Читаем без скачивания Обычные командировки. Повести об уголовном розыске - Игорь Дмитриевич Скорин

— Заходи, коль вопросы будут, а дело читай. Читай внимательно. Убийцы в деле, поверь мне. Не пропусти место, где концы с концами не сведены. Где мы сошли со следа, сбились. Работай, а на досужие языки внимания не обращай.

Видно, расчет у Фролова простой, думал Сомов, сидя за своим столом. Спросят у него: кто работает над делом? Ответит: молодой специалист, отличник. Результаты? Помилуйте, какие там результаты, рано еще. Пройдет время, Фролова снова спросят: как там с убийством Яковлевых? Да, знаете, никак. Думали, дескать, Сомов писал диплом по раскрытию убийств и сможет подойти к этому делу с теоретической точки зрения, подсказать какие-то новые пути, но ничего не получилось. Не сумел товарищ Сомов отыскать наши ошибки, хоть его дипломная работа рекомендована в печать. «Хотите, чтобы я сам добровольно от дела отказался? Ну нет, ребятки! Не доставлю я вам такого удовольствия».

Николай прошелся по кабинету, раскрыл окно, с улицы вместо прохлады потянуло зноем. Он отыскал в телефонном справочнике нужный номер и позвонил. Резко, так, что Николай даже отстранил трубку подальше от уха, прозвучал ответ:

— Майор Фролов слушает.

— Это Сомов. Я уйду часа на два. Нужно сняться с комсомольского учета и в райкоме комсомола взять прикрепительный талон.

— Иди. Но в конце дня будь на месте. Нужно поговорить.

«Инспектор Сомов к концу дня будет на месте, уважаемый товарищ Фролов. Ему тоже следует поговорить с вами, — подумал Николай. — Есть смысл выяснить вашу позицию по отношению к инспектору Сомову и этой «Тайне».

По пути в институт Сомов забрел в сквер. В летнем кафе посетителей оказалось мало. Он взял бутылку нарзана, двойную порцию мороженого и уселся за дальний столик под брезентовый тент. На спинку стоящего рядом стула повесил пиджак и медленно стал слизывать с ложки мороженое, запивая минеральной водой. В этом кафе он часто бывал с Леной. И сейчас ему было тоскливо от того, что ее нет рядом. Поссорились они глупо — из-за этой хорошенькой пианистки, которая и не нужна была ему вовсе. Ухаживать за ней он начал просто так, хотел лишний раз удостовериться в своем мужском обаянии. А Лена приняла всерьез, обиделась. Направили ее в областную прокуратуру следователем, но, когда она узнала об этой пианистке, сама напросилась в дальний сельский район. Со дня ее отъезда прошло почти полмесяца, а ему кажется, что чуть ли не полгода. В тот день она пришла к ним домой, как обычно, как приходила в течение последних двух лет. Казалась веселой, шутила с отцом, помогала матери готовить ужин, а перед самым уходом объявила, что завтра уезжает работать в районную прокуратуру. Отец сообразил, что у него с Леной что-то не так, но промолчал, а мать все приставала с расспросами: отчего да почему? Николай пошел ее проводить, и они до рассвета просидели на бульваре.

— Ты же знаешь, Коля, что я тебя люблю, — негромко, без всякой позы говорила Лена. — Но что-то у нас с тобой не клеится. Да и нужна ли я тебе? Иногда кажется — не только я, вообще тебе никто не нужен. Самолюбие в тебе непомерное. Всегда, везде, в любых ситуациях убежден в своей непогрешимости, исключительности какой-то. А мне это горько видеть. Устала я. Так что давай пока расстанемся. Время покажет...

Так и уехала, даже не разрешив проводить. Ну и что? Разве плохо иметь самолюбие? Разве это не мужская черта? Разве успех, удача не связаны с самолюбием? А разве исключительные личности лишены самолюбия? Скоро, Леночка, ты и сама со мной согласишься.

Костя Терентьев, секретарь комитета комсомола управления, пододвинул Сомову стул, сам сел напротив и стал рассматривать комсомольский билет Николая.

— Где это ты умудрился летом зарабатывать такие деньжищи?

— В студенческом строительном отряде. Платили здорово, — спокойно ответил Николай. — Наш отряд три лета подряд на Камчатке работал. Два раза я комиссаром ездил.

— Значит так: ты поначалу присматривайся, привыкай, а потом мы тебе дадим поручение. Комсомольцы уголовного розыска в основном ведут работу в оперативно-комсомольских отрядах райкомов комсомола.

— Я самбист. Есть разряд. Вот если бы комсомольское поручение совместить со спортом.

— Самбо у нас Чельцов занимается, старший инспектор OBXCG, не знаешь такого?

— Немного знаком, — усмехнулся Сомов. — Да тебе Чельцов о нашем знакомстве сам расскажет.

— Заходи в комитет, а если срочно понадоблюсь и здесь не застанешь, найдешь в штабе. Спросишь старшего инспектора Терентьева. Я ведь раньше тоже в уголовном розыске работал, могу при случае и помочь. Так что заходи.

В детстве Коленьке Сомову жилось совсем не просто. Он был младшим в семье, всеобщим любимцем. Мама даже бросила работу, чтоб заняться его воспитанием. С шести лет он стал учиться музыке. Учительница, приходившая к ним на дом, не переставала восторгаться его слухом и музыкальностью. Еще до школы мама записала Коленьку в детский спортивный клуб, и ему пришлось заниматься еще и гимнастикой. Учился он легко, без всяких усилий, его считали чуть ли не самым способным учеником, ставили без конца в пример. Ни один школьный утренник не обходился без того, чтобы Коленька не сыграл на пианино одну-две пьески. На соревнованиях он вместе со старшеклассниками отстаивал спортивную честь школы. Родители — особенно мать — не нарадовались на своего последненького. Знакомые и знакомые знакомых ставили его в пример и считали «золотым мальчиком». Николай и сам начал верить в свою исключительность. Как-то исподволь у него выработалось чуть снисходительное отношение к тем другим, «непервым». Правда, из-за своей исключительности ему частенько приходилось терпеть неприятности. Ребята со своего же двора нередко колотили удачливого гимнаста, когда он возвращался с тренировок с аккуратным чемоданчиком в руках. Были случаи, когда в школе ему устраивали «темную».

В четырнадцать лет Николай бросил музыку, поняв, что пианист из него выйдет только для домашнего употребления, и отказался от гимнастики, хотя имел уже юношеский разряд. Там же, в спортивном клубе, перешел в секцию самбо. Ему вдруг захотелось быть сильным. А самбо давало возможность одолеть своих недругов — уличных ребят, которые все чаще его поколачивали и называли зубрилой, маменькиным сынком и слюнтяем. И очень скоро, через год или полтора, Сомова перестали задевать все те, кто раньше мог его толкнуть или ударить. Теперь из школы он возвращался гордый, довольный, с высоко поднятой головой: желающих с ним схватиться не находилось.