Читаем без скачивания Мир Александра Галича. В будни и в праздники - Елена П. Бестужева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А главное – принуждение, что разрушает сам механизм выпивки. Необходима возможность выбора. Курильщик знает, как тяжко, когда нет в киоске привычного для него табака. Никакие замены не помогут: пристрастился садить «Беломор», в час по папиросе, дай хоть «Мальборо», хоть «Гавану», организм требует «Беломора». Совсем припухать без курева – не приведи бог, тут и чайную заварку будешь курить, и сухие листья, и паклю ковырять из матраса, чтобы завернуть самокрутку (курили в войну, когда было невмоготу), курить курили, а организм требовал своего.
С выпивкой то же, что с табаком – что курильщики, что потребители пива-водки – в привычках косны, курят и пьют только любимое зелье, если его нет, горбятся, ёжатся, организму делается непривычно, организм тоже косная структура. И на душе неуют, без кружки пива или стопарика по дороге обратно день вроде бы как не завершён. И злость брала: кто и зачем всё это наворотил? Знали кто, может, не все догадывались, зачем. Впрочем, и голову ломать не надо – сделали, чтоб народу досадить, сами-то, небось, пьют в любое время, в угловой магазин не бегают, холуёв посылают, дежурных генералов с лампасами и авоськой.
Получалось, что Сталин – не было иной возможности, а может, особого интереса – выгородил для людей картонно-фанерно-драночное, но личное пространство, ведь ни отдельных квартир, ни комнат у подавляющего большинства не имелось, углы, шесть-семь человек родных на четырнадцати квадратных метрах, когда и спать ложатся, наполовину всовываясь под обеденный стол, тут лишний раз и не попируешь, и приятелей не пригласишь – эта неприкаянность проглядывает в фильме «Застава Ильича», друзья шатаются по двору, бродят по городу. Но и дворы были другими (кто помнит? теперь дворов больше нет), обязательно – стол под деревом, две скамейки повдоль стола, хоть забивай в домино, хоть расставь-разложи лото, выкрикивай свои «барабанные палочки», хоть раздави поллитру в хорошей компании, хоть так сиди кури. И город был другим – зайди с приятелями в пивную, выпей свою кружку в павильоне «Пиво-воды», а потом гуляй сколько угодно – общественные туалеты, между прочим, имелись и в центре, и в любимых, как говорится, местах отдыха горожан. Город и был для них средой обитания, местом жительства, а домой они ходили, по большинству, только ночевать. Разумеется, это относится к людям, от семейных уз и обязанностей свободным. И справедливо для полутора десятков послевоенных лет, потом жизнь изменилась.
Хрущёв, по-своему понимая и нужды трудящихся, и потребности граждан, обжитое пространство ломал. Хрущёвские пятиэтажки, конечно, после бараков и набитых битком комнаток в коммуналках – рай на земле. Но взгляните, как вытянуты эти дома в линию, какие-такие дворы, только пространство между порядками домов. Тут и стол с лавками ставить негде, тут и голубятню не выстроишь (см. главу «По горячим следам давно остывшего лапшевника»). Квадратных метров особо не прибавилось, что уж говорить о кубатуре (потолок-то спустился ниже), и приятелей всё равно в гости не позовёшь, негде развернуться. И не родилась ещё привычка сидеть по кухням, ведя бесконечные разговоры под чай о том, что жизнь идёт не туда, – навыка пока не имелось. Киоски и павильоны снесены, и там не посидишь. Неприкаянность ощущалась, пусть неосознанно. Инерция по времени последних волн истории, оказалось, не исчерпана. И привычка требует жить, как наладилось. И ожесточение – накось выкуси, попробуй. Пили, пьём и будем пить. Анекдот более поздних лет о том же. Пьяного в стельку мужа озверевшая жена хлещет по морде мокрым бельем: «Ну что, будешь пить, скотина пьяная? Будешь? Будешь?» – «Хм. Наливай!».
Статистика отмечала: в первый год борьбы с шалманами и забегаловками потребление водки упало, потом за несколько лет достигло прежнего уровня и стало увеличиваться. Относительно пива и плодово-ягодных напитков такая статистика недоступна, может, потому, что эта область пития не поддаётся счислению.
Как забавно нелепы рассуждения журналиста-доброхота, увидевшие свет в 1971 году, когда от отчаяния бились высокие начальственные структуры – народ-то спивается, хлебает спиртное и в подворотне, и под кустом, и в подъезде, отнюдь не парадном, а потом дебоширит, валяется по тротуарам, справляет нужду у любой стены, пропивает зарплату и тянет из дома, какая тебе производительность труда, какой производственный план: «Ведь совершенно ясно, что по сравнению с водкой пиво во много раз меньшее зло. Именно пивом нужно стараться вытеснить водку». Да-да, именно так, пивом вытеснить водку: принять свои сто пятьдесят, не сто уже, и пива вдогонку, чтобы вытеснить. Сказал бы, что выпивка обратной силы не имеет, но имеет, и каковскую. Обезьяна в анекдоте мечет в себя стакан за стаканом, чтоб схватило, а жираф выпил рюмочку и стоит балдеет. «Жираф, ты чего так?» – «Пока сверху донизу дойдёт, я больше тебя окосею». Обезьяне завидно, она тут старается, а этот кайф ловит. Вот и говорит: «Жираф, а жираф, а если блевать станешь?..».
Песню Высоцкого можно примерно датировать, не имея ни рукописей, ни черновиков: написана после хрущёвских преобразований в торговле спиртным.
Если б водка была на одного —
Как чудесно бы было!
Но всегда покурить – на двоих,
Но всегда распивать – на троих.
Что же – на одного?
На одного – колыбель и могила.
В годы войны могила бывает и братская, а то и совсем остаётся человек без могилы, в разруху младенец обходится без колыбели. А пить на троих стали тогда, и покурить, случается, на пару, если курево закончилось, а денег нет. Из этого времени и «Вальс его величества», датировать который можно с точностью даже большей – написано после хрущёвских преобразований, но до брежневского повышения цен на спиртные напитки: поллитра – всегда поллитра, и стоит везде трояк.
Сколько она стоит, поллитровка, поменьше иль чуть побольше, и в справочники заглядывать ни к чему, посмотрите на этикетку такой бутылки, где пропечатано русскими буквами и цифрами: «Московская особая» 2 руб. 75 коп. без стоимости посуды, «Столичная» 2 руб. 95 коп. без стоимости посуды. А потом и поехало, и пошло, не перечислить. Но тогда – тогда как было
