Читаем без скачивания Зов из бездны - Михаил Ахманов

– Стоит ли тогда высаживаться на этой земле? – Присмотревшись, я заметил, что из города толпою валят мужчины – кажется, вооруженные.

– Видит Баал, не стоит, но рулевое весло у нас треснуло, мачта покосилась, обшивка у кормы разошлась, канаты порваны, сосуды разбиты, и нет у нас пресной воды. Далеко ли уплывем на таком корабле?.. Люди мои устали, напуганы и голодны… Некуда нам деваться, Ун-Амун!

– А если поискать другую бухту?

– В каждой удобной бухте, у каждого источника воды кто‑то живет, – отозвался Элам. – Этих я хотя бы знаю, бывал в их городе. Женщина здесь правит, женщина по имени Хетеб. Случается, заходят в Библ ее корабли, и если год урожайный, привозят масло и вино. – Он поглядел на берег, где уже собралась большая толпа, нахмурился и добавил: – Ты египтянин, посланец бога, важный человек! Как сойдешь с корабля, кричи, чтобы отвели тебя к Хетеб. Скажешь ей, что нужно нам подлатать корабль и набрать воды. И еще скажешь, что нет у нас дорогого груза, ни золота, ни серебра, ни тканей, а только кедровые бревна.

Гребцы сложили весла, корабль медленно приблизился к берегу, киль царапнул песчаное дно. Я спрыгнул в воду. Было ее по грудь, и казалась она теплой и ласковой, точно не бурлила недавно Великая Зелень, не грозила поглотить нас вместе с судном. Внезапно я почувствовал, что хочу пить. Но не только жажда терзала меня, а еще и голод, и усталость, и неуверенность. Был я в те мгновения испуган и слаб, как человек, идущий на суд к Осирису.

Раздвигая воду, едва шевеля ногами, добрел я до берега. Только вышел на песок, как вцепились в меня чужие руки, дернули, поволокли то в одну сторону, то в другую, будто хотели растерзать на месте. Кто рвал мою одежду, кто пинал ногами, кто швырял в глаза песок, а кто‑то ударил по голове – да так, что помутился разум. Испуганный и ослепленный, я не видел лиц этих людей, слышал лишь их голоса – вопили они яростно, громко и злобно, но я не понимал ни слова. Решил я звать Хетеб, как посоветовал кормчий, собрался крикнуть, но вырвались из горла писк и свист, точно жалобная песня флейты, какой провожают умерших в усыпальницу. И сам я был уже наполовину мертв.

Однако не поют песен в зубах крокодила и не играют на флейте. Не знаю, откуда пришли ко мне силы, но оттолкнул я державших меня, выпрямился и закричал:

– Есть ли человек среди вас, кто понимает речь Та-Кем? Есть ли умеющий говорить? Есть ли милосердный к путнику?

И один из людей, что стояли поодаль, наблюдая, как терзают меня, молвил:

– Вот слова египтянина, и я их понимаю. Редкий гость! Послушаем, что скажет.

Наверное, была у говорившего власть или боялись его в этом городе, только отпустили меня. Вытер я с лица песок, отдышался и произнес:

– Веди меня к Хетеб. Хочу поклониться твоей госпоже.

– Вот она, – вымолвил этот человек. – Кланяйся, если желаешь. Но не поможет это тебе.

Стояла у городских домов женщина в цветном платье, невысокая, но полная и с сединой в волосах. Не похожа была она на женщин Та-Кем и женщин Джахи: лицо округлое, нос прямой, губы тонкие, а подбородок твердый. Глаза… Никогда не видел я таких глаз – были они цветом, как море в непогоду. В руках Хетеб держала секиру с двумя лезвиями – должно быть, знак своей власти.

И сказал я ей через того, кто понимал мою речь, такие слова:

– Знают имя твое, госпожа, в Библе, где правит князь Закар-Баал, и в Танисе, и в Фивах, граде Амона, и знают там, что творишь ты праведное. Вот я перед тобой, посланец божий, и вот корабль из Библа, а в нем только кедровый лес для священной ладьи. Бревна, и ничего больше.

Нахмурила брови Хетер и спросила:

– Зачем ты это говоришь?

– Рассвирепело море, и ветер пригнал нас к твоей земле, – ответил я. – Боюсь, что убьют нас твои люди. А нам всего лишь нужно починить корабль и набрать воды для питья. Окажи нам милость, помоги и защити.

Лоб Хетер прорезали морщины. Взглянула она на свой народ, бродивший в отдалении, точно волки вокруг овцы, взглянула на застывший у берега корабль и произнесла:

– Что пришло с моря, то наше. Таков древний обычай в моем племени. Скажи, зачем мне его менять?

Ослабли мои колени, ибо понял я, что эта женщина безжалостнее всех филистимских князей и правителей Джахи. Стоит ей повести рукой, и растерзают меня, Элама и мореходов наших, а корабль и кедры сожгут. От злобы сожгут, не найдя ни серебра, ни золота, ни иных сокровищ.

Собрался я с духом и промолвил:

– Позволишь ли ты убить меня и корабельщиков? Я – посланец Амона, и бог за меня отомстит! А за мореходов, княжьих слуг, будет месть Закар-Баала! Ты ведь торгуешь с ним, госпожа, шлешь корабли с вином и маслом… Захватишь это его судно, так в Библе захватят десять твоих! А велика ли тебе выгода от бревен и от наших жизней? Думаю, намного меньше, чем от торговли с Библом.

Вразумил меня Амон на эти речи. А что до Хетер, то эта женщина была не только безжалостной, но и разумной. Очевидно, и считала хорошо, понимая, где выгода, а где потеря. Выслушав меня, взглянула она сурово на своих людей и подняла секиру.

– Не трогать их! День и ночь пробудут здесь, и пусть уходят невредимы. Я сказала!

Хетер удалилась, и больше я ее не видел. Но думаю, что власть ее была сильна, и ни один островитянин не приблизился к нам, пока мы чинили канаты, укрепляли мачту и запасались водой. Никто не помог, но никто и не тронул, даже не взглянул на нас. Верно сказано: благодеяние разбойника – пройти мимо и не заметить.

Мы подняли парус и вышли в море еще засветло. Когда растаял в вечерней дымке берег Иси, Элам велел выбить затычки из бурдюков с вином и налить каждому чашу. Мы выпили, и кормчий сказал:

– Должно быть, спас нас Амон, спас великий бог Египта. Велик он, но молчалив! Нужны ему уста человека, чтобы поведать волю свою и отвратить несчастья. – Улыбнулся мне Элам, налил по второй чаше и молвил: – Хорошо, что нашелся у нас такой человек.

Я стоял среди корабельщиков, пил с ними вино и глядел на их бородатые лица, уже не казавшиеся мне чужими и странными. И понял я, что буду теперь тосковать по этому страшному морю, по городам, что высятся на его берегах, по землям, что лежат за краем света. Буду вспоминать людей, которых встретил, добрых, как Бен-Кадех, щедрых, как Эшмуназар, сильных и смелых, как Феспий, нежных, как милая моя Тентнут… Но не поведаю я о них Херихору и его писцам, а если попытаюсь, папирус сохранит немногое, может быть, чье‑то имя или сказанное слово. Папирус с отчетом, что ляжет в храмовой архив, не для таких воспоминаний; в нем напишут про города, где я побывал, про князей, которых встретил, про золото и серебро, что отданы за кедры, и будет в нем, конечно, славословие Амону, царю богов. Так положено, и я, привратник врат святилища, об этом знаю. Чувства и мысли, горе и радость, смех Эшмуназара и сладкие губы Тентнут не для таких отчетов. Это все останется со мной.