.
— Чем ты занимаешься сейчас дома?
— Ничем. Мне тяжело без тебя, тоскую, — ответил Викентий, сердясь на дочь.
— Надо отвлечься от тоски. Займись чем-нибудь. Если бы ты мог жениться!..
— Оставь! — Викентий страдальчески поморщился.
— Знаешь, а ведь если бы ты снял рясу и пошел, скажем, учителем в школу, ты мог бы стать другом народа… У тебя так много доброго в душе. Так и Флегонт думает.
— Разве я против народа? — гневно спросил Викентий. — Я вышел из народа. Как я могу делать ему зло? Я его духовный пастырь: кто лучше меня знает его нужды?
Таня ничего не сказала. Не было времени и охоты опять заводить с отцом спор о пользе или вреде его служения.
— И уж если Флегонт так определил мое служение, — продолжал Викентий, — для меня теперь совершенно ясно, что я сто раз прав.
— Но ведь Флегонт тоже не барин и тоже понимает, что полезно и что вредно народу.
— Он бежал от народа, бежал к каким-то там мастеровым… Да, да, — в сердцах говорил Викентий. — Их легче подбить на бунт, да и жизнь у них легче. Но я никогда не думал, что из него выйдет бунтовщик.
— Я ведь тоже бунтовщица!
— И напрасно ты этим похваляешься. Все это чепуха, фантазерство.
— Папа, мне тяжело говорить с тобой. Ты какой-то раздраженный.
Холодок между отцом и дочерью стал ощутимее. Разговор как-то иссяк.
Тут очень кстати вошел надзиратель и сказал, что время истекло.
Прощанье вышло скомканное. Таня поцеловала отца, сунула ему в руку бумагу, поцеловала еще раз, шепнула:
— Прошу, сделай это для меня. И пиши, пиши! Я тоже буду, часто! — вытерла слезы и ушла.
На улице Викентий прочел бумагу — то было прошение Тани на имя министра внутренних дел. Сообщая, что она выходит замуж за административно ссыльного Флегонта Окунева-Сторожева, Таня просила министра, если ее приговорят к высылке, назначить местом поселения село Покровское Тобольской губернии, где проживает ее жених.
Глава восьмая
1Село Покровское Тобольской губернии расположено в восьмидесяти верстах от Тюмени; тишина, дичь, своеобычные нравы крепких сибирских мужиков, не знавших ни бар, ни крепостного права.
Здесь в ссылке жил Михаил Михайлович Лахтин; здесь он умер на руках сестры.
Некоторое время Ольга Михайловна томилась от безделья, потом стала учительствовать. Незаметно подкралась болезнь — туберкулез. Ольга Михайловна покорно переносила обрушившиеся на нее напасти. Доктор, лечивший Ольгу Михайловну, предупреждал, что здоровья хватит года на два. «Лучше бы вы уехали отсюда», — посоветовал он.
Куда ехать? Родных у Ольги Михайловны не было, друзей она растеряла.
Обо всем этом Флегонт узнал через несколько дней после приезда в Покровское. Он поселился у хозяйственного, расторопного мужика, звали его Ефимом (Юхимом по-деревенски), а фамилия у него была чудная — Распутин; Юхим и сам ее стеснялся.
— Однако приклеилась, брат ты мой, — смущенно говорил он Флегонту. — Приклеилась, а с чего — черт ее знает! Видать, в прадедах кого-то леший угораздил — уж так, должно быть, наблудил, что от него и на весь наш род-племя слава пала! Иной раз стыдно свою фамилию сказать, ей-богу!
Пожалуй, и не то беспокоило Юхима, что на весь его род-племя пала дурная слава от распутного прадеда, а то, что эта кличка как нельзя больше подходила к старшему сыну — Гришке. Два других сына были людьми работящими, дома почти никогда не бывали — занимались извозом, а Григорий околачивался в селе или уходил к святым местам. Когда Флегонт поселился у Распутиных, Григорий только что вернулся из Иерусалима.
В те времена ему было лет под тридцать, у него были дети. Прасковья, добрая, приветливая баба, страдала какой-то болезнью, но больше всего, как понимал Флегонт, ее сушили постоянные отлучки мужа.
Саженный рост, смуглое лицо, обросшее рыжеватой бородой, глубоко запавшие глаза, смотревшие пронзительно, привлекали внимание каждого, кто сталкивался с Григорием Распутиным.
Флегонт с первого взгляда угадал, что Григорий лишь притворяется «божьим человеком». Его влияние на окружающих, здравость суждений заставляли Флегонта думать, что Григорий себе на уме. Со временем он узнал, что Григорий обладает немалой силой внушения; умеет «заговаривать» кровь. Общаясь с людьми, Григорий вел себя с непринужденной общительностью и, как выяснил Флегонт, сумел себя поставить даже в обществе сильных мира сего. До Флегонта дошли слухи, что Григорий дружит с тобольским архиереем, принят в домах губернатора, крупных чиновников и вхож к богатым и родовитым помещикам.
Всем им, в том числе отцу и братьям, Григорий внушил, что у него бывают «видения», во время которых «ангелы» предрекают ему быть «спасителем земли русской»…