Читаем без скачивания «Если», 2001 № 01 - Джанет Каган

«Публицизм» произрастает как на привычной почве, так и в самых неожиданных местах. Сергей Синякин бесконечно борется с тоталитаризмом, обильно комментируя его гнилую сущность в целом ряде произведений. Это по нынешним временам — традиция. А вот Святослав Логинов обновил такую давнюю традицию (то ли 20-х, то ли 60-х годов, Бог весть), что сейчас ее можно считать уже… экзотикой. Две трети его рассказа «Живые души» в сборнике «Фантастика 2000» занимает диалог между «любопытствующим интеллигентом» и «адским клерком» — чиновником из преисподней, отвечающим за приобретение душ человеческих. Собеседники перебрали весь занудный набор аргументов-контраргументов в духе какого-нибудь научно-революционного журнала «Воинствующий безбожник» и в итоге сошлись на творческом союзничестве. Сократический диалог закончился лобовым незамысловатым выводом: люди умные и совестливые должны стоять на стороне сатаны, когда грянет Армагеддон. Не столько, впрочем, за сатану, сколько против Бога. «Легким движением руки» рассказ может быть превращен в статью. Роман М. Веллера «Ноль часов» (2000) совершенно так же выскакивает из рамок жанра в объятия журнальной полемики. Да, Веллер был и остается искусным стилистом. Кроме того, он очень хорошо почувствовал и передал нарастающее с недавнего времени желание миллионов опять до основанья все разрушить… Но при всем том политологическая начинка лишь едва прикрыта легчайшим флером «художества». То ли трактат, то ли даже памфлет лезет из романа, как плохо заправленная рубашка из штанов. Эту особенность точно подметил рецензент С. Соболев: «…Это — очередной трактат на тему «как нам дальше жить», лишь для большей доходчивости преподанный в форме веселого… романа» («Если» № 9, 2000).

В некоторых случаях публицистика просто покончила с беллетристикой, встала внутри романов и повестей во весь рост, совершенно открыто. Автор находит предлог, чтобы по ходу сюжета один из героев отыскал какую-нибудь рукопись, дискету или кассету и с этого момента посвящал весь свой досуг ее чтению. Роман отправляется на задворки, дискета празднует триумф. Похоже на каменную крепостную стену, у которой обвалились целые участки, и их наспех заделали бревнами. Это явление условно может быть названо «синдромом дискеты».

В какой-то степени «синдрому дискеты» поддался Владимир Михайлов. Впрочем, для его творчества это вполне органично. Публицизм традиционно силен в его художественных текстах, а порой принимает и гипертрофированные размеры (например, повесть «Ночь черного хрусталя», 1990). Известный роман мэтра «Вариант «И» (1998) построен как детективное действо, положенное на мощную политологическую «подушку». В нем заложено такое обилие рассуждений о судьбе России, выборе ее пути в наши дни, мини-дискуссий с изложением pro et contra исламского пути, что основная сюжетная ткань их просто не в состоянии выдержать. Поэтому автор и «сбросил» значительный пласт политологии на дублирующую сюжетную линию: главный герой получает в свои руки несколько аудиокассет (носитель информации другой, но суть та же — «дискеточная») с записью таинственных бесед между очень значительными государственными мужами. Они-то и «перемалывают» в диалогах и спонтанных диспутах до крайности не-беллетристические зерна михайловской политологии. Из всех случаев «синдрома дискеты» у Владимира Михайлова более всего видно изящество в обращении с материалом. Читателя интригуют, заставляют с нетерпением ждать, когда основной персонаж получит возможность вновь прикоснуться к суперсекретам, само содержимое дискет умело разбито на небольшие порции.

Зрелый «синдром дискеты» присутствует в романе Вячеслава Рыбакова «На чужом пиру» (2000). Философско-социологический трактат о настоящем и будущем России, введенный в повествование от имени современного отечественного мыслителя Сошникова, целиком и полностью преобладает над художественной тканью романа. Все прочее действие фактически подстраивается под «дискету Сошникова», служит своего рода объемистым комментарием к ней: вот сошниковские тезисы, а вот как то же самое выглядит за окном, в жизни.

Появление романа «На чужом пиру» исключительно важно. Трактат Сошникова представляет собой концентрированное изложение того взгляда на мир, который принят сейчас огромным слоем российских интеллектуалов. Мало того, Рыбакову потребовалось немалое гражданское мужество, чтобы выступить с открытым забралом под град ударов. Хорошо, что он решился.

Все этот так. Но роман — очень плохая, очень неподходящая художественная форма для публицистики и философии, когда ставится задача излагать их прямо, открыто, декларативно. Есть риск загреметь в школьную программу — наподобие «Что делать?» Н. Г. Чернышевского. Ведь и сны у его Веры Павловны получились какие-то уж больно дискетистые, трактатистые… Не отпугнет ли читателей Вячеслава Рыбакова чересчур лобовая, «тезисная» подача авторской философии?

Пожалуй, в самой тяжелой форме «синдромом дискеты» заражен роман Виктора Пелевина «Generation Р» (1998).

Сразу хотелось бы оговориться: я не принадлежу ни к фэнам Пелевина, ни к его ненавистникам. Мне приходилось отзываться о его книгах и с похвалой, и критически. К этому обязывает неровное качество пелевинских текстов — вершины и выгребные ямы не разлучаются в них надолго. Так вот, огромная выгребная яма красуется как раз посередине упомянутого романа и даже образует в нем некий сюжетный центр. Имеется в виду бесконечно длинное откровение уважаемого духа Че Гевары.

Товарищ Че! Я бы с удовольствием почитал твое эссе отдельно от беллетристики. Камрад! Какой-нибудь общественно-политический журнал с тиражом 1000 экземпляров был бы украшен им, как новогодняя елка звездочкой на макушке. Но когда один из лейтмотивов философии романа (тупо-потребительское устройство современной цивилизации) выдан в лоб, да еще на языке журналистики, читать становится беспредельно скучно. Брат мой революционер! Допустим, я даже соглашусь с тобой — по поводу современной цивилизации. Но не мог бы ты все-таки убраться со страниц романа и забрать с собой свой трактат. Пусть бы другие персонажи сказали все это, используя присущую им по сюжету лексику и не выпихивая читателя на час-другой из ткани повествования.

Не все ведь в эту самую ткань возвращаются.

Примеры В. Михайлова, В. Рыбакова и В. Пелевина — это примеры лучших среди многих.

Откуда взялся «синдром дискеты» в нашей фантастике? Может, из мэйнстрима? Постмодернисты такое любят. Или от всеобщей тяги к документализму и аутентичности* — меньше играть, больше констатировать факты? Возможно. Однако, быть может, дело обстоит намного проще, и первый пример подал еще старина Айзек Х. П. Бромберг своим судьбоносным меморандумом.

В любом случае этот синдром содержит определенную опасность. Фантастика обладает способностью привлекать читательское внимание. Пока дела обстоят таким образом, фантаст располагает своего рода трибуной, откуда может опылять умы читателей «мессэджами». Но если с «опылением» переборщить, народ разбредется подальше от трибуны. Обещали хороший рок, а вышел лектор читать о вреде курения… □

ПЕРВАЯ ЛАСТОЧКА

Роман Дмитрия Крюкова «Пыль на ветру» вышел небольшим тиражом (3000 экз. — даже по нашим временам маловато) в издательстве «Новая Космогония», ранее не замеченном в издании фантастики.

На фоне многочисленных космических боевиков и фзнтезийных махаловок эта книга стоит особняком, внушая робкую надежду на возрождение «твердой» НФ. Паче того, большая часть книги даже написана в редком (и практически забытом) поджанре «судьба открытия». Со времен «Черных звезд» В. Савченко или «Ошибки инженера Алексеева» А. Полещука мы вряд ли вспомним произведения наших авторов, настолько плотно насыщенные деталями, «технологией» современного научного поиска. Любопытно, что там, где дело касается конкретики, автор не сбивается на лекторский тон, порой вызывающий раздражение даже у таких корифеев западной фантастики, как Л. Нивен, Г. Иган или Г. Бенфорд. Напротив, она дана в лучших традициях «Иду на грозу» Д. Гранина или «Экипажа «Меконга» Е. Войскунского и И. Лукодьянова — в современной атрибутике, естественно. И все же, с точки зрения любителя фантастики, эта книга может быть воспринята как апофеоз обманутых ожиданий.

Действие разворачивается в наши дни. Главный герой, Вадим, знаток компьютерных технологий. Увлекшись идеей создания искусственного интеллекта, он почему-то быстро приходит к выводу о ненужности и даже вредности оного. Вадим уверен, что интеллект без личности не может существовать, а личность, даже сервильная, рано или поздно восстанет против своего хозяина. Доверчивый читатель ждет, что искусственный интеллект все же каким-то образом возникнет, а потом в духе Д. Симмонса или У. Гибсона начнет орудовать в киберспейсе. Но не тут-то было! Вместо ИскИна Вадим создает всего лишь экспертную программу, которая шарит по сетевым ресурсам в поисках ответов на вопросы. Судя по дальнейшим событиям, это нужно автору для того, чтобы мотивировать возможность крупных открытий одиночками, а не большими коллективами, оснащенными мощной аппаратурой… Впрочем, вскоре появляется и аппаратура. Вадим оказывает существенную услугу некоему могущественному олигарху. Однако и любителей криминальных боевиков здесь может постигнуть разочарование — речь не идет о взломе информационных сетей конкурентов и т. п. Просто с помощью своей программы он находит оригинальную методику лечения редкого заболевания, которым страдал олигарх. Благодарный толстосум сулит Вадиму много денег, но тот предлагает бизнесмену более хитрый вариант — создать фонд для научных исследований. И вот юное, но очень деловое дарование собирает команду таких же, как он, талантливых ребят, к которым вскоре примыкает и Дарья, безработный специалист по генной инженерии. Вся эта экспозиция раскрывается в диалоге Дарьи и Вадима, когда она приходит наниматься на работу по наводке физика Гриши, бывшего одноклассника героя и члена его команды.