Читаем без скачивания Паракало, или Восемь дней на Афоне - Александр Громов

Мы переглянулись — вот что это была за маршрутка, которую мы встретили, подходя к Ватопеду! А если бы мы не блуждали семь часов? И сегодня был бы не понедельник?

Да это Богородица водила нас семь часов по Афону именно для того, чтобы мы не попали на последнюю маршрутку, увозящую из Ватопеда задержавшихся грешников. Мы должны были попасть в Ватопед, но и Ватопед должен был соблюсти правила. А ещё я должен был получить от Богородицы три пояска. Ну и молиться мы всё-таки где-то с четвёртого часа начали.

И снова лёгкая волна ощущения Божьего присутствия затуманила голову. Я счастливо улыбался и особо не вслушивался, что рассказывал монах о Ватопеде.

— А вот и ваше место, — я очнулся, потому что до того в бесстрастном голосе послышались нотки радости: наконец-то можно идти в келью и молиться.

Мне стало неловко перед монахом, у которого наверняка был сложный день и наверняка прошедшие суббота и воскресенье были ещё сложнее, а тут мы со своими докуками.

— Спасибо, — сказал я.

— Да ничего, — ответил монах и улыбнулся.

Подошедший послушник с редкой бородкой и длинными растрепавшимися волосами молча довёл нас до комнаты, открыл дверь, пригласил зайти, зашёл сам, окинул взглядом келейку, удовлетворённо кивнул, повесил ключ на вешалку и вышел.

Господи, куда мы попали? Неужели это маленькая келейка со скошенным потолком, который подпирают два столба, и проделанным в нём окошком в небо, с пятью плотно приставленными друг к другу кроватями на верхнем этаже ватопедской странноприимницы? Нет, мы — на седьмом небе!

Радость и душевный подъём были настолько сильны, что даже и мысли не возникло повалиться на кровати. Засобирались в церковную лавку, как пройти в которую, нам, оказывается, разъяснил монах. Ну да, я же хотел купить лучшего ватопедского ладана.

Мы вышли на улицу. Светили крупные звёзды, фонари указывали путь, но всё равно ночь брала своё, она словно напоминала: здесь-то вам хорошо, а окажись там, за стенами… Сразу почувствовалась ночная давящая густота и сердечко невольно постаралось спрятаться и стучать потише.

Но страха не было. Наоборот, мы шли по улочкам замершего города и было приятное ощущение приобщения к тайне.

«А ведь сейчас по кельям молятся», — подумал я и понял, что это не каменные стены отделяют нас от ночных страхований, а молитва. За весь мир. В том числе и за нас.

По церковной лавке ходить и восторгаться можно было долго, что мы и делали. Снова хотелось накупить всего, но денег осталось на ладан, на красивые, украшенные разноцветными стёклышками кресты, которые мы видели в Карее, и на дорогу домой. Ну, можно было, конечно, пожертвовать предполагавшимся ужином в Уранополисе, когда мы вернёмся в мир… Вот о чём я уже начал задумываться… Нет, ужином жертвовать нельзя. Я подошёл к большому стеллажу с музыкальными дисками. Как было бы хорошо дома поставить диск с афонской службой и снова погрузиться в неё. Подошёл послушник и тут же позвал другого, который заговорил со мной на ломаном, но очень приятном русском языке. Мы стали выбирать диски вместе. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что просто не хочу уходить отсюда, и всё равно ничего не куплю, и только отнимаю время у послушника. Тогда я решительно отказался от дорогих музыкальных дисков и купил простенький с видами Афона — буду смотреть. Почему-то решил, что афонскую службу могу найти и в России, а вот таких фотографий — нет.

Алексей Иванович тоже почувствовал близость завершения путешествия и, решив, что экономить больше смысла нет, набирал гостинцы, словно хотел осчастливить всех родных и знакомых. Выбирая подарки, он тоже не торопился: подолгу изучал каждую икону или вещь, сравнивал, возвращался, находил меня, спрашивал совета, и мы уже вместе шли сравнивать — в общем, уходить не хотелось… Но и лавочники поглядывали на нас уже не так приветливо, их тоже можно понять: пора закрываться, а тут ходят, высматривают, выспрашивают… и ничего толком не покупают. В итоге, мы на гостинцы набрали из того, что стояло ближе к кассе. Но ладан я купил самый наилучший.

Когда мы вышли из лавки, Алексей Иванович объявил:

— А теперь — кофе.

— Нет-нет, — запротестовал отец Борис, — спать пора.

Ну, он действительно с двумя-то сумками намаялся больше всех.

— Правильно, — поддержал его Алексей Иванович. — Вы идите ложитесь, как раз уснёте, а там мы подойдём и будем правило читать.

— Какое правило? — не понял батюшка.

— Ко святому причащению.

— Как?! Опять?

— Ну, мы ж сегодня ничего скоромного не ели, весь день только и делали, что шли и молились, — поддержал я Алексея Ивановича.

— А сыр за ужином?

— Мы не ели.

Спорить с нами было бесполезно, да и не в его мы благочинии, и батюшка махнул рукой.

— Как хотите, а мы — спать.

— А где ты собрался кофе пить? — спросил я, когда отец Борис с Серёгой скрылись в ночной тьме.

— Так монах же говорил…

— А-а… Тогда веди, я всё прослушал.

Так и не понял, то ли это монах так хорошо и подробно объяснял, то ли у Алексея Ивановича такой нюх на кофе, потому что шли мы какими-то невероятными коридорами, то спускались, то поднимались по лестницам, переходили по недостроенной террасе из корпуса в корпус, но в итоге вышли-таки в большую старинную залу, в которой шёл ремонт. Может, от тусклого света всё казалось здесь хранящим вековые тайны и даже сами строительные лесенки тоже казалось из прошлого. Посредине залы тянулся длинный округлый стол. За таким, наверное, собирались на совет старцы…

В дальнем углу поблёскивала большая железная коробка. Это и был кофейный автомат. Здесь? В этой старинной зале? Да ещё механический кофе?!

Когда автомат выдал нам пластмассовые стаканчики с напитком и Алексей Иванович сделал глоток, возмущению его не было предела, даже в Карее он выглядел менее оскорблённым.

Я пожал плечами и продолжал цедить: я не такой гурман, а халява — она и есть халява.

Алексей Иванович попробовал сделать ещё глоток, но отставил стаканчик.

— Так и придётся идти курить.

— Так ты ради этого и тащил меня сюда?

Алексей Иванович вздохнул.

— Не переживай. Это всё бесёнку покоя нет, что у нас всё слава Богу, вот и пакостит по мелочам. Ты только подумай: как мелок бес!

— И что теперь?

— Возьми и допей кофе. В отместку.

— Нет уж, я лучше в отместку ему покурю. Я тут одно замечательное местечко обнаружил.

Замечательным местечком оказался балкончик на лестничной площадке между четвёртым и нашим этажами. Он выходил на внешнюю сторону монастыря, и там была уже чернота ночи и пугливые звёзды. К тому же, на балкончике было зябко. И вдруг меня посетила дерзкая мысль: я вспомнил, что помимо всех прочих удобств и мрамора, в местной гигиенической комнате (туалетом это назвать язык не поворачивается) я обнаружил душ.

— А пойду-ка я душ приму.

Алексей Иванович посмотрел на меня как на ненормального, потом стал уговаривать: мол, вернёмся в Уранополис и там в гостиничке…

— Тут и вода горячая есть, — не унимался я.

— Давай лучше на звёзды посмотрим, — и я понял, что ему просто лень.

Пообещав обернуться быстро, я ушёл.

В келейке оба наших спутника спали наикрепчайшим сном. Я взял монастырское полотенчико и отправился в душ. Почему-то казалось, что душ сейчас окажется занят или вдруг не окажется горячей воды. Но в нашем корпусе была уже почти полная тишина, ни единой души не встретилось, а когда я повернул кран, на меня полилась приятная тёплая вода.

Когда я появился в келейке, Алексей Иванович посмотрел на меня с завистью и проворчал:

— Как теперь рядом с тобой стоять-то…

— Терпи.

Мы легко вычитали каноны и правило. Я вообще находился в невероятно приподнятом настроении. Никакой аппаратный кофе не мог мне его испортить. Да даже если бы и холодная вода полилась в душе — ничто не могло заставить меня забыть три пояска Богородицы.

Три!

День восьмой

Проснулся я до пиликания телефонного будильника и некоторое время смаковал предчувствие последнего дня. Это не было радостью расставания и не было удовлетворением от того, что преодолел какой-то рубеж, этап… Это была сладость достижения полноты. Для которой как раз и оставалось последнее — Литургия в Ватопеде и, даст Бог, причаститься. И что-то ведь должно произойти со мной, когда я достигну этой полноты. Не может быть, чтобы я остался прежним.

Заиграл телефон Серёги, стали подниматься товарищи, и долго понаслаждаться не получилось. Да и ни к чему это. Вперёд, вперёд — на Литургию. Я был уверен, что и тут со мной произойдёт нечто символическое, знаковое, и для меня оно будет завершением круга (мне полнота представлялась огромным шаром, наполняющим меня).

И снова необычная Литургия! Господи, как некоторые могут говорить: да что там у вас за Литургией — каждый раз одно и то же?! Это упрёк нам, остающимися теми же, но вот на Афоне — ни одной одинаковой службы. И дело вовсе не в том, что это были разные монастыри — я каждый раз оказывался другим. Не лучше и не хуже — другим. Кто-то скажет: глупость, если человек стал другим, значит, он обязательно стал лучше или хуже. Нет, я чувствовал, что по сути оставался прежним, но всякий раз открывал в себе самом новое, какая-то часть меня, уже существующего, откликалась и начинала жить — я становился полнее.