Читаем без скачивания Гауляйтер и еврейка - Бернгард Келлерман

Новые таинственные планы Румпфа встревожили Марион, но вскоре она забыла о польском замке. И вот однажды гауляйтер радостно сообщил ей, что из Польши наконец прибыли снимки. Он указал на бильярд, заваленный фотографиями.

— Подойдите поближе, фрейлейн Марион, и посмотрите сами, — сказал он весело, как ребенок, получивший желанный подарок. — Этот замок принадлежал польскому князю — ведь князей в Польше были сотни, — его имя мне, к сожалению, не выговорить. Мне хотели его подарить, но я приобрел этот замок на законном основании, за килограмм польских бумажных денег, — из нашей добычи, разумеется. Как он вам нравится?

Это был небольшой старинный замок в стиле пышного рококо, необычайно красивый.

Марион внимательно рассматривала фотографии, притворяясь заинтересованной. Она кивнула.

— Великолепно, — сказала она. — Я нахожу его просто очаровательным.

— А вот фонтан перед замком, — продолжал Румпф, указывая на другую фотографию. — Группа веселящихся наяд.

На бильярде лежало еще множество превосходных снимков: комнаты, порталы, лестницы, залы, будуары, аллеи, беседки, уголки парка.

— Вот это покои, салоны и будуары княгини, — объяснил Румпф и, смеясь, добавил: — Или, говоря точнее, той дамы, которая отныне будет жить в нем. Мне особенно нравятся снимки парка. Взгляните на эти кусты и заросшие беседки! Я все время думал о вас, когда жил там. Мне казалось, что все это придется по вкусу моей маленькой гордой еврейке, — закончил он.

Весь вечер он возвращался к разговору о замке, расположенном так близко от его имения.

— Я предоставлю этот замок в ваше распоряжение, Марион, — сказал он. — Вы будете жить среди крестьян, как княгиня. Разумеется, вы возьмете с собою вашу приемную мать и отца. Поймите меня правильно. Не исключено, что наступит время, когда евреям будет запрещено жить в Германии. Тогда я отдам этот замок вам и вашей семье, и вам, конечно, будет приятно иметь надежное убежище. — Увидев, что Марион побледнела, он успокоительно прикоснулся к ее руке. — Ведь этого еще нет, Марион, но все может случиться. Возьмите с собой фотографии, и, если у вас будут какие-нибудь пожелания, то скажите мне. В ближайшие дни я надолго уеду в Польшу, где буду управлять одной из завоеванных провинций. Когда я вернусь, сообщите мне ваше решение. Идет?

— Великолепно, — сказала седовласая курчавая Мамушка, когда Марион показала ей фотографии. — Великолепно, господин гауляйтер! Но нам ничего этого не нужно. Даже если вы выложите все лестницы брильянтами. Если уж дойдет до этого, то мы убежим в Швейцарию. В крайности пешком пойдем, хотя бы нам пришлось идти целый год!

Учитель Гляйхен, заведовавший деревенской школой в Амзельвизе, был занят до пяти часов. В шесть он ежедневно отправлялся на прогулку, даже зимой, когда в эти часы было уже совсем темно. Он всегда шел по прямой тополевой аллее, которая вела в город, и неизменно встречал на своем пути, худощавого седого человека в мягкой шляпе с двумя очаровательными золотисто-желтыми таксами. Оба останавливались и с четверть часа болтали друг с другом. Доктор, как называл этого человека Гляйхен, передавал ему пачку газет и сверток с какими-то заметками. Гляйхен же вынимал иэ кармана рукопись и вручал ему; потом они вместе отправлялись в город и исчезали в одном из доходных домов Ткацкого квартала. Но это бывало редко, не чаще, чем раз в две недели. Обычно Гляйхен тотчас же возвращался обратно в свой домик, где жил с больной женой, уже два года не встававшей с постели, и сыном — бойким четырнадцатилетним мальчиком.

Вечера он проводил за работой. Такую жизнь Гляйхен вел уже много лет. Это было нелегко, но что поделаешь!

Полночи он сидел над книгами и картами, заметками и газетами, полученными от доктора. Затем часами торопливо писал, всецело погруженный в свою работу, исписывая страницу за страницей. Отсюда, из своей маленькой мансарды, Гляйхен руководил всей подпольной контрпропагандой в округе. Письма, подписанные «Неизвестным солдатом», были только частью этой работы.

Случалось, что для сна ему оставался лишь какой-нибудь час. До утра он, как зверь в клетке, шагал по комнате. Мысли о страшном положении Германии, о злосчастной судьбе немецкого народа не давали ему ни мгновения покоя. На одной стороне — грозная Англия и могущественная Франция, пока еще не сказавшая своего слова Америка и загадочный сфинкс — Россия, на другой — пустобрех и авантюрист, невежественный и бессовестный, который вызывает на бой все силы мира! Катастрофа неминуема! Ужас охватывал его.

Ночи напролет раздумывал он над судьбою Вольфганга, все еще узника в Биркхольце, и без устали ломал себе голову над тем, как завязать с ним сношения. До сих пор это не удавалось, хотя они и сумели наладить систематическую связь с лагерем в Биркхольце.

Но случай помог ему. Доктор, с которым он встречался на шоссе, обратил его внимание на снимок, появившийся в одной, иногородней газете; снимок этот наводил на мысль о Вольфганге. В иллюстрированном приложении к этой газете появилась фотография с надписью: «Искусство в Биркхольце». Это звучало как насмешка. «Жена коменданта позирует скульптору». По-видимому, печальная слава Биркхольца повсюду вызывала слишком бурное негодование, и власти пытались успокоить народ.

Искусство в Биркхольце! Гляйхен громко рассмеялся, что редко случалось с ним. В сильнейшем волнении он разглядывал фотографию: полнотелая женщина с пышной, вызывающей прической, сидя в удобном кресле, позировала скульптору. Незаконченный бюст все же свидетельствовал о том, что его лепила рука большого мастера. Судя по фигуре скульптора, намеренно отодвинутого на задний план, так что изображение вышло неясным, им мог быть только Вольфганг Фабиан.

Гляйхен много лет писал в газетах и журналах по вопросам искусства. Он разыскал несколько своих наиболее удачных статей со множеством снимков и, внутренне смеясь, послал коменданту Биркхольца, сопроводив их потоком лестных уверений в преданности. Он, искусствовед Гляйхен, покорнейше просил предоставить ему возможность ознакомиться с бюстом комендантши, который, несомненно, привлечет к себе внимание широких кругов. Расчет Гляйхена на. женское тщеславие «модели» и на стремление коменданта к шумихе оправдался, и через несколько дней ему было дано разрешение явиться в Биркхольц.

Он увидел печально знаменитый лагерь, страшный своей оторванностью от мира, но его быстро провели в роскошную, комфортабельную виллу коменданта, расположенную на опушке леса. Дежурный проводил его на верхний этаж, и глазам его представилась «модель» с ее вызывающей прической и Вольфганг в белой рабочей блузе. Здороваясь с дородной, полногрудой дамой, Гляйхен высоко вскинул руку и громко произнес: «Хайль Гитлер!». Вольфганга он, якобы, просто не заметил. Комендант, к счастью, был занят служебными делами.

Вольфганг тотчас узнал его и чуть-чуть улыбнулся, чтобы скрыть свое удивление. Гляйхен же едва узнал Вольфганга. Его густые волосы были коротко острижены, лицо со впалыми щеками выглядело страшно, во рту у Вольфганга недоставало нескольких зубов, вдобавок он слегка прихрамывал. Руки его, так хорошо знакомые Гляйхену, казались руками скелета.

Как искусствовед Гляйхен должен был, конечно, со всех сторон осмотреть бюст, так что позировавшей даме пришлось встать.

— Вы сотрудничаете в «Беобахтер»? — спросила дама с вызывающей прической.

— Нет, — ответил Гляйхен, — я пишу для крупных художественных журналов и позволю себе прислать госпоже комендантше мои статьи.

Это была довольно красивая, добродушная женщина; до замужества она служила буфетчицей в баре. Вскоре ее голос донесся из соседней комнаты: она обстоятельно беседовала по телефону с портнихой. Почти десять минут друзья говорили вполголоса. Услышав, как стукнула положенная на место трубка, они пожали друг другу руки, и Гляйхен стал усердно записывать что-то в свою книжку. Через несколько минут он ушел.

На обратном пути он все время тихонько посмеивался, его глаза утратили мрачное выражение и весь день, казалось, излучали свет. Только теперь он понял, как дорог ему Вольфганг.

В тот же день он потратил два часа на то, чтобы добраться до Якобсбюля и передать Ретте поклон от Вольфганга, а также сообщить, что профессор надеется на скорое освобождение. Затем он позвонил дамам Лерхе-Шелльхаммер, которым сообщил, что дал слово Вольфгангу Фабиану лично передать им привет. Его попросили прийти на следующий день под вечер.

Назавтра, после окончания занятий в школе, Гляйхен отправился в путь.

— И вы в самом деле были в Биркхольце? — крикнула ему фрау Беата, едва только он переступил порог комнаты. — Как же вам, скажите на милость, удалось туда проникнуть? Нам это показалось невероятным.

— В каком состоянии вы нашли профессора? — перебила ее Криста.