Читаем без скачивания Смешилка — это я! - Анатолий Георгиевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кого? — испуганно прошептал Покойник.
— Глеба, конечно! Его внешний вид должен говорить об отчаянной борьбе, которую он вел с нами. Синяки, царапины… У тебя нет синяков?
— К сожалению, нет… — виноватым голосом сказал Глеб.
— Поищи! Иногда мы незаметно ударяемся обо что-нибудь, а синяки остаются. Надо, чтобы Племянник увидел их!
Глеб оглядел свои руки.
— А на теле? Поищи как следует!
Девочки отвернулись.
— Нигде нету… Ни одного синяка… — грустно сообщил Глеб.
— И царапины нет?
— Ни одной…
— Очень жаль. Не царапать же нам тебя специально! — сказал я громко. И добавил тихо, на ухо Глебу: — Хотя ты это и заслужил.
— Как же теперь?.. Что делать? — спросил Глеб.
— Ну, хотя бы расстегни рубашку, оторви от нее несколько пуговиц… Но не выбрасывай их, а держи в кулаке: покажешь Племяннику. Это будет вещественным доказательством!
Глеб оторвал пуговицы прямо, как говорится, с мясом: очень уж он хотел добиться смягчающих вину обстоятельств!
— Теперь как следует взлохмать волосы! Так… Хорошо. А теперь главное: мы перевяжем твое туловище веревкой. А руки оставим свободными, чтобы ты мог открыть ими английский замок. Или лучше так: привяжем тебя к стулу. И ты прямо со стулом на спине пойдешь его выпускать. Выберем стул полегче. Вот этот, плетеный…
— Я и тяжелый… Пожалуйста…
Глеб был готов на все!
— Давайте веревку! — скомандовал я.
Но никто мне ее не дал. Веревки не было.
— Может быть, без нее обойдемся? — сказал Покойник, которому очень уж не терпелось поскорее удрать на станцию.
— Не обойдемся! — ответил я. — Царапин нет, синяков нет… Еще и веревки не будет? Надо побольше доказательств борьбы, которую вел с нами Глеб. Чтобы Племянник поверил. Мы не можем рисковать жизнью товарища! — И шепнул Глебу на ухо: — Хотя твоей жизнью можно было бы и рискнуть.
Я все время забывал о священном правиле: не закончив расследования, не предъявляй обвинения! Забывал и спохватывался. Спохватывался и опять забывал…
Но Глеб не обижался. Острое чувство вины терзало его.
— Там, на чердаке… — сказал он. — Сушат белье… Значит, веревки…
— На чердаке? — переспросил я.
— Наверху… Там темно. И вообще…
— Покажи дорогу!
— Я с вами! — сразу вызвался благородный Принц Датский.
— Нет, оставайся здесь, — сказал я. — Вдруг Племянник вырвется на свободу! Придется защищать женщин. Хоть одного мужчину надо оставить!
— А я? — тихо спросил Покойник. — Разве я…
— Да, конечно! Ты давно хотел умереть. Вот, может быть, и представится случай…
Мы с Глебом отправились на чердак. Когда мы уже выходили из комнаты, нас догнал голос, который я не мог спутать ни с каким другим на всем белом свете:
— Осторожно!
Одно только слово… Но в нем было все, о чем я мечтал, — тревога, просьба поскорее вернуться и нежное обещание ждать! Так провожают на подвиг. Что встретит нас там, на чердаке? Этого никто не мог сказать.
Сперва мы поднялись на второй этаж, где была комната, из которой обычно неслось: «Ах, вы живы? А мы вас бац по загривку! Ах, вы еще трепыхаетесь? А мы вас по шее — трах!» Из комнаты выползла полоска света. Я заглянул… На столе, который был без скатерти и даже не был накрыт газетой, валялась колода карт. Горела лампочка без абажура. Наверх вела лестница без перил.
— Сюда… — сказал Глеб.
Мы стали подниматься еще выше по лестнице, которая ворчливо заскрипела, хотя она и не была описана в повести Гл. Бородаева. Над ней навис бревенчатый потолок без штукатурки. Да и все здесь было какое-то голое, словно бы неодетое: стол без скатерти, лампочка без абажура, потолок без штукатурки, лестница без перил…
Мы шли вперед без страха!
Я сначала нащупывал в темноте ступеньку, а потом уже делал шаг: одно неосторожное движение — и я бы полетел без всякой надежды ухватиться за перила, которых не было.
Наконец мы достигли цели! Чердак был построен в форме гроба, накрытого крышкой. Мы были внутри этого гроба. На меня приятно пахнуло гнилью и сыростью.
Я снова был в родной детективной обстановке: темно, таинственно, сквозь треугольное окно ветер заносил свист и холодные капли…
Природа, стало быть, продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: на улице, как прежде, шел дождь. Окно было без стекол, а веревки, протянутые через чердак, без белья. И тут тоже все было голое, неодетое, словно кем-то ограбленное. Это мне нравилось!..
Казалось, из мрачных, глухих углов на нас вот-вот кто-то набросится. Но этого, к сожалению, не случилось… Протянув вперед руки, мы пошли нетвердой походкой по нетвердому земляному полу в глубь чердака.
И вдруг я увидел человека… Он висел под потолком в белой одежде. И качался… Мужество, которое весь день было со мной, внезапно меня покинуло.
— Что?.. Что это? — прошептал я и отступил нетвердой походкой по нетвердому полу.
Наверно, слова от ужаса застревали во рту, и Глеб их не слышал. Собрав последние силы, я крикнул:
— Что это?!
— Рубашка, — ответил Глеб. — Григорий постирал… И повесил… Ветер ее… того… раздувает…
«О, как хорошо, что Наташа осталась там! — пронеслось у меня в мозгу. — Как хорошо, что она не видела моего падения, которое произошло, хотя я стоял на ногах!»
Глеб торопился отвязать одну из веревок. Он очень старался: ему нужно было набрать побольше смягчающих обстоятельств.
Противоречивые чувства разрывали меня и чуть было не разорвали совсем. С одной стороны, я был благодарен Глебу за то, что он стал свидетелем моего минутного падения, но не заметил его — то ли из-за темноты, то ли из-за того, что был занят веревкой. Но с другой стороны, я понимал: если бы не Глеб, мои нервы не расшатались бы и не дошли бы до такого ужасного состояния.
Зачем же он совершил то, что он совершил? С какой целью? Это мне еще было неясно.
Через несколько минут мы спустились в комнату Гл. Бородаева. Внук писателя нес веревку, которой мы должны были его связать.
— Волосы у тебя в порядке: растрепаны! — сказал я, внимательно осмотрев Глеба. — Рубашка в порядке: без пуговиц!
— Может быть, и на пальто оторвать? Две или три? — предложил Глеб. Он готов был на все!
— Нет, не надо. Еще замерзнешь! — Я читал, что к подследственным надо проявлять доброту или, вернее сказать, чуткость. — Теперь
