Читаем без скачивания Остров - Михаил Васильев

"Догадались же чем заняться. Воевать. Вот дураки-то."

— …Ты молодой, не понимаешь, — о чем-то говорил Кент, похоже Чукигеку. — Вот говорят, город мечты. Я во многих городах побывал. И везде одно и тоже в глаза бросается — быт. Смотришь, везде все бегают, собственным существованием занятые. Каждый город, оказывается для быта, для жизнедеятельности. Вот думаю, единственное исключение, наверное, — Венеция. Только на Венецию надеюсь. Однако, интересовался я, там жить дорого. Город маленький и в величину не растет. В общем, тебя не пустят…

— А вот возьму да побываю там… Когда-нибудь, — слышался Чукигек. — Хоть бы посмотреть. Что за город такой, где жизнедеятельности нет…

Впереди замаячил Козюльский, длинный и сутулый, издалека в своей плоской кепке похожий на кривой гвоздь. Стало заметно, что из обрывков сетей, собранных ими по всему острову, он соорудил длинную запруду и теперь терпеливо ждал их.

— Вот я иногда думаю, — зачем-то заговорил Мамонт, — если бы мне довелось жить тыщу лет или там пятьсот, тяжело бы среди людей пришлось. Люди меняются, как в кино, а ты все прежний, древний, для других непонятный, чужой совсем. Так я бы тогда к морю пошел жить. Море, оно всегда одинаковое, и для всех всегда свое, будто родина. В крайнем случае в плаванье можно пойти от такой жизни дурацкой. Плаванье оно тоже во все времена одно, одинаковое. Я когда службу во флоте на авианосце проходил, часто об этом думал. На палубу не выпускали, даже в иллюминатор не разрешали глядеть. Сидишь, сидишь в кубрике, как в тюрьме. Тараканы кругом кишат, носками воняет, кругом одни и те же рожи прыщавые: романтика, бля. Работа и трюм. Как во времена Магеллана или викингов каких-нибудь.

Козюльский встречал их, сидя на песке, возле своей запруды.

— Ну что, рыба пришла? — почему-то вспомнил Чукигек.

— Какая еще рыба? Рыба умнее вас оказалась, — с неудовольствием ответил Козюльский. — Американы приходили. Капитан с Цукерманом и переводчик еще. Давно вас ждут.

— Что им надо теперь на нашем острове? — пробурчал Демьяныч.

— Там они, на берегу сидят. Да вон гляди, под грибом, — Козюльский поднялся. — Ладно, не стойте, начальство ждет.

— Что за токовище опять устраивает? — недовольно твердил Демьяныч. — Глист в обмотках.

— Может в Америку сейчас позовет? — бодро высказался Чукигек.

— Ага, прямо на электростул, — отозвался Кент.

— Или опять медали будет раздавать?

— Пусть раздает, наказ выполнен.

— Хоть в Америке настанет, наконец, и для нас нормальная жизнь, — опять твердил Чукигек.

— Все может быть. И в Америке жить можно, в мире чистогана. Не очень хорошо, но можно. Если особо не задумываться над смыслом жизни.

Мамонт почему-то вспомнил, что именно здесь, на этой тропинке, он видел мизантропов — это, когда те впервые ночевали на острове и варили раков там внизу, у берега. Сейчас из-под грибка, стоящего на этом месте, вышел кто-то низенький, незнакомый и большеголовый, смотрел в их сторону.

— А это что за мухомор? — недовольно спросил Демьяныч.

— Кореец какой-то, не из местных, — отозвался зоркий Кент. — Похоже, немного переводчик.

— Квадратный башка, как краб, — ухмыльнулся Тамайа.

Ближе незнакомец оказался сильно пожилым корейцем в английском колониальном шлеме и коротких штанах из матрацного тика с похожим на носок полосатым бесформенным галстуком. Икроид выглядывал из-под грибка — обрубка пальмового ствола с крышей из пальмовых листьев. Мизантропы, будто зрители в античном амфитеатре, стояли и сидели на склоне.

Мамонт смотрел в узкое, как лезвие топора, лицо Икроида, костлявое, бледное даже здесь. — "Случайно выживший ребенок. Судьбоносец." Тот почему-то кривился: как будто высокомерно и одновременно смущенно.

— Видал, капитан, одержали. Не ожидал от нас? Для себя старались.

— Мы резко действовать привыкли, — кричали на склоне. — Наотмашь.

— Не позволим кому попало нас из жизни выдавливать. Всем, кому захотелось.

— Хеллоу, капитан, — заговорил Мамонт. — Поздравляю с наступившим нормальным днем. Как говорится, жизнь вносит свои коррективы. Положение теперь у нас не катастрофическое, а просто плохое. Докладываю: враг бежал, потерь больше нет. А ты, старик, чего молчишь? Переводи, раз ты переводчик.

Старик-кореец почему-то промолчал, с высокомерной неторопливостью он одел очки, старомодные, в круглой черепаховой оправе, в руках у него появилась какая-то бумага. Наконец, сделал шаг в сторону мизантропов, оглянувшись на Икроида, заговорил незнакомым тоненьким и звонким голосом:

— С сегодняшнего дня Соединенные Штаты признают независимость нового государства Острова Мизантропов. Мне поручено от имени президента и народа Соединенных Штатов поздравить вас с независимостью, — Сделал паузу, надменно посмотрел поверх очков. Сидящий под грибком Икроид напряженно обводил взглядом мизантропов на склоне холма, будто ждал аплодисментов.

— Ну правильно, — прокомментировал Демьяныч. — Значит теперь нам остров передается. В собственность.

— …Идти по пути прогресса и демократии, — все твердил переводчик. С какого-то времени Мамонт перестал его слушать — …Продолжить борьбу с врагами свободного мира. Помните о вашем святом долге перед демократическим миром.

— Это когда мы тебе задолжали? Какой еще долг? — закричал, нарушив молчание мизантропов, Козюльский. На него зашикали, замахали руками со всех сторон.

— Ах, святой, — успокоился он.

— …Желаем успеха в борьбе с вашим врагом, покушающимся на свободу вашего юного государства. Мы уверены в окончательном успехе вашей дальнейшей борьбы, в вашей справедливой борьбе со злом тоталитаризма.

Сначала он не понял, почему возмущенно галдят мизантропы. В голове как будто что-то замерзло: "Ах, вот что значит "продолжить борьбу". На этом экипаж самолета прощается с вами. Острота в американском стиле."

Мизантропы на холме кричали одновременно.

"Наступление на грабли — наш национальный спорт", — Кажется, он собирался что-то сказать, но забыл что, помнил только, что собрался кому-то возражать.

— Вот тебе и нормальные дни. Опять воевать!..

— Погоди. А вдруг все-таки помогут?

— Помогли уже, — громче всех кричал Пенелоп. — У самих кишка тонка оказалась. Сказали же тебе прямо… Дураку ясно, а мне тем более.

Старый кореец молчал, с недоумением глядя на мизантропов и бережно прижимая к груди бумагу.

Мамонт засмеялся, готовясь высказать какие-то накопившиеся слова. Слова не понадобились — таким злым получился смех.

— …Это значит, черные обратно придут?..

— …Не договорились, значит…

— Итак, Икроид, советуешь нам остаться? И выбора для нас уже нет, конечно, — последние слова Мамонт выговорил с трудом: оказывается, горло свело от злости. "Не хватает уже моего хваленого терпения."

— Да, умел бы смеяться, засмеялся бы, — Теперь говорил только Кент. Остальные глядели на него, слушали, как будто даже с какой-то нелепой надеждой.

— А что скажет генералиссимус? — спросил кто-то — Опять за любимым наркомом?

— О Зевс, отец богов, удержи меня от убийства, — продолжал Кент. — Жить-то начнем когда?

— Ну, гандон штопаный, — Демьяныч поймал взгляд, выглядывающего из-под грибка, Икроида, озадаченного непонятным ему иностранным галдежом. — Значит, снова за тебя умирать. Это за тебя такого я умирать должен? Вот сейчас оскорблю действием.

Старик в своем летнем кителе, сейчас сером от грязи, спускался, неуклюже цепляясь за камни. Зловеще двинулся к стоящим под грибком. Икроид с готовностью вскочил на ноги, выхватил плоский серебристый пистолет. Дорогу Демьянычу заслонил кореец-переводчик. Не останавливаясь, Демьяныч с хода ошеломил его внезапным ударом в ухо. Удержавшись, кореец схватил его за грудки, оба старика закружились, вцепившись друг в друга. Упали и тут же были растоптаны старомодные круглые очки. Переводчик выворачивался, пытаясь лягнуть Демьяныча ногой. Наблюдающие сверху мизантропы, непонятно отчего быстро развеселившиеся, заржали. Изловчившись, кореец неожиданно умело двинул врага кулаком. Голова Демьяныча дернулась, мелькнул выбитый зуб. Наверху галдели зрители. Рядом с дерущимися наконец появился Пенелоп, одним толчком отпихнул переводчика.

— Пошел! Пошел на хер! — Пенелоп ткнул его стволом автомата, гнал тычками сначала в грудь, потом в спину. Икроид, блестя пистолетом, отступал, пятился в тростники, что-то обиженно кричал.

— Херня, у меня он и так еле держался, — Демьяныч, скривившись, раскачивал во рту шатающиеся зубы. Мизантропы окружили его. — Ничего, душу отвел. Теперь полегче стало. Жаль вот, что не увидим больше Лазаря Натановича.

— Какого Лазаря Натановича?

— Да Сладкого Человека, интенданта нашего херова. Вот бы кому пересчитать зубы искусственные.