Читаем без скачивания Операция «Перфект» - Рейчел Джойс

Ответить Люси не успела, потому что в этот момент Байрон заметил, в каком она виде: волосы спутанные, на ногах носки разного цвета, карман на платье оторвался, и там зияет огромная дыра.

– Люси, ты когда в последний раз мылась?

– Не знаю. Мне уже давно никто водички не напускал.

Похоже, организационных вопросов оставалось еще чересчур много. Ни в одном из ящиков на кухне не нашлось даже ложки овсянки, так что Байрон сделал для Люси «сахарный» бутерброд. Потом хорошенько закрепил створки французского окна, притащил на террасу стулья из гостиной и табуретки из кухни и расставил их полукругом перед «сценой». Орган поместился как раз за французским окном в арке солнечного света. Люси выскользнула из-за стола и, коснувшись пальцами сверкающей деревянной крышки, прошептала:

– Я бы тоже хотела на органе играть!

Байрон схватил ее в охапку, отнес наверх и долго отмывал туалетным мылом «Пиерз», одновременно пытаясь выяснить, имеет ли сестренка какое-либо представление о шитье, потому что у него, похоже, нет ни одной рубашки, где все пуговицы были бы на месте.

Когда у них в доме, наконец, появилась Андреа в сопровождении некого высокого молодого человека в костюме, Байрону на мгновение показалось, что теперь все пойдет наперекосяк, потому что Андреа все-таки решила оставить Джеймса дома.

– Эй, привет! – окликнул его кто-то довольно противным скрипучим голосом.

Байрон обернулся. Он был потрясен: с конца учебного года прошло каких-то полтора месяца, а Джеймс успел уже настолько перемениться, что стал совершенно другим человеком. Во-первых, он был теперь значительно выше ростом. Во-вторых, куда-то совершенно исчезли его мягкие золотистые волосы, а вместо свисавшей чуть ли не до кончика носа челки бледный лоб украшало множество прыщей, над которыми торчал короткий ежик волос какого-то невнятного, мышиного цвета. Мало того, над верхней губой у Джеймса виднелись крошечные, точно кисточкой нарисованные усики! Мальчики обменялись рукопожатием, и Байрон даже отошел на несколько шагов, рассматривая своего старого друга, потому что ему казалось, что перед ним человек, которого он видит впервые в жизни.

– Ну что, у тебя все готово? – спросил Джеймс, машинально отбрасывая со лба несуществующую челку. Обнаружив, что челки нет, он растерянно потер лоб.

– Да, по-моему, все готово, – кивнул Байрон.

– Но где же твоя мама? – удивленно спросила Андреа и несколько раз с удивлением обвела глазами дом, словно его облик каждую минуту полностью менялся.

Байрон объяснил, что Дайана поехала за той дамой, которая будет выступать, и за ее дочерью. Он не стал упоминать о том, что, поскольку у нее больше нет часов, она теперь вечно повсюду опаздывает.

– Какая трагедия! Бедная девочка, – прошептала Андреа. – Джеймс мне все рассказал.

К удивлению Байрона, прибыли все, кто был приглашен. Мало того, все еще и принарядились, как для особого случая. Мать нового ученика уложила волосы феном в красивую пышную прическу, а Диэдри Уоткинс даже пошла на то, чтобы сделать «перманент», и теперь все время трогала пальцами крутые завитки, словно опасаясь, что они могут взять и отвалиться.

– Ах, какая прическа – отлично смотрелась бы в эпоху Карла I[56], – заметила Андреа.

Возникла неловкая пауза, никто не знал, как реагировать на это замечание. Андреа тут же схватила Диэдри за руку и принялась уверять, что просто пошутила и вовсе не хотела ее обидеть. После чего обе сделали вид, что смеются от души, и Андреа сказала:

– Вы, право, не должны держать на меня зла!

Все женщины пришли с подарками – всевозможными закусками и домашним печеньем в пластмассовых коробочках. Они выкладывали на стол салат из капусты и салат оливье, жареные почки с пряностями и сырное печенье, фаршированный виноград и оливки, грибы и сливы. Многие достали из сумок фляжки со спиртным, которое тут же стали разливать по стаканам и передавать друг другу. Наконец, под возбужденное гудение голосов еда была распакована и расставлена на садовом столике. Все были согласны с тем, что это просто чудесная идея – устроить подобную встречу и концерт, как это мило и великодушно со стороны Дайаны. Женщины разговаривали друг с другом так, словно не виделись несколько лет. Они говорили о летних каникулах, о детях, о том, что им не хватает привычных дел и привычного образа жизни. Расспрашивали друг друга об «ужасной травме», которую получила Джини, и при этом ловко открывали тугие пластмассовые крышки на принесенных коробочках с закусками и расставляли пластиковые тарелки. Они и Байрона расспрашивали об этой «бедняжке, у которой штифты в ноге». Это просто ужасно, твердили они, что ребенок так пострадал из-за какой-то ерундовой нелепой случайности. Никто из них, похоже, не знал о роли Дайаны в этой «случайности». Никто не упоминал Дигби-роуд, но это, как догадывался Байрон, лишь вопрос времени, и они, конечно же, все в итоге узнают. Его прямо-таки снедало беспокойство, он даже двигался с трудом.

Когда Дайана, наконец, подъехала к дому вместе с Беверли и Джини, Байрон первым захлопал в ладоши. Собственно, он не знал, как ему еще выразить свою радость. Беверли в темных очках сидела вместе с дочерью на заднем сиденье. Она была в новом черном платье-макси, на груди у нее пайетками был вышит кролик, который при ходьбе слегка подпрыгивал. «Я ужасно волнуюсь!» – все повторяла она. Затем она вынула из машины Джини и усадила ее на стульчик-каталку. Женщины дружно расступились, и она повезла девочку к дому. Байрон спросил у Джини, как ее нога, и девочка молча кивнула, как бы говоря, что все по-прежнему.

– Возможно, она никогда больше не будет нормально ходить, – сказала Беверли, и некоторые женщины стали шепотом выражать ей сочувствие и предлагать помощь. – А у меня, как назло, руки ужасно болят. Хотя, конечно, моя боль – ничто по сравнению с ее страданиями. Но больше всего меня, разумеется, беспокоит будущее моей бедной девочки. Когда я думаю, сколько всего ей, бедняжке, потребуется уже в самое ближайшее время…

Байрон ожидал, что Беверли будет нервничать, что она будет робеть в присутствии этих женщин, памятуя тот «кофейный утренник», когда они буквально заткнули ей рот своими насмешками, однако он ошибся: Беверли была в своей стихии. Она с каждой из матерей поздоровалась за руку, каждой сказала, как это чудесно, что ей удалось снова всех их увидеть. Она постаралась сразу запомнить имя каждой и потом называла ее только по имени.

– Андреа, как мило. Диэдри, какое чудесное имя. Простите, – сказала она матери новичка, – я не расслышала, как вас зовут…

А вот Дайана явно чувствовала себя не в своей тарелке. Только сейчас, снова увидев ее в окружении всех этих женщин, Байрон понял, до какой степени она стала иной, как сильно выделяется среди них. Голубое хлопчатобумажное платье болталось на ней, словно было с чужого плеча, ее чудесные волосы какими-то безжизненными и безвольными прядями свисали вдоль лица, лишенного, казалось, всяких красок. Она, похоже, забыла, что должна что-то говорить. Одна из приглашенных дам упомянула Олимпийские игры, другая тут же подхватила тему и сказала, что Ольга Корбут – «просто прелесть!» – но Дайана по-прежнему молчала, только губу слегка прикусила. Затем Джеймс, спасая положение, громко объявил, что хочет для начала экспромтом сказать несколько слов, но Беверли решительно этому воспротивилась и стала настаивать, что вступительную речь должна непременно произнести хозяйка дома.

– О нет, пожалуйста, нет, – прошептала Дайана. – Я не могу!

Она даже попыталась, спрятавшись за спины других женщин, присесть где-то в уголке, но все тут же обернулись к ней, прося ее выступить.

– Ну, скажите нам хотя бы несколько слов, – пропела Андреа.

Джеймс тут же подбежал к Дайане и сунул ей написанную им заранее речь.

– О господи! – вздохнула она и вышла вперед.

Но продолжала молчать. Просто смотрела на листок с речью, и он дрожал у нее в руках.

– Дорогие друзья! Матери и дети! Добрый день, – начала она, наконец, и снова умолкла.

Речь содержала намеки на благотворительность, какие-то рассуждения о музыке, какие-то слова о будущем, но, что бы ни пыталась сказать или, точнее, прочесть Дайана, расслышать ее можно было лишь с огромным трудом. Кроме того, она то и дело останавливалась посреди фразы и начинала сначала. Было видно, что она страшно нервничает – она щипала себя за запястье, наматывала на палец прядь волос и, в общем, даже написанное толком прочесть не могла. Не в силах дольше это выносить, Байрон первым начал аплодировать. К нему, по счастью, присоединилась Люси, которая до этого была страшно занята: устроившись за обеденным столом на своем высоком стульчике, она показывала Джини язык и корчила страшные рожи. Но, услышав аплодисменты Байрона, Люси явно решила, что концерт окончен, и, спрыгнув на пол, закричала: «Ура! Ура! А теперь уже можно всем выпить чаю?» Это было просто унизительно, и не в последнюю очередь потому, что волосы Люси после того, как Байрон их вымыл, превратились в нечто невообразимое: повисли какими-то слипшимися прядями, похожими на жеваные ленты. Но, по крайней мере, ее появление сломало лед, и женщины перестали пялиться на Дайану.