Читаем без скачивания Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс

Жители Феспий в благодарность за великолепный дар в виде статуи Эрота заказали Праксителю сделать статую Фрины, украшенную золотом. Она была установлена на колонне из пентеликского мрамора в Дельфах между статуями царей Архидама и Филиппа, и никто не считал это зазорным, кроме киника Кратета, который говорил, что образ Фрины – памятник греческой распущенности.

В другом случае, как рассказывает Валерий Максим (iv, 3, 3), несколько дерзких молодых людей в Афинах поспорили, что философ Ксенократ, который славился безупречной нравственностью, не устоит перед чарами Фрины. На роскошном обеде ее специально поместили рядом с прославленным философом; Ксенократ уже от души выпил, и красивая гетера стала провоцировать его, применяя все свои чары и призывая к разговору. Однако все было напрасно, ибо искусство соблазнения проститутки оказалось бессильно перед неколебимой твердостью философа: она вынуждена была признать, что, несмотря на свою привлекательность и утонченность, потерпела поражение от старика, да еще и полупьяного. Однако Фрина так просто не сдалась, и, когда присутствующие на попойке потребовали от нее уплатить проигрыш, она отказалась, говоря, что пари предполагало мужчину в плоти и крови, а не бесчувственную статую.

Из всего сказанного видно, что греческие, особенно аттические, гетеры не страдали отсутствием живости и остроумия и что многие прославленные люди, в том числе государственные деятели, состояли в связи с гетерами, и никто их за это не осуждал; в самом деле, любовь Перикла, государственного деятеля, отца и мужа, к Аспасии стала всемирно известной, а Аспасия была всего лишь гетерой, хотя, возможно, и стоявшей на более высокой социальной лестнице, чем все другие гетеры, известные нам в античности.

Родившаяся в Милете, она рано переехала в Афины, где благодаря своей красоте, уму и таланту вскоре собирала в своем доме наиболее влиятельных людей своего времени. Даже Сократ не чурался общаться с ней, и интересно, что Платон в Менексене приписывает Аспасии надгробную речь, вкладывая ее в уста Сократу. Перикл оставил свою жену, чтобы жениться на ней, и с этого времени ее политическое влияние выросло настолько, что Перикл доверил ей объявить войну между Афинами и Самосом из-за ее родного города Милета. Во всяком случае, этот выбор Перикла предоставил хорошую возможность его оппонентам напасть на него; неслыханное дело, когда женщина что-то говорит о политических делах, в особенности если она не является афинянкой, а привезена из-за границы, да еще и из Ионии, славящейся распутными женщинами. Брак Перикла с Аспасией расценивался греками как мезальянс: прекрасная милетянка не считалась ими законной женой, а лишь сожительницей, подменой жены. Поэтому ее очень часто высмеивали авторы комедий, и, когда Перикла назвали «великим олимпийцем», Аспасии тотчас приклеили прозвище Гера; но авторы комедий высмеивали ее власть над великими мужами, рисуя ее то в образе властной Омфалы, то придирчивой Дианиры, тем самым намекая, что так же, как Геракл становился слабым под их влиянием, так и Перикл становится слабым перед твердостью иноземной авантюристки. В наше время слухи всякого рода сопровождают ее имя без всяких доказательств; поговаривали, что она сводничала для своего мужа; а по свидетельству Афинея, прошел слух, что она содержала публичный дом. Даже Аристофан старается связать причину великой войны с предполагаемым публичным домом Аспасии, когда в «Ахарнянах» Дикеполида говорит: «Но раз в Мегаре пьяные молодчики и игроки в коттаб[109] / Симферу, девку уличную, выкрали. / Мегарцы, распаленные обидою, / Двух девок тут украли у Аспасии. / И вот причина распри междуэллинской: / Три уличные девки. Грозен, яростен / Перикл, великий Олимпиец, молнией / И громом небеса потряс, / Издал приказ, скорее песню пьяную: / Изгнать мерзавцев с рынка и из гавани, / Мегарцев гнать и на земле и на море!»[110] Когда ее обвинили в abeseia (нечестии) и сводничестве, Перикл защищал ее и добился ее оправдания. После смерти Перикла она вышла замуж за Лисикла, человека низкого происхождения, который, однако, обладал большим влиянием.

Кир Младший называл свою любовницу Мильто, которая была родом из Фокей, Аспасией в честь ее прототипа. Она сопровождала его в походе против его брата Артаксеркса, а когда Кира убили в битве при Кунаксе (401 гг. до н. э.), она досталась в качестве добычи персидскому царю Артаксерксу Мнемону, которого она обольстила своим любезным обращением. Позже она стала причиной раздора между ним и его сыном Дарием. Отец уступил с условием, что она станет жрицей Анаитиды[111]. Тогда сын восстал против отца и заплатил за этот бунт своей жизнью.

Чтобы дополнить наш рассказ о греческих гетерах, я приведу разные небольшие истории, повсюду встречающиеся у греческих авторов, и первую – из «Палатинской антологии». Мэкий посещает свою гетеру Филениду, которая отказывается поверить в неверность своего любовника, хотя по лицу ее текут слезы, выдавая ее истинные чувства. Более обычной была ситуация, когда гетера оказывалась неверна любовнику или оставляла его. Асклепиад сетует, что его гетера Нико, которая торжественно поклялась прийти к нему ночью, не сдержала своего слова. «Клятвопреступница! Ночь подходит к концу. Зажгите светильники, мальчики! Она уже не придет!» (Ант. Пал., v, 150, 164). Если объединить эту эпиграмму Асклепиада с другой его эпиграммой, то мы узнаем, что у этой гетеры Нико есть дочь по имени Пифия, которая пошла по стопам своей матери; профессия таким образом стала семейной, как в случае с Гнатэей и Гнатэнией. У поэта с ней, однако, связаны дурные воспоминания. Однажды она пригласила его к себе, а когда тот пришел, дверь оказалась закрытой; он призывает богиню любви к отмщению за оскорбление, чтобы та заставила так же страдать саму Пифию и пережить такие же унижения, обнаружив дверь своего любовника запертой.

Вместе с неверностью и непостоянством гетер их любовники особенно жаловались на их алчность, примеры чему мы постоянно встречаем в греческой поэзии. В эпиграмме Гедила (или Асклепиада) три гетеры Эуфро, Таида и Бойдия выгнали за дверь трех моряков, обобрав их до нитки, так что теперь они беднее тех, кто потерпел кораблекрушение. «Поэтому, – наставляет автор, – избегай этих пиратов Афродиты и их кораблей, ведь они опаснее сирен».

Эта жалоба – самый древний и повторяющийся мотив эротической литературы еще с тех пор, как любовь стали покупать за золото. Приведем по крайней мере одну цитату из «Богача» Аристофана, где Хремил говорит: «Вот этак же и девушки коринфские / На нищего, пусть страстен, ласков, нежен он, / Не кинут глаза даже, а придет богач – / Сейчас же повернутся передочками»[112].

Пример крайнего пристрастия гетер к золоту в очень резкой по своей выразительности манере приводит Алкифрон в письме гетеры Филумены к ее другу Критону (Алкифрон, i, 40): «Зачем тебе брать на себя труд писать длинные письма? Мне нужны пятьдесят золотых, а не письма. Если ты любишь меня – плати; но если ты больше любишь свои деньги, оставь меня в покое. Прощай!»

Еще более важную информацию «Антология» предоставляет относительно цен, требуемых гетерами. Афинская гетера Европа обычно удовлетворялась одной драхмой, как можно заключить из эпиграммы Антипатра. С другой стороны, она всегда готова уступить во всех отношениях и сделать свидание насколько можно более приятным; на ее ложе всегда много мягких покрывал, если же ночь обещает быть холодной, она не поскупится на дорогой уголь для очага. Басс идет дальше, уточняя цены, и с угрюмым юмором решает, что он не Зевс, чтобы проливать золотой дождь на открытые колени возлюбленной, он не имеет намерения принять ради нее образ быка, увезшего Европу, или превратиться в лебедя – он просто готов платить гетере Коринне – «как всегда» два обола, и точка. Это, конечно, очень дешевая цена, и нам следует быть очень осторожными, делая вывод a posteriori, то есть задним числом. Не стоит сразу соглашаться с извечными жалобами на жадность гетер и с тем, что часто их описывают в карикатурном виде. Например, Мелеагр однажды назвал гетеру «злобным животным, обитающим в его постели», а македонянин Гипат называл гетер «наемниками Афродиты, которые приносят в постель счастье».

Если бы их посещения не были относительно дороги, они не могли бы посвящать храмам такие дорогие подарки, о которых мы говорили, хотя бы иногда, о чем опять-таки мы читаем в «Палатинской антологии». Симонид, если эта эпиграмма действительно принадлежит ему, говорит о двух гетерах, которые посвятили храму Афродиты пояса и украшения; поэт разговаривает с ремесленником и остроумно замечает, что его кошелек знает, откуда появились эти дорогие безделушки.

Известно о посвятительном даре гетеры Приапу, что и понятно, поскольку он был божеством чувственной любви. В соответствии с эпиграммой неизвестного автора, красивая Алксо в память о священном ночном празднике посвятила Приапу венки из крокусов, мирра и плюща, обвитые шерстяными лентами с надписью «милому Приапу, который ласкает, как женщина». Другой неизвестный поэт рассказывает, как гетера Леонтида после долгой ночи, проведенной с «драгоценным» Сфением, посвятила лиру, на которой она играла, Афродите и музам. Или, может, Сфений был поэтом, в чьей поэзии она находила удовольствие? Возможно, верны оба толкования, словоупотребление оставляет вопрос открытым.