Читаем без скачивания По ту сторону фронта - Георгий Брянцев

— Спасибо на добром слове, — ответил кто-то из партизан. Бородач молча наблюдал за лесорубами.

Подошли остальные пятеро возчиков, поздоровались и расселись тут же на бревнах.

— До ночи управитесь? — поинтересовался вдруг чернобородый.

— Не управимся, вы подсобите, — весело ответил Охрименко.

— И то дело. Мы к этому привычные, — оживленно заговорил маленький худощавый мужичок. — Мы с Климычем, если начнем пилить, — небу жарко станет. У нас рука в руку идет, с песенкой да с присказкой. Уж если работать, так только с Климычем! Как, Климыч?

Чернобородый заерзал на бревне, кашлянул и не без иронии ответил:

— Известное дело! Ты у меня как хвост у коня болтаешься.

— Веселые вы, видать, хлопцы, не унываете, — заметил дед Макуха.

Он отставил пилу, разогнул спину и болезненно поморщился. Выпрямился и его напарник Охрименко, устало вытирая ладонью вспотевший лоб.

— А что толку унывать? — затараторил худощавый мужичонка. — Унывай не унывай, лучше не будет. Тоска сердце точит. А веселому и помирать легче. Я и помирать буду весело. У меня дружок был, Вавилой звали. Весельчак…

— Ну и балабон ты, Сидор, — оборвал чернобородый Климыч. — Нет тебе остановки ни днем, ни ночью. Одно — болтает и болтает.

Он затянулся последний раз, бросил окурок на снег, примял его ногой и встал.

— Ладно! Соловья баснями не кормят, — сказал он громко. — Давай подсобим ребятам. Ну-ка, Сидор, засучай рукава да впрягайся, а вы маленько передых сделайте.

Пила из рук Макухи и Охрименко перешла к Сидору и Климычу. «Сознательные ребята, с совестью», — подумал дед Макуха. Они с Охрименко присели в сторонке и закурили. Включились в работу и еще трое. Только шестой возчик, длинноногий рыжеватый дядя, продолжал сидеть, чертя хворостинкой на снегу.

Поработав с полчаса, Климыч повернул голову, сурово посмотрел на сидящего мужика и с укором в голосе сказал:

— А ты, Поликарп, чего сидишь? Видишь, парень обмозолил руки до крови. — Он кивнул головой на Кострова. — А ну, смени!

Поликарп ухмыльнулся и воткнул хворостину торчком в снег.

— Что-то в носу щекотка и работать неохотка, — ответил он. — Коли б еще водка предвиделась…

Он все же поднялся, взял из рук Кострова колун и встряхнул его, как бы испытывая прочность.

— Таким не обмозолишь! Разве что с непривычки, — усмехнулся он.

Костров смутился. Конечно, мозоли он натер с непривычки. Ему почти и не приходилось колоть дрова. За всю свою партизанскую жизнь расколол в землянке несколько поленьев. А до войны и совсем не случалось. Ведь в Москве в доме было центральное отопление, газовая плита. «Вот нелепо, — подумал Костров, — прожил жизнь и не колол дров. Объяви сейчас об этом — засмеют».

В это время на улицу поселка въехали сани Полищука. Пегая брюхатая лошаденка быстро семенила мохнатыми ногами. Староста грозно улюлюкал, потряхивая вожжами. Он проехал мимо работающих и даже не взглянул на них.

— Ну и борова послал вам бог на голову, — провожая взглядом удалявшиеся сани, сказал Климыч.

— Почему нам? — спросил Рузметов.

— А кому же еще? Не нам же…

— А нам на него тоже чихать, — вмешался в разговор Борис Веремчук. — Подумаешь, начальник нашелся!

— Начальник не начальник, — возразил Климыч, — а шишка на ровном месте.

Сидор хихикнул и поплевал на руки.

— Хочь и мал, да вонюч… — добавил он.

— Ерунда! — небрежно бросил Рузметов. — Вот прикажем ему водки поставить, и поставит.

— А нет, так забастовка, — рассмеялся Веремчук.

— Ого!… — многозначительно протянул Климыч. — Курносый, а туда же — забастовка.

«Как будто неплохие ребята, — подумал Костров, слушая беседу партизан с возчиками. — Но почему так скоро вернулся Полищук? — Он посмотрел на часы. — Как быстро прошло время! Неужели он ничего не достал?»

Но опасения его рассеялись, как только он увидел старосту. Полищук вышел без полушубка, без шапки, с расстегнутым воротом и, слегка покачиваясь, зашагал к лесорубам.

«Привез… достал, — радостно подумал Костров. — Да он и сам уже успел приложиться».

— Чего его сюда нечистая несет? — злобно пробормотал Климыч. Ему никто не ответил. Полищук громко, с широкой улыбкой на хмельном лице, объявил:

— Хлопцы! Дотемна закончите — угощаю.

Сидор покосился на него, но ничего не сказал.

— Смотря чем! — бросил дед Макуха.

Староста рассмеялся, потер руки и сказал:

— Два бидончика первачка достал и порося заколоть пришлось. Жаль, правда, хороший бы кабанчик выгодувался, да уж ребята вы больно славные. Угостить надо.

Возчики с недоверием смотрели на Полищука.

«Как бы не сболтнул чего лишнего с пьяных глаз», — с опаской подумал Веремчук.

— Это ты последнего зарезал? — весело спросил Снежко. Староста мотнул головой, усмехнулся:

— Да нет, еще пара осталась.

— Опять пара?

— Опять, — махнул рукой Полищук и нетвердой походкой направился к своему дому.

Ночь. В бараке светло от фонаря «летучая мышь» и большой керосиновой лампы, жаром пышет от раскаленной добела железной печки. Пир идет горой. Староста не ударил лицом в грязь и организовал все как следует. На столе мясные щи, жареный поросенок, пшеничные лепешки, соленые огурцы.

Кое-кто уже успел захмелеть.

— Ну, за что же еще выпьем? — Охрименко встал, поднял большую глиняную кружку и обвел всех своими задумчивыми, умными глазами. — Что за мода: пить и молчать! Не воду же пьем.

— Правильно… А то как монахи, — раздались голоса.

— Давай что-нибудь сам придумай, — посоветовал Веремчук.

— А я и не знаю, что придумать, — дернув плечами, ответил Охрименко, соображая, как лучше приступить к делу.

Но совершенно неожиданно пришла помощь.

— За Россию выпьем, — неуверенно подал голос захмелевший Сидор и добавил громче: — За Россию-матушку!

Наступила напряженная тишина.

Охрименко с трудом сдержал подступающее к горлу радостное волнение. В его планы не входило выказывать сразу свои чувства.

— России нет! — громко сказал он. — Нет России, похоронили ее, а за покойников и пить нечего!

Возчики словно сразу протрезвели. Лица их стали бледными. Холодными, недоверчивыми глазами они смотрели на Охрименко.

А он стоял с кружкой в руке, сощурив глаза, выпрямившись, и чувствовал, как в коленях его возникает противная мелкая дрожь.

«Шутка-то шуткой, — подумал он, — а за сердце хватает».

Напряженную тишину снова нарушил Сидор.

— А куда же она девалась, Россия? Что это тебе — пуговка, что ли? — мрачно спросил он.

— Была и нету. Немцу покорилась Россия, — ответил Охрименко все тем же громким, твердым голосом.

И вдруг чернобородый Климыч с размаху грохнул по дубовому столу своим большим кулаком так, что посуда подпрыгнула.

Все вздрогнули.

— Есть Россия! — крикнул Климыч. — Не покорилась она! Была, есть и будет Россия!

В глазах Охрименко заблестели радостные огоньки. Сдерживая себя, он как можно спокойнее ответил чернобородому:

— Не спорю, Климыч, может, Россия и есть, но людей русских нет, вывелись. Под фашистами смирнехонько ходят…

— Брешешь! — прервал его глухим криком Поликарп. — Брешешь, черт лысый! Нализался и несешь околесицу. Русские люди не выведутся. Не бывать тому… — закончил он, тяжело дыша.

— Точно? — спросил его Охрименко.

— Точно!

— Мы тебе что, не русские люди?… — проговорил плечистый белобрысый возчик.

— Тогда предлагаю выпить за русских людей, за Россию! — Охрименко, улыбаясь, высоко поднял руку с кружкой.

Костров посмотрел на сидящего против него бледного Рузметова и с усилием глотнул воздух.

— За советскую власть! — выкрикнул Афонька.

Снежко вскочил с места, и голос его прогремел, как труба:

— За любимую партию предлагаю выпить!

Все поднялись, точно по команде.

— Тише… Тише… — остановил кто-то.

— Что тише? — огрызнулся Сидор. — Громче! За Россию! За Сталина!

— Правильно! За советскую власть!

Климыч опешил. Взявшись обеими руками за ворот рубахи, он с силой рванул его.

— Что же это такое? Кто вы есть такие? — вопросил он сидящего рядом деда Макуху.

— Русские мы, советские люди мы, — лукаво подмигнул дед. — И дело свое знаем, будь покоен!

Климыч внезапно повалился головой на руки и как-то страшно захрипел, вздрагивая всем своим могучим телом.

— Сынка… Сынка… — прорывалось у него сквозь рыдания.

— Сына у него, Мишутку, эсэсы недавно шомполами до смерти засекли, — доверительным шепотом сообщил Макухе Сидор. — Вот он и мучается. Один был у него сынок.

— За что засекли? — нахмурившись, спросил Макуха.

— Партизанам в лес харчишки таскал, а они выследили и изловили…

— И сам партизаном был? — продолжал интересоваться дед.