Читаем без скачивания Ветер богов - Богдан Сушинский

— Возможно, все же лучше для нас обоих, если я поеду вместе с тобой. В конце концов, в «Волчьем логове» ты нуждаешься в такой же моей поддержке, как и здесь, в «Бергхофе». — Глаза Евы предательски наполнились слезами, однако она все еще мужественно пыталась сдерживать себя и даже улыбаться, хотя улыбка казалась сейчас совершенно неуместной.

— Ты остаешься здесь. Так решено, — сухо, бесстрастно проговорил Адольф.

— Решено? Кем решено? — Она находилась в двух шагах от него, полусидя на подоконнике. Однако Гитлер был занят своими мыслями и почти не обращал внимания ни на растерзанное лицо Евы, ни на заметно оголенные ноги, ни на изогнутый стан. — Ведь ты фюрер великой Германии. Ты. Кто может решать вместо тебя?

— Долг.

— Кто? — изумленно переспросила Ева.

— Я сказал: долг. Вот та внешняя инстанция, которая диктует и определяет многие мои решения.

— Долг, — все с тем же изумлением повторила Ева, обиженно кивая и как бы говоря: «Вот и все, чего я заслужила у тебя».

Ей почему-то казалось, что после всех тех месяцев, которые они провели вместе здесь, в «Бергхофе», Гитлер не сможет, попросту не решится расставаться с ней. В конце концов, ему уже пятьдесять пять, ей — тридцать четыре. Они достаточно пожили на этом свете, чтобы предстать наконец перед миром благословенной Богом парой, и достаточно побыли вместе, чтобы ни у одного официального лица их бракосочетание не вызвало ни удивления, ни порицания.

— Так мог ответить только ты.

— Так мог ответить только фюрер, — произнес Гитлер, глядя ей прямо в глаза. И во взгляде его Ева обнаружила какое-то холодное ожесточение, свидетельствовавшее о том, что сейчас он не столько убеждает ее, сколько самого себя. Там, в глубинах души его, как в глубинах непотухшего вулкана, все еще продолжается клокотание демонических сил, из которых зарождается его личность.

— Фюрер, мон шер[45], потому и фюрер, что в любой ситуации может позволить себе отвечать так, как считает необходимым ответить, — с грустью согласилась рейхсналожница. — Этим-то он и должен отличаться от всех остальных германцев.

Дверь приоткрылась, и Ева увидела вездесущего Бормана. Он повозился в проеме двери, похрюкал своим свиным кряхтением, оставаясь недовольным тем, что фюрер вновь теряет свое и драгоценное для рейха время на увещевание своей любовницы, и скрылся.

— Твой Борман ревнует тебя ко всем, даже ко мне, — едва заметно улыбнулась Браун, радуясь возможности сменить тему и тональность их разговора.

Оттолкнувшись от подоконника, она подошла к Гитлеру и, не притрагиваясь к нему руками, словно боясь осквернить его своим прикосновением, прижалась щекой и грудью к его груди, ощущая шероховатость кителя и запах «Кельнской воды»[46].

….Гитлер инстинктивно оглянулся, не появился ли Борман в проеме двери еще раз, и лишь тогда по-отцовски погладил ее по щеке.

— Что поделаешь, Ева, настоящий мужчина, воин, всегда во власти долга и лишь иногда возвращается в мыслях к женщине. Браки, в основе которых лежит только секс, весьма непрочны: ведь партнеру всегда можно найти замену. Гораздо труднее переживать расставание, когда появляется чувство товарищества и ты начинаешь понимать, что две ваши жизни сливаются в одну[47].

— Да, так оно все и происходит… у нас с тобой.

— Видишь ли, фюрер не имеет права на брак. Нет, лично я, Адольф Гитлер, как всякий иной германец, имею такое право. Но фюрер — нет. Я слишком свято отношусь к этому понятию. К личности фюрера великой Германии, к легенде о нем, чтобы позволить себе разрушить ее преданиями о его семейной жизни. Ты должна понять это.

Он мягко отстранил Еву от себя, поцеловал б лоб и, резко повернувшись, направился к двери.

— Погоди, — придержала его Ева. — Мы еще не сказали друг другу главного.

Он остановился, но лицом к ней так и не повернулся.

— А что ты считаешь главным? Сейчас, в эти дни? Только без капризов и сентиментальности…

— Хочу попросить тебя… Хорошо, я останусь здесь. Я понимаю, что не могу, не имею права отнимать у тебя время ни в «Вольфшанце», ни тем более — в Берлине. Но, как истинная германка, я желала бы уйти из этого мира вместе с тобой. Только вместе.

Гитлер сдавленно прокашлялся и медленно, удивленно оглянулся.

— Почему ты заговорила об этом?

— Ты отлично знаешь, почему. Не будем уточнять. Просто я хочу, чтобы ты подтвердил это мое право уйти, когда это будет необходимо, из жизни вместе с тобой. И если представится возможность, уйти в те же минуты и тем же способом, что и ты.

— Но зачем? — едва слышно, подавленно пробормотал он. — Тебе-то зачем эта могильная привилегия?..

— Потому что, очевидно, мы с тобой так и не сможем обвенчаться, и когда пробьет наш час, всегда найдутся люди, которые станут отказывать мне даже в этом праве — уйти вместе с тобой.

— Но у нас еще будет время поговорить об этом, — несколько раздраженно отреагировал Гитлер.

— Нет, Адольф! Нет, нет, нет! У нас уже нет времени, мой фюрер, — вцепилась ему в плечи и тормошила так, словно забилась в истерике. — Почему ты не хочешь понять, что поставленные перед нашим с тобой алтарем песочные часы уже иссочили всю свою энергию и нам остается только уйти?!

— Это не наши часы, Ева.

— Наши. На нашем алтаре. Просто ты не понял этого. Вернее, понял, но еще не смирился.

— И не смирюсь. Я пришел в этот мир… я ниспослан Германии не для того, чтобы вот так вот взять и хлопнуть земной дверью. Я не самурай. Харакири для меня не почет, а позор, поскольку считаю позором любое бегство. Особенно — бегство от жизни, которое на самом деле является бегством от долга.

Ева застонала и отрешенно покачала головой. Как же трудно порой приходится объяснять «ее фюреру» то, что в общем-то не нуждается ни в каких особых объяснениях.

— Не спорь со мной. У нас нет времени. Не только потому, что тебя ждут у поезда. У нас его вообще нет. Я не требую от тебя никаких жертв, ничего невозможного. Дай мне слово, пообещай, поклянись, наконец, что как только поймешь, что тебе лучше уйти, — немедленно вызовешь меня к себе. Где бы ты ни находился. Конечно, было бы лучше, если бы наши могилы остались здесь, на вершине священной горы Фридриха… Но это не в нашей воле. Место для могилы выбирать будем не мы.

— И будут ли они, могилы?..

— Поэтому молю: где бы ты ни находился в те тяжкие для нас обоих и для Германии минуты… Ты должен вызвать меня, приказать мне… И я прибуду. Даже если для этого придется пробираться через вражеский стан. Уверена, что мое присутствие поможет тебе уйти. Потому что я постараюсь уйти первой, на твоих глазах. И ни на мгновение не усомнюсь в правильности этого решения. Не струшу, не дам повода нашим врагам опоганить домыслами нашу гибель.

— Е-ва-а… — страдальчески поморщился фюрер.

— Замолчи, Адольф. Тебе нечего возразить, только поэтому помолчи. Я постараюсь вести себя так, чтобы наши последние часы были прожиты достойно, как и вся жизнь. И чтобы гибель наша была воспринята немцами как заключительная сцена величайшей трагедии Германии, как последняя легенда Третьего рейха. Это будет гибель во имя великой Германии, которая неминуемо возродится.

Гитлер вновь хотел что-то возразить, но слова Евы явно задели его за живое. Сжав кулаки, он отчаянно повертел головой, словно пытался освободиться от короны из раскаленного железа, и, по-звериному прорычав что-то, решительно вышел из «Пещеры не-виннности».

60

Специальный поезд фюрера уже готов был к отправке. Генералитет и высшее руководство рейха заняли места в комфортабельных купейных вагонах. На перроне нервно переминалась группа зальцбургских чиновников и офицеров гарнизона, пришедших сюда, чтобы проводить Гитлера. Начальнику охраны фюрера докладывали, что на всем участке движения от Зальцбурга до Мюнхена срочно принимаются меры по усилению безопасности.

— Если произойдет хоть один инцидент, — пригрозил генерал-лейтенант войск СС и полиции Раттенхубер, — я подниму в воздух всю вашу дорогу вместе с вокзалами, охраной и будками осмотрщиков.

И никто не усомнился, что именно так начальник охраны фюрера и поступит.

— Поезд готов к отправке, — доложил Гитлеру личный адъютант обергруппенфюрер Шауб, явившись вместе с Раттенхубером в штабной вагон. — Какие будут распоряжения, мой фюрер?

— Будут, — угрюмо восстал Гитлер посреди своего просторного спального вагона. — Приготовьте машину и охрану. Я возвращаюсь в «Бергхоф».

Личный адъютант и начальник охраны переглянулись, не поворачивая голов. Эти генералы от СС давно отучились выдавать свое удивление по поводу решений фюрера, какими бы удивительными и неблагоразумными они ни казались.

— То есть… поездка откладывается? — вежливо уточнил Раттенхубер.