Читаем без скачивания Клеопатра - Генри Хаггард

Льстивый Деллий тоже пришел, он изо всех сил улыбался и кланялся, приветствуя от имени Антония «богиню красоты» и приглашая ее на пиршество, которое подготовил его господин в честь гостьи. Но Клеопатра гордо отказалась:

– Сегодня Антонию должно идти к нам, а не нам к нему. Передай благородному Антонию, пусть он приходит сегодня вечером к нашему скромному столу… Или мы будем ужинать в одиночестве.

Деллий ушел, отвешивая поклоны чуть не до земли, на корабле все приготовили для пира, и наконец я в первый раз увидел Антония. Он явился в пурпурном плаще, это был статный мужчина, высокий, красивый, в расцвете сил, с яркими голубыми глазами, вьющимися волосами и благородными точеными чертами, как на греческой гемме. Царственная осанка, могучее сложение, открытое лицо, на котором его мысли отражались так явственно, что любой мог их прочитать. Лишь мягкий рот выдавал слабость, словно перечеркивая силу и строгость лба. Он взошел на корабль со свитой военачальников и, увидев ложе Клеопатры, замер от изумления, уставившись на нее широко раскрытыми глазами. Она тоже смотрела на него во все глаза. Я заметил, что у нее к щекам прилила кровь, и почувствовал в сердце острый укол ревности. Хармиона, которая наблюдала за ними из-за своих опущенных ресниц, тоже заметила мои мучения и улыбнулась. Клеопатра не произнесла ни слова, лишь протянула Антонию свою белую руку для поцелуя, и он, так же безмолвно, склонился к руке и поцеловал.

– Приветствую тебя, благородный Антоний! – наконец заговорила она своим дивным мелодичным голосом. – Ты звал меня, и вот я здесь.

– Волны принесли Венеру, – ответил он глубоким густым басом. – Я звал женщину, а из морских пучин ко мне явилась богиня!

– А на берегу ее встретил прекрасный бог! – рассмеялась она. – Но довольно красивых слов, любезностей и лести, ибо на суше даже Венере хочется есть. Твою руку, благородный Антоний.

Загремели фанфары, и сквозь расступившуюся перед ними толпу Клеопатра и Антоний рука об руку в сопровождении своей свиты прошествовали на пир.

(Здесь в папирусе очередной пропуск.)

Глава XV

О пире Клеопатры, о растворении жемчужины, о пророчестве Гармахиса и о любовной клятве Клеопатры

На третий день в зале дворца, отведенного Клеопатре, снова был устроен пир, и великолепием своим он даже превзошел два предыдущих. Вокруг большого стола были расставлены двенадцать украшенных золотыми рельефами лож, ложи Клеопатры и Антония, целиком из золота, были украшены драгоценными камнями. Золотые блюда тоже сверкали самоцветами, стены зала были увешаны пурпурными тканями, расшитыми золотом, а на полу, покрытом сеткой из тонких золотых нитей, толстым слоем по щиколотку лежали свежие лепестки едва распустившихся роз, и когда рабы проходили по залу, ступая по ним, с пола поднимался одуряющий аромат. Мне снова было приказано стоять с Хармионой, Ирас и Мерирой позади ложа Клеопатры, и я, исполняя обязанности раба, должен был объявлять каждый час пролетавшего времени. Отказаться я не мог, и сердце мое горело бешеным огнем. Про себя я поклялся, что последний раз сношу подобное унижение и больше такому позору себя не подвергну. Хоть я и не верил словам Хармионы о том, что Клеопатра собирается стать любовницей Антония, я больше был не в силах терпеть бесчестье, надругательство и столь изощренную пытку. Ибо теперь Клеопатра разговаривала со мной только так, как царице должно разговаривать с рабом, и я думаю, что ее черному сердцу мои терзания доставляли удовольствие.

Я, фараон, коронованный править Кеметом, стоял среди евнухов и служанок у ложа египетской царицы, пока шел веселый пир и рекой лилось вино. Антоний не сводил глаз с лица Клеопатры, которая время от времени позволяла своему глубокому взгляду погрузиться в его взор, и тогда они на какое-то время замолкали. Он рассказывал ей о выигранных им войнах и о совершенных им героических поступках, но не только: еще он отпускал соленые шуточки, вовсе не предназначенные для женских ушей. Но ее это ничуть не смущало, наоборот, она, поддавшись его настроению, прибавляла к его рассказам свои, хоть и более изысканные, но ничуть не менее бесстыдные.

Наконец, когда с трапезой было покончено, Антоний обвел взглядом окружающее его великолепие.

– Скажи мне, о прекраснейшая царица Египта, – промолвил он, – неужели берега Нила усеяны золотым песком, раз ты можешь вот так день за днем тратить на пиры суммы, за которые можно купить целые царства? Откуда такое неслыханное богатство?

Я подумал о гробнице божественного Менкаура, чье священное сокровище расточалось столь недостойно, и посмотрел прямо в глаза Клеопатре. Она поймала мой взгляд и, прочитав мои мысли, гневно нахмурилась.

– Что же тебя так поразило, благородный Антоний? – сказала она. – В Египте у нас есть свои тайны, и мы знаем, где добыть денег, и умеем это, когда нужно. Как ты думаешь, какова цена, скажем, этой золотой посуды, мяса и напитков, которые были нам поданы?

Он обвел взглядом богатый стол и наугад сказал:

– Тысяча сестерций?[29]

– Ты ошибся, благородный Антоний. В два раза дороже. Но я дарю все это тебе и твоим друзьям в знак дружбы. Но это еще не все. Я удивлю тебя еще больше: я выпью десять тысяч сестерций в одном-единственном глотке.

– Это невозможно, прекрасная царица!

Она засмеялась и приказала рабу принести в прозрачной стеклянной чаше немного уксуса. Когда чашу принесли, она поставила ее перед собой и снова засмеялась. Антоний встал со своего ложа, подошел и сел рядом с Клеопатрой, остальные же гости с интересом ждали, что же она будет делать. И вот что сделала Клеопатра: она вытащила из уха одну из тех огромных жемчужин, которые последними были извлечены из тела божественного фараона, и, прежде чем кто-либо успел сообразить, что было у нее на уме, бросила жемчужину в уксус. В зале сделалось очень тихо – потрясенные гости в изумлении затаили дыхание, – и удивительная жемчужина начала медленно растворяться в крепком уксусе. Когда она растворилась полностью и от нее не осталось и следа, Клеопатра взяла чашу, покачала ее, взбалтывая, и выпила весь уксус до последней капли.

– Еще чашу уксуса! – крикнула она рабу. – Моя трапеза еще не закончена. – И она сняла вторую жемчужину.

– Нет! Клянусь Вакхом, не нужно! Этого я не позволю! – воскликнул Антоний и схватил ее за руки. – Я уже достаточно увидел. – И в этот миг, движимый сам не знаю какой неведомой силой, я громко крикнул:

– Еще один час миновал, о царица! Проклятие Менкаура стало на час ближе!

По лицу Клеопатры разлилась пепельная бледность, и она в ярости развернулась ко мне. Остальные в недоумении воззрились на меня, не понимая, что означают мои слова.