Читаем без скачивания До чего ж оно все запоздало - Джеймс Келман

Он все ждал, когда кончится дождь. Поднялся с кушетки, подошел к окну, проверить, как там. Льет как из ведра. А он ничего и не слышал, просто не прислушивался; слишком занят был, все думал, думал. Плюс надо бы побриться. Это такая составная часть ритуала. Даже если он горло себе перережет и окочурится, все равно он этот свой подбородок отскоблит дочиста, дочиста. Потому как, выходя отсюда, он должен высоко держать голову, должен быть чисто выбритым, свеженьким и охеренно новехоньким, чистые носки и – Христос всемогущий затраханный, он напялит одну из этих сволочных новых рубашек. Он человек гордый. Гордый он, блин, человек. Сэмми произносит это вслух: Я человек гордый, блин, говорит он, так что хрен тебе. Вообще-то, скорее рычит, чем говорит. Но это тоже такая составная часть, часть гордости. Долбаный ад, ну ведь правда же. Хрен вам, ублюдки. Чистая правда; он человек гордый. А чем это он так гордится. Да хер его знает, гордится, и все дела.

Вот так вот.

Скоро уже и выходить пора. Дождь там, град или ясное солнышко, выбирать ему не приходится. Надо кое-что прикупить; батон, сыра кусок. Наделает себе в дорогу бутербродов, башли-то беречь придется.

Сэмми приступает к поискам кроссовок.

А правда, занятными путями движется твоя жизнь. Нет, ей-богу. Дичь. Те же деньги взять, ты даже не знаешь, сколько их у тебя. Бумажки все перемешались. Так что придется и этим заняться. Но одно уж наверняка, на Чарли он больше не нарвется, потому как даже и не увидит его ни хрена! Разве вот Чарли первым его заметит. Ладно.

Мудаки вроде него никогда тебя о помощи не попросят. Ждут, когда ты сам догадаешься. Карты у тебя на руках, друг, ну, так открой же их, на хер. Вот так вот Чарли и говорит, правда, у него это короче выходит.

Шузы шузы шузы!

Как, задроченный ад, сможешь ты выйти на прогулку, друг, если у тебя нет гребаных шузов, ты понимаешь, исусе-христе, это ж охеренная глупость. Если ты надумал куда-то потопать, так шузы это ж ключевой момент, ключевой. Куча мудаков не поверит тебе, если ты им это скажешь, друг, решат, что ты шутки шутишь. Но это же чистая правда, на хер; вот же в чем соль-то, шузы это такая точка, в которую сходится все, долбаный ты идиот.

Ну и какой смысл из-за этого заводиться. Сейчас бы кружку пивка на скорую руку, жажда замучила. Можно бы заскочить в блеваду, пропустить кружечку да заодно уж и сделать пару телефонных звонков. Он все еще не расстался с мыслью толкнуть рубашки. Тэм Робертс не единственный, кого он знает. Правда, это та еще морока, ничего заранее не предскажешь, а на данном этапе слушания, ваша честь, точно вам говорю, предсказуемость это для нашей долбаной черепушки первое дело. Так что ничего. Плюс мальчишка, ты мог бы и ему позвонить. А может, и нет, может, он ему просто письмо пошлет.

Нет, никаких мудацких звонков, никаких кружек, просто ухлебывай отсюда, собери, что сможешь, и вали. Никаких мудацких кружек, никаких звонков – прикупишь, что нужно, потом назад, уложишь сумку и бутербродов наделаешь.

Он достает из кухонного буфета ручку и лист бумаги. Вообще-то, ты же не можешь знать, пишет она или нет. Так что Сэмми заодно прихватывает и карандаш. Все как-то стало теперь не с руки. Не с руки – охеренно неверное описание ситуации: не с руки, понимаешь.

Он бросит здесь все, все, что не сможет засунуть в сумку. Кассетник и прочее барахло; все это он бросит. Но не сами кассеты, кассеты он запихает в боковые карманы сумки. Сумка-то у него не одна, но ведь нужна же рука, чтобы палку держать. Если только нет такой, чтобы с наплечным ремнем. Он, правда, не помнит, есть ли такая. А из ее вещей он ничего не возьмет. Ну их на хер. Он уходит, друг, и уходит, полагаясь только на свои силы, ни на чьи еще. Он сам себе голова, и никто ему не указ. Ни единый мудак; ни фараоны, друг, никто, на хер, только он, сам по себе.

Хорошо. Куртку напялил и вперед. Сэмми зажимает палку под мышкой, запирает за собой дверь на два оборота. Долбаный ветер, друг, прямо ураган какой-то, даже дождь сюда заносит. Если отыщутся мудаки, до того очумелые, чтобы рыскать тут в такую погоду, так пусть берут его, заслужили. Хотя какая, в жопу, разница, захотят взять, так возьмут. Ветер подталкивает Сэмми в сторону лифта. А там уже кто-то есть! Ну и ладно. Может, это тот добрый дух, который вызволил его из беды там, у лужайки для боулинга. Ты, друг, против добрых духов ничего не имеешь, вот злобные ублюдки, которые все время таскаются по пятам за тобой, вот этих тебе следует опасаться. Так что давай. Сэмми подумывает, не заговорить ли с ним, кто бы он ни был, но нет, не заговаривает. Когда приходит лифт, Сэмми, постукивая, приближается к нему и входит внутрь. Тот, другой нажимает кнопку. Они спускаются, выходят, Сэмми поворачивает налево, а тот уходит – стеклянная дверь открывается, впуская порыв ветра. Обождав с минуту, он идет к двери, толкает ее и сразу выходит, не останавливаясь, не задумываясь, ты же мужик, Сэмми, храбрый малый, вперед, очертя голову, под неистовый ливень, плечи сгорблены, воротник куртки поднят. Точно, берет, надо купить берет, пусть не сию минуту, но надо. Господи, дождь-то просто-напросто хлещет, дичь долбаная, тут он влезает в лужу; похоже, в большую; делает еще шаг, останавливается; нет, пока вроде не вышел. Какой она, на хер, ширины? Откуда ж ты это узнаешь. Так она, блин, еще и глубже становится! Так что ты уже начинаешь гадать, куда тебя, едрена вошь, занесло!

Нет, серьезно, дождь и ветер, похоже, лишили его всякого разумения. Может, он опять напутал, пошел куда-то не туда, на хер, христос всемогущий, он же только что вышел из дома. Сэмми шарит ступнями справа и слева от себя; вода омывает их, похоже, уже до лодыжек дошла. Он поднимает правую ногу, слышится бульканье, проходит пару метров, бульк, бульк. Откуда-то доносится голос: Черт знает что, ей-богу!

Ага, отвечает Сэмми на случай, если это к нему обращаются.

Теперь еще и малышня начинает где-то рядом голосить, вроде как носится, на хер, вопя и взвизгивая, того и гляди сейчас кто-нибудь врежется в его долбаные ноги, друг, нетрудно себе представить – малышня же! башку пригнул и летит, будто считает, что все препятствия убраны лишь потому, что его несет незнамо куда. Сэмми покрепче сжимает палку, просто на всякий случай – вдруг один из этих мелких мудил споткнется об нее и морду себе расквасит.

И все-то тебе сражаться приходится, друг, вот ведь дали тебе передышку, так ты тут же сцепился со стихиями. Ну, хорошо хоть из лужи вылез. Только руки почему-то болят; не мешало бы ему отдохнуть, выровнять дыхание, если честно, он совсем замудохался. Упражнений-то не делаешь; ты когда в последний раз упражнения делал? Вчера. А, ну тогда ладно. Может, дело и не в упражнениях. Что-то горячее на щеках. Мокрющее, а горячее. Как тебе это нравится, друг, мокрое и одновременно горячее. И на плечах тоже. Господи. Сэмми хочется положить палку на землю, потому как сил держать эту херовину у него уже нет.

А надо. Надо. Он должен попасть в долбаный

Палка ударяется о стену. Хорошо. Он вытирает воду со лба, вынимает из кармана очки, водружает их на нос. Только они почему-то тяжелые и за ушами давят. Сэмми их снимает. Тут с одного бока здания что-то вроде укрытия было. Ну вот, еще и лодыжки колет, как иглами, ни хрена себе, а дальше что! Присесть бы. Исусе-христе. Так, малышня возвращается. Что они тут делают в такую погоду? Почему родители не загоняют их, на хер, домой? Снова вопят. Голосенки тонкие. И над чем-то смеются. Над погодой, наверное. Мелкая малышня, друг, такая и над погодой готова смеяться. Сэмми трясет. Плохи его дела. Стоит, прислонившись к стене. А это ему ни к чему, идти надо. Просто энергии нет. Куда подевалась энергия? Чертов дождь. Нет, но как же он докатился до такого состояния?

Исусе-христе, это ж дождь, просто дождь, ничего больше. Ага, теперь еще и костяшки на кулаках! С костяшками-то что, блин, случилось. Артрит, наверное, из-за сырости. Старые боевые раны. Помнишь тот крюк левой, он всегда им гордился, ну давай, ты, козел гребаный, а потом разворачиваешься спиной – и локтем, на хер, хрясь, друг, как врежешь ублюдку, как ему, на хер, врежешь, прямо по морде, друг, прямо по долбаному носу, а они ж охеренно не любят, когда им нос, в жопу, сворачивают.

Старина Сэмми! Это чем же он у нас теперь занимается? А с тенью боксирует. Он прислоняет палку к стене, потирает ладонь о ладонь, дует на них, замерз он чего-то, малость замерз.

Ладно. Это был приступ. Наплевать и забыть. Дождь льет по лицу. И в животе бурчит. Ну еще бы. Жратва. Охеренно же очевидно, друг, он же не ел ничего. Отсюда и галлюцинации. Прямо и непосредственно. Значит, надо пойти и разжиться жратвой. Он нащупывает палку, касается ее, палка падает. Отлично. Сэмми нагибается за ней. Находит. Поднимает. Опять малышня. Ну да ничего, палка у него есть. Кое-какие из этих нынешних мелких ублюдков, это ж головорезы, друг, вот я о чем, если они пронюхают, что ты беззащитен, плюс с парой фунтов в нажопнике – их же штук сорок сразу на тебя сзади набросится! И никаких у тебя шансов не будет. Ни хрена, ни единого.