Читаем без скачивания Птенцы Виндерхейма - Алина Лис

– Не помню, чтобы мы встречались. Я с севера Вастхайма. Фискобарн и Акулья бухта. Ты там был?

– Не… А! Вспомнил! Ты та девчонка, которая Хельгу помогала в пещере.

Имя Хельга воскресило в памяти прошлую ночь, костер, блики факелов на золотой маске, капли крови стекают в темную деревянную чашу. И еще – невыносимую горечь униженного разочарования после пещеры. Это имя смердело, как протухшая акулья туша. От одного упоминания о нем к горлу подкатывала тошнота. Больше всего на свете Альдис хотела бы забыть о существовании Хельга, уравнять его с нулем по своей личной шкале. Так же, как она смогла сделать это с эрлой Ауд и Томико.

Но с Хельгом так не получалось. Хельг был ниже, гораздо ниже той же Томико, и эта низость делала его очень важной и значимой фигурой в мире Альдис.

– Это он мне помогал, – процедила девушка. – И я обязательно поблагодарю его за эту помощь.

Она обругала себя сразу же, как произнесла эти слова. Разбрасываться пустыми угрозами – как это мелко. Как это мелко вообще – ненавидеть против воли. Особенно того, кому плевать на твою ненависть.

Сейчас Альдис неожиданно очень хорошо поняла Томико и эрлу Ауд.

– Я ему передам, что ты хочешь его поблагодарить, – жизнерадостно пообещал Фридмунд.

«Проклятье, он ведь действительно передаст!»

– Не надо. Я хочу сделать сюрприз.

О Всеотец! Эта фраза прозвучала еще многозначительней предыдущей!

Во время очередного рейса с мешком к канатной дороге курсантку неожиданно окликнул матрос-гальт:

– Эй, девочка! Ты… э-э-э… знаешь, где живет сержант Сигрид Кнутсдоттир?

В отличие от большинства моряков, предпочитавших короткие стрижки, он носил две косы, заплетенные на висках и стянутые шнурком к затылку. Традиционная гальтская прическа удивительно гармонировала с его сухим обветренным лицом, изборожденным резкими морщинами. Для полноты образа не хватало только плаща из шкур и крылатого шлема.

Это был один из тех матросов, которые перетаскивали тяжелые ящики вместо турсов. Он словно специально немного отстал от товарищей, чтобы без помех поговорить с курсантами.

Альдис коротко кивнула.

– Отлично, – обрадовался гальт. – Не могла бы ты… э-э-э… передать письмо? – Он полез за пазуху и извлек мятый, видавший виды конверт.

Девушка нахмурилась, но снова кивнула. Гальт широко улыбнулся, демонстрируя два золотых зуба:

– Вот спасибо, милая. Никак нет… э-э-э… времени по… э-э-э… острову бегать, искать. Только, – он перешел на доверительный шепот, – передай лично в руки… э-э-э… чтоб быстрее.

В его речи звучали забавные паузы, точно он сдерживался, чтобы не приправить свои слова обильной нецензурщиной, подобно рыбакам Акульей бухты.

– Я передам, – пообещала Альдис. – Сигрид – мой ротный командир.

Матрос сунул ей в руки конверт и, прихрамывая, побежал догонять товарищей.

Стоило ему удалиться на достаточное расстояние, как молчавший на протяжении всего разговора Фридмунд снова напомнил о своем существовании.

– Сейчас вскроем или сначала спрячемся? – небрежно поинтересовался мальчишка.

– Ты что? Совсем с ума сошел? – Альдис, как могла, разгладила конверт и спрятала его во внутренний карман форменной куртки. – Я доставлю его после того, как мы закончим с мешками.

– А тебе это не кажется подозрительным?

– Нет, – отрезала девушка. – Сигрид имеет право получать письма.

– Ага. Через матросов, – сплюнул юноша. – Не через официальную почту.

– А тебе не кажется, что это не наше дело, – в тон ему ответила Альдис. – Наше дело сейчас мешки таскать, ага.

В доказательство своих слов, она закинула свой тюк и тюк сокурсника на площадку перед канаткой и пошла за следующей партией.

Но Фридмунд не привык так просто отступать.

– А вдруг она врагам чертежи турсов толкает? Или черным колдунам волосы поставляет?

– Это Сигрид-то? Ха!

– Ты просто не понимаешь! Послушай… – Фонтан Фридмунда заработал в полную силу. Сокурсник разливался соловьем, в красках живописуя историю черных колдунов, которые пересидели Катаклизм и теперь собираются тайно править миром. Для этого им нужны волосы молодых и симпатичных юношей (на этих словах он приосанился) и девушек – тут парень выразительно покосился на стрижку Альдис. – Но если волосы в один прекрасный день не будут получены, то власть черных колдунов падет и тогда…

– И что тогда? – поинтересовалась курсантка, невольно увлеченная полетом его фантазии.

– Тогда власть захватят белые колдуны, – уверенно ляпнул Фридмунд. – Только им будут нужны ногти, а не волосы.

– Похоже, что моя… одна моя родственница – агент белых колдунов. У нее был просто бзик на этой почве, честное слово! Вечно: «Дитя, посмотри на свои ногти!» – Девушка скорчила чопорную рожу и постаралась вложить в свой голос побольше праведного негодования.

Получилось очень похоже. Даже жаль, что никто здесь не в состоянии был оценить ее актерских способностей.

У Фридмунда загорелись глаза. Парень с ходу перестроил концепцию. Теперь, по его словам, во всем мире с изначальных веков длится борьба черных и белых колдунов. Первые пытаются связать из волос ужасного волосяного монстра, а вторые – вырастить ногтевого рыцаря. Прошлая битва монстра и рыцаря привела к Катаклизму. И теперь грядет новая битва волос и ногтей.

– И, – закончил Фридмунд, – теперь только от нас с тобой зависит, будет новый Катаклизм или нет. Давай прочтем!

– Тебе книжки писать надо. – Альдис схватила очередной мешок и вдруг поняла, что этот тюк – последний. За разговором они незаметно покончили с работой.

– Давай прочтем! – не отставал сокурсник.

– Я никогда этого не сделаю. – Девушка машинально прижала руку к груди. Конверт из плотной бумаги прощупывался даже через слой ткани. – Это будет некрасиво, непорядочно и просто подло. Сигрид не заслуживает подобного.

Дурашливая улыбка сползла с лица юноши. Сейчас он был серьезным и даже взволнованным, только в глазах по-прежнему горел огонек жадного любопытства.

– Слушай, разве тебе не интересно? Там ведь может быть написано о нас с тобой. Или о преподавателях. Или… о Хельге. – Он испытующе всмотрелся в ее лицо. – Тебе ведь интересен Хельг, да?

Альдис очень старалась, но при упоминании сванда ее все равно передернуло.

– От нас не убудет, а если не сможем восстановить первозданный вид конверта, то я возьму вину на себя и скажу, что письмо унесло ветром в море. – Фридмунд погладил свой бритый череп. – Постричь меня она вряд ли сможет.

– Разумеется, мне интересно, но…

– Что «но»?

– Дело не в наказании. Подумай, каково было бы тебе, если бы твою переписку вскрыли и прочитали просто так, от нечего делать? И я не думаю, что Хельг такая уж большая величина, чтобы о нем писали тайные письма.

– У меня нет секретов от людей и богов. Поэтому мне все равно. – Парень душераздирающе вдохнул. – Ну и ладно! Йотун с ней, с вашей ротной, если ты такая правильная. Ты вот лучше скажи…

– Что сказать?

Сокурсник подмигнул:

– Хельг тебе нравится, да?

От такого предположения она оторопела:

– Нет! Разумеется, нет!!!

Ох, как эмоционально это получилось! Проклятье, не лучше ли было сразу сказать что-нибудь вроде: «Я его ненавижу. Я думала, что не умею ненавидеть, что ненависть – удел слабых, но он заставил меня ненавидеть, и поэтому я ненавижу его еще сильнее».

Ей восемь лет. Она стоит, еле сдерживая слезы обиды и ярости, а соседский мальчишка – пухленький, чернявый и горбоносый с наслаждением снова цедит:

– Полукро-о-овка! Немочь бледная!

Удар. Мальчишку учили драться, но он не ожидал нападения и теперь прижимает руку к разбитому носу.

Позже врач выправит свернутый нос, но гордым профилем соседу уже не хвастать.

Крупные красные капли пятнают белую тунику. Он вскакивает, выкрикивая угрозы и оскорбления, и вот уже на поляне для пикника, захлебываясь ненавистью, сплетаются два рычащих и ревущих зверька.

Вкус чужой крови, обломанные ногти, боль в сбитых костяшках, животное урчание, идущее откуда-то из самого нутра, и ненависть, ненависть, ненависть.

Она приходит в себя, сидя верхом на поверженном противнике и выкрикивая ему прямо в лицо:

– Моя мать в тысячу раз благороднее тебя, вонючий ослиный помет!

По лицу текут злые слезы.

– Что здесь происходит, юная леди? – Голос отца холоднее стылой февральской вьюги.

– Папа… – И становится очень страшно.

Отец говорил с ней, говорил перед этой поездкой. И она обещала, клялась, что будет выше любых насмешек. Что она будет достойна своего рода и своего происхождения, что не опозорит и не унизит свое имя.

И вот она его унизила.

Девочка встает с поверженного противника. Встает медленно. Встает так, будто воздух внезапно стал вязким и липким.

Надо повернуться. Надо встретиться с отцом глазами. Надо…