Читаем без скачивания Ветер богов - Богдан Сушинский

Морщинистое, с упрямо выпяченными скулами лицо Малыш-кина показалось Власову крайне изможденным, словно он только что вышел из лагеря для военнопленных. А ведь человек всего лишь ездил в Италию с инспекцией. По существу, туристическая поездка, почти увеселительная прогулка.

— Это не должно особенно огорчать нас, генерал. Если наши солдаты не желают воевать в Италии, значит, они рвутся на Восточный фронт.

— Именно так я и воспринял их порыв, — неуверенно и совершенно неубедительно поддержал его Малышкин,

— И очень скоро мы предоставим им такую возможность — сражаться не за Италию, а за свою родину.

Они сидели в небольшом Генеральском зале Дабендорфской школы пропагандистских кадров — три генерала, костяк все еще не сформированной Русской освободительной армии, и чувствовали себя заговорщиками, интригующими против тех, кому должны служить, и служащими тем, против кого, ни минуты не сомневаясь, интриговали.

— Я могу сказать то же самое, — поднялся генерал-майор Трухин, как только его коллега, опустошив бокал, сел на свое место. — Офицеры крайне встревожены настроениями, царящими в наших батальонах. Переброску их во Францию воспринимают как выражение недоверия к ним со стороны командования вермахта.

— Ну, знаете, им не угодишь. Франция, Италия, Югославия… Европа, словом. Чего им еще? Не терпится месить болота Белоруссии? Так ведь это им еще предстоит.

Генералы понимали, что командующий откровенно играет на публику, но понимали и то, что ему нечем их успокоить. Да, Гитлер и штаб Верховного главнокомандования не доверяют его солдатам. Но разве у армии существует еще какой-то способ доказать лояльность режиму, кроме как силой своего оружия? Что же мог поделать Власов? Так уж складывались обстоятельства.

— Мне совершенно непонятна политика немцев в отношении наших войск, — мрачно пробасил Трухин, и вечно багровое лицо его побагровело до цвета вишневой коры. — Войну они явно просрали, прошу прощения… Прут их большевики на всех фронтах. Так чего они ждут, господин командующий? Я спрашиваю себя: чего они ждут? Может, нам все же стоит каким-то образом прорваться к фюреру?

— Опять вы за свое, генерал, — укоризненно проворчал Власов, старательно протирая стекла новых очков. — В том-то все и дело, что неприятие нашей идеи исходит от фюрера.

— Тогда на кого они рассчитывают? Неужели и вправду мыслят теми же дурацкими постулатами, которыми напихивает их сраный, прошу прощения, журнал «Дер Унтерменш», если верить которому, все мы, славяне, недочеловеки или законченные дегенераты. По-моему, они куда смелее доверяют солдатам «Остлегионен»[40], чем частям РОА. Будто их «Остлегионен» способны что-нибудь изменить в ходе этой войны.

— Успокойтесь, генерал, появление «Остлегионен» тоже вызвало недовольство Гитлера. Эти части находятся в непосредственном подчинении вермахта, а Гитлер не желает, чтобы его арийская армия заражалась вирусом азиатской расы. Чистота крови, так сказать. Даже если речь идет о крови, пролитой на поле брани.

— Особенно на поле брани, — продолжал возмущаться Трухин.

— Я уже высказал свое мнение, о котором, уверен, германские генералы сумели уведомить Гитлера. Состоит оно в том, что вермахт не сможет победить в этой войне, пока в бой не будут введены силы Русской освободительной армии. За которой пошли бы население и значительная часть нынешних советских партизан. В этом меня убедили поездки по занятым немцами территориям, встречи с населением. Немцы не хотят понять, что без русских России им не одолеть. Не одолеть им России без русских — вот в чем их самая страшная ошибка, — зло врубался Власов в стол худым, по-крестьянски узловатым указательным пальцем.

Появилась официантка. Открытое славянское лицо, еще не утратившие природную розоватость щеки, пухлые, жаждущие поцелуев губы и опьяняюще крутые бедра. Пока она ставила на стол котлеты с гречневым гарниром, все три генерала жадно прощупывали ее фигуру взглядами, а Трухин даже не удержался и сумел попридержать ее за дородный стан.

— Не могу, — азартно повертел он головой, втягивая ноздрями хмельной запах тела официантки. — Украинская молодица… Нервы сдают.

Но официантка исчезла, и генералы мгновенно забыли о ней. Последние события в Европе настолько круто замешивали их судьбы, что, может статься, вскоре им уже будет не до молодиц.

— Некоторое время мы с вами, господа генералы, ждали ответа фюрера на наше послание[41]. Но теперь мне точно известно, что его не последует. И может быть, эта даже к лучшему.

Генералы удивленно уставились на командующего.

— С точки зрения дипломатии, отсутствие ответа всегда предпочтительнее, чем резко отрицательный ответ. При изменившейся ситуации рейхсканцелярия, да и сам фюрер, могут сослаться на то, что ответ не был отправлен по чистому недоразумению. Или же не дошел.

— Это потому, что у нас под ногами постоянно путается всякая дезертирная шушера, — скрипел своим срывающимся голосом Трухин. — По ней, сволочной, судят и о нашем движении. Вспомните: как раз тогда, когда мы сочиняли свое послание, «СС Дружина-1» полковника Родионова перебивает конвой эсэсовцев и вместе с партизанами уходит в леса[42]. Говорят, после этого Родионова даже переправили в Москву и сам Сталин наградил его каким-то орденом. Поневоле начнешь впадать в подозрение, как в старческий маразм. В то же время штаб вермахта, погрызся и с командованием бригады «Остинторф»[43].

— Так ведь Жиленкову и Боярскому немцы подсунули сволочных офицеров, которые начали относиться к русским командирам как к денщикам, — негромко, словно опасаясь подслушивания, проворчал Малышкин. — Нам тоже не очень-то доверяют. Даже генералитету. Ведь запретили же вам лично проинспектировать войска, находящиеся во Франции, — напомнил он Власову.

— Я бы не стал утверждать это столь категорично, — швырнул измятую салфетку на стол командующий. Этот запрет он скрывал даже от своих ближайших соратников и был удивлен, что Малыш-кину каким-то образом стало известно о нем. — В любом случае мы не должны акцентировать сейчас внимание на наших разногласиях со штабом вермахта, СС и рейхсканцелярией. По-моему, совершенно ясно, что это не в наших интересах.

— Но ведь в узком же кругу… — спокойно заметил Малышкин, явно укоряя командующего в том, что тот попытался скрыть от них столь вопиющий факт.

Власов сжал кулаки и, забыв о еде, с минуту сидел, закрыв глаза и выставив намертво сжатые кулаки на стол, далеко впереди себя. Время от времени крепкие жилистые руки его вздрагивали, будто он удерживал ими рукояти стреляющего максима.

Командующий не желал никакого конфликта с немцами. Не из-за страха. Он слишком многое поставил на карту, чтобы смириться с тем, что однажды его армию, как и все Русское освободительное движение, попросту расформируют, а руководство расстреляют или вновь загонят в концлагерь — это в лучшем случае.

Россия еще должна узнать о нем. Его войска еще должны войти в Москву. Но уже как национальная освободительная армия, сумевшая поднять на восстание весь народ. Когда к ней будут относиться приблизительно так, как большинство населения Югославии относится сейчас к армии маршала Тито.

57

Их страхи, философствование о войне и бытии остались на берегу. Здесь, у подводных камней, к которым они заплыли, вода казалась еще теплее, чем у берега, островерхие крыши отеля и окрестных строений — шпилями таинственных замков, а солнце светило радостно и безмятежно, очищая человеческие чувства и весь мир от жестокости и нравственной скверны.

Взобравшись на самый большой, но тем не менее скрытый под водой камень, Фройнштаг осмотрелась и по-детски рассмеялась.

— Посмотрите! — крикнула так, словно Скорцени находился вдали от нее. — Не кажется ли вам, что я похожа на пророка Моисея, который ведет свое племя «по морю аки по суху»?!

— Перед всеми, кто смотрит на вас с берега, вы еще и предстаете в образе Девы Марии.

— О нет, я слишком грешна для Нее — плеснула водой в лицо Отто, стараясь не допустить, чтобы он взобрался на ее невидимый миру подводный остров.

— Но кто здесь знает об этом, кроме меня?

Они целовались, стоя посреди моря, и солнце нежно опаляло их плечи, легкий морской бриз охлаждал их лица, а шелковистая волна обещала хранить тайну их военно-морской любви.

Губы Лилии казались сладковато-солеными; ее грудь бесстыже, вызывающе топорщилась сосками и взывала к обладанию; ее глаза излучали таинственный пламень, который еще нужно было кому-то освободить из плена желаний и предать костру страстей.

— Ты считаешь, что это возможно? — тихо прошептала Лилия, поняв, что «освобождение» уже началось: сильные, властные руки Отто принялись уверенно оголять ее скрытое под синевой моря тело. — Ты находишь, что все это в принципе возможно? — не сопротивлялась, а скорее сомневалась она в том, что было задумано Скорцени в порыве безудержной страсти.