Читаем без скачивания Заблудший святой - Рафаэль Сабатини

Тут я застонал, обхватив голову руками.

– Куда же мне идти? – воскликнул я. – Есть ли на земле место для меня? Я изгнан отовсюду. Самый мой дом и тот восстает против меня. Куда мне идти?

– Если тебя волнует только это, – сказал Галеотто сладким голосом, как бы посмеиваясь над елейной интонацией некоторых священников, – ну что же, тогда поедем в Пальяно.

Я вскочил при этом слове – буквально вскочил на ноги и уставился на него горящими глазами.

– Что случилось? Что с тобой? – удивленно спросил он.

И было чему удивляться. Это название – Пальяно – возникло в моей памяти так отчетливо, что передо мной, как вспышка света, вдруг снова предстало странное видение, посетившее меня во время бреда: я вновь увидел манящие глаза, простертую ко мне нежную ручку и ласковый голос, зовущий меня:

– Приходи в Пальяно! Приходи скорее!

Кроме того, теперь я вспомнил, где слышал убеждающие меня вернуться в мир слова, столь схожие по своему смыслу с теми, которые в свое время говорил мне Джервазио.

Что это за чудо? Какое здесь действует волшебство? Мне было известно – ибо мне об этом сказали, – что именно рыцарь по имени Этторе де Кавальканти принес весть о человеке, так странно похожем на Джованни д'Ангвиссола в молодости.

– Ты еще так слаб, Агостино! – обеспокоенно воскликнул Джервазио, обнимая меня за плечи, поскольку я пошатнулся.

– Нет, нет, – ответил я. – Это ничего. Скажи мне… – И я замолчал, боясь, как бы ответ на мой вопрос не разрушил вдруг вспыхнувшую надежду. Ибо мне казалось, что в этом месте, полном фальшивых чудес, сотворилось по крайней мере одно истинное чудо; и если оно подтвердится, тогда я приму его как знамение, указание на то, что мое спасение находится в миру. Если же нет…

– Скажи-ка мне, – начал я снова. – У этого Кавальканти есть дочь. Она его сопровождала в тот день, когда он был здесь. Как ее зовут?

Галеотто смотрел на меня, прищурив глаза.

– Почему ты спрашиваешь? Какое это имеет значение?

– Больше, чем ты думаешь. Отвечай же мне. Как ее имя?

– Ее зовут Бьянка, – сказал Галеотто.

Что-то у меня внутри словно бы подалось, и я разразился глупым смехом – так смеются женщины, когда находятся на грани слез. Усилием воли мне удалось совладать с собой.

– Очень хорошо, – сказал я. – В таком случае я поеду с тобой в Пальяно.

Оба они смотрели на меня во все глаза, удивленные внезапностью моего решения, столь внезапно последовавшего за информацией, которая, по их мнению, не могла иметь ни малейшего отношения к делу.

– Не лишился ли он рассудка? – ворчливо спросил Галеотто.

– Мне кажется, рассудок к нему возвращается, – ответил Джервазио после недолгой паузы.

– В таком случае помоги мне Бог, дай мне побольше терпения, – проворчал старый воин, немало удивив меня таким замечанием.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. В МИРУ

Глава первая. ПАЛЬЯНО

Когда мы подъезжали к серым стенам Пальяно, сирень была в полном цвету, и с тех самых пор ее аромат, воскрешая в памяти мое возвращение в мир, всегда символизирует для меня этот мир, во всей его широте и многообразии.

Мое возвращение было безоговорочным – я не колебался и не оглядывался назад. Решившись на этот шаг, я сделал его решительно и бесповоротно. Поскольку Галеотто предоставил в мое распоряжение все необходимые денежные средства с тем, что я верну ему долг впоследствии, как только получу возможность распоряжаться своим имением в Мондольфо, я без излишнего стеснения воспользовался этой его любезностью для удовлетворения самых неотложных своих нужд.

Я принял предложенное им тонкое белье и подобающее платье, достойное моего благородного имени, и теперь, когда борода моя была сбрита, волосы подстрижены до положенной длины, мой нарядный вид доставлял мне огромное удовольствие. Подобным же образом я принял от него оружие, деньги и коня. Экипированный таким образом, я впервые в жизни выглядел так, как подобает выглядеть аристократу столь высокого ранга, как мой, и выехал с Монте-Орсаро вместе с Галеотто и Джервазио в сопровождении эскорта из двадцати вооруженных всадников.

И с того самого момента, как мы выехали оттуда, меня охватило ощущение удивительного покоя, счастья и ожидания. Меня больше не мучил страх оказаться недостойным той жизни, которую я для себя избрал, – как это было в то время, когда я готовился в монахи.

Галеотто радовало мое хорошее настроение, он испытывал горделивое удовольствие, видя, каким молодцом я выгляжу, и клятвенно уверял, что со временем я стану достойным сыном своего отца.

Первым моим самостоятельным поступком в новой жизни было то, что я сделал, когда мы проезжали через Поджетту.

Я велел остановиться перед той жалкой харчевней – над ее дверями была прикреплена, несомненно, та же самая увядшая ветка розмарина, что висела там осенью, когда я в последний раз там проезжал.

Я приказал моей старой знакомой – волоокой и пышногрудой девице, которая стояла, прислонившись к дверному косяку, и дивилась на великолепную кавалькаду, подъехавшую к дому, – позвать мне трактирщика. Он явился, неуклюжий и согбенный, со смиренным видом и робостью в глазах – ничего похожего на то, как он себя вел по отношению ко мне.

– Где мой мул, негодяй? – спросил я его.

– Какой мул, ваше великолепие? – пробормотал он, вопросительно посмотрев на меня.

– Полагаю, что ты меня забыл – забыл юношу в старом черном одеянии, который проезжал здесь прошлой осенью и которого ты ограбил.

Когда он услышал мои слова, его лицо покрыла нездоровая желтизна, он задрожал от страха, бормоча какие-то объяснения и оправдания.

– Довольно! – остановил я его. – Ты не пожелал тогда купить моего мула. Купишь его сейчас и заплатишь с процентами.

– В чем дело, Агостино? – спросил Галеотто, подъехав ко мне.

– Восстановление справедливости, синьор, – коротко ответил я, после чего он больше меня не расспрашивал, а просто наблюдал происходящее с серьезной улыбкой. Я вновь обратился к трактирщику. – Сегодня ты ведешь себя не совсем так, как в прошлый раз, когда мы с тобой виделись. Я пощажу тебя, не отправлю на каторгу, для того чтобы нынешнее счастливое избавление послужило тебе хорошим уроком. А теперь, негодяй, выкладывай десять дукатов за моего мула! – И я протянул руку.

– Десять дукатов! – воскликнул трактирщик, набравшись храбрости при мысли о том, что его не повесят. – Это же вдвое против того, что стоит несчастная скотина! – протестовал он.

– Знаю, – отвечал я. – Значит, пять дукатов за мула и пять – за твою жизнь. Я оказываю тебе милость, назначив такую низкую цену за твою шкуру – впрочем, большего она и не стоит. Шевелись, мошенник, давай десять дукатов без лишних слов, а не то я спалю твой гнусный вертеп, а тебя повешу на пепелище.