Читаем без скачивания Смешилка — это я! - Анатолий Георгиевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы вышли из комнаты и стояли возле лестницы: она вела прямо к железной двери, которая вела прямо в подвал.
— Он ведь не сам… Это же я… — тихо начал Глеб.
— Молчи! — Грозным шепотом я закрыл ему рот: не хватало еще, чтобы он сознался и сам все раскрыл. Нет, это должен был сделать я — Детектив!
— Наташа права, — сказал добрый Принц Датский. — По-моему, Племянник Григорий уже осознал… Сидит тихо.
Как раз в эту минуту из подвала донеслось:
— Откр-рой! Слышишь, парнёк? Сломаю стену! Оторву тебе голову!
— Я готов пожертвовать своей головой! Но она еще может вам пригодиться: следствие не закончено! — крикнул я, перегнувшись через перила, чтобы Племянник услышал. — Кое-что мне неясно… Следствие будет доведено до конца! До победного! И может быть, я найду смягчающие вину обстоятельства. Так что сидите смирно!
Я взглянул на Глеба. Он пригнулся, и нежная, бархатная кожа его лица покрылась красными пятнами. Я пощадил Глеба и не стал объяснять, что именно я уже выяснил и что осталось неясным. Кроме того, по всем правилам я не мог его обвинять, не установив мотивов совершенного преступления. А может быть, среди этих мотивов действительно найдутся смягчающие вину обстоятельства? Для Глеба и даже, может быть, для Племянника. Законность! Прежде всего законность!..
— В конце концов, я могу пожертвовать своей головой, — повторил я. — Но одной головы ему будет мало… А вами рисковать не могу! — И взглянул на Наташу.
— Откр-рой! — орал из подвала Племянник. — Дачу сожгу! Не пожалею себя!
— Вот видите: он себя не хочет жалеть. А вы думаете, он пожалеет вас. О, как вы доверчивы!
— Что же делать? Время идет, — сказала Наташа. — Где выход, Алик?
Все повернулись ко мне. И в их глазах я прочел надежду, которую не мог обмануть.
Судьбе было угодно, чтобы именно в ту минуту мой взор проник прямо в комнату, дверь которой была открыта, и упал прямо на бумажку, лежавшую возле телефонного аппарата. На ней (я это запомнил!) были написаны номера милиции, «Скорой помощи», пожарной команды и тети Племянника. Идея тут же, без всякого промедления, озарила меня.
— Мы позвоним тете, она завтра утром приедет и освободит его.
— Вон… На бумажке… — подсказал Глеб.
— Спасибо, — ответил я таким тоном, будто нуждался в его подсказке.
Мне захотелось самому подкинуть Глебу какие-нибудь смягчающие обстоятельства. Дать ему возможность чем-нибудь искупить… Хотя каждый раз, когда я взглядывал на него, один и тот же вопрос обжигал меня: «Зачем? Зачем он все это сделал?!»
— До утра держать человека в подвале нельзя, — сказала Наташа.
— Человека нельзя. Но Племянника…
Второй раз в жизни я возражал ей. Это было невыносимо!
— Жестокостью нельзя победить жестокость, — сказала Наташа.
Я был уверен, что эту мысль она обязательно должна записать в тетрадку. Хотя я с этой мыслью и не был согласен. Доброта к противнику — не жестокость ли это? И можно ли, пожалев противника, не наказать при этом себя? Такие сомнения терзали меня и чуть было не растерзали совсем.
Я был уверен, что и они попадут в общую Наташину тетрадь, когда она наконец станет общей в самом прекрасном значении этого слова: ее и моей!
Наташины мысли были благороднее моих. Но с благородными мыслями, как я понял в тот день, очень много мороки: очень уж они осложняют жизнь. Позвонили бы тете — и все. Так нет же: нельзя держать человека в подвале!
— Освободить должен кто-то один, — сказал я. — А остальные должны перед этим исчезнуть. И в условленном месте ждать того, кто отправится навстречу опасности.
Все подумали, что навстречу опасности непременно отправлюсь я. В глазах друзей я прочел нетерпеливое ожидание моего подвига. Именно моего! Что ж, я сам их к этому приучил.
И вдруг Наташа сказала:
— Ты не пойдешь.
И хотя на этот раз я отправляться на подвиг не собирался, но в ответ на ее слова грустно вздохнул и сказал:
— А почему бы мне не пойти?
— Потому что тебя он ненавидит больше, чем нас. И именно тебе собирается оторвать голову.
«Значит, она дорожит моей головой!» Эта мысль заставила меня устремить все мои силы на поиски решения.
Взор мой стал напряженно блуждать по комнате и остановился на Глебе. Он не пригнулся, не спрятал глаза. В тот день я все время читал что-нибудь в чужих глазах. На этот раз я прочел: «Дай мне возможность помочь вам и искупить…»
Я отвел Глеба в сторону:
— Понимаешь ли ты, что в это жуткое положение мы попали из-за тебя?
— Понимаю.
— Я еще выясню, для чего, с какой целью ты это сделал!
— Я сам… Хоть сейчас…
— Нет, не теперь. Ни в коем случае не теперь! Пойми: решают секунды. Мы можем опоздать на последнюю электричку. И тогда… Одним словом: готов ты на подвиг?
— Я бы… Конечно… Если бы…
— Никаких «если бы»! Готов или нет?
— Готов.
— Тогда именно ты спустишься в подвал и освободишь оттуда Племянника. Только тебе одному он ничего не сделает. Ведь вы же сообщники. Соучастники преступления!
— Да он меня… Ведь это же я его сначала… А потом с вами вместе… Он не простит!
— О, как ты наивен! Неужели ты думаешь, что я всего этого не предвидел? Излагаю свой план коротко, или, как говорят, конспективно. Разжевывать нет времени. Для Племянника все должно выглядеть так… Ты не с нами. Ты против нас! Запомнил? Сначала мы силой вытащили тебя из подвала, потому что ты, как верный сообщник Племянника, хотел там остаться. Запомнил? Потом ты все время рвался выполнить свой долг соучастника преступления и освободить Племянника из подземелья. Чтобы ты так сильно не рвался, мы тебя связали веревками. А сами убежали на станцию… Тогда ты нечеловеческими усилиями воли порвал веревки, кинулся на помощь сообщнику и освободил его! Запомнил? Можешь не повторять: нету времени! Скажи: ты согласен?
— Согласен… Но если он вдруг…
— Риск — благородное дело. А тебе сейчас как раз самое время совершить что-нибудь благородное. Ты согласен?
— Согласен…
Перед всеми остальными я раскрыл лишь часть этого плана, ведь они не знали, что Глеб был сообщником…
— Мой скромный замысел осуществит Глеб Бородаев! — сказал я. — Чтобы наш бедный узник не растерзал его, все будет выглядеть так… Поскольку дедушка Глеба таскал Племянника на руках, Глеб будто бы сразу хотел освободить его из заточения. Но мы не давали. И даже связали бедного Глеба. Когда же мы
