Читаем без скачивания Неприкосновенный запас - Юрий Яковлев

Папа внимательно посмотрел на дочь. И тогда Инга спросила:

— Почему в санитарок стреляют? Тех, кто лечит, нельзя трогать, иначе некому будет лечить.

— Ты правильно рассуждаешь, Инга, — после некоторого раздумья ответил отец. — Но в жизни бывает иначе. Сломя голову мчится самосвал. Асфальт свежий. Шофер тормозит. Машину заносит. А для самосвала «скорая помощь» — как скорлупка.

— А на войне?

— На войне, дочка, у всех есть защита. У танков — броня, у пехоты — окопы, только у врачей и санитарок нет защиты. Белый халат — и никакой брони.

— А пуля не разбирает, где боец, где санитар.

— Верно. Не разбирает.

— Все равно я буду врачом, — сказала Инга. И, немного подумав, добавила: — Лучше бы маму ранило на войне…

— Почему? — тревожно посмотрел на дочь папа.

— Она была бы раненой, но с нами. Понимаешь, папа?

Отец ничего не ответил. Он подумал, что когда была война, маме было три годика, и она не могла быть санитаркой. Но было бы хорошо, если бы она была с ними. Раненой, больной, лишь бы с ними.

Все последующее время Инга продолжала думать о Вериной маме, которая на войне была санитаркой. Инга представляла ее в белом халате и в белой косынке, идущей по полю навстречу фашистам. Она шла, а танки стреляли прямо в нее. У нее не было ни брони, ни окопа. Ее ранили, а Ингина мама приехала за ней на «скорой помощи». Почему у врачей и санитарок нет никакой защиты? Почему для самосвала «скорая помощь» как скорлупка?

Инге вдруг стало жалко Веру, словно на войне ранили ее, а не ее мать. Потом Инга подумала, какая Вера счастливая, раз у нее есть мама, пусть раненая.

Потом она подумала о молодом месяце. Наверное, когда он заснет, то погаснет. И во всем мире станет темно. Без месяца.

Киностудия в вечном движении. Все здесь спешат, словно перед отходом поезда. Коридоры студии людны, как улицы. Они и есть улицы, удивительного, тревожного мира кино.

В этих коридорах, как на незнакомых улицах, можно заблудиться. Можно встретить Дон Кихота или Робинзона Крузо. Они похлопают тебя по плечу и будут говорить с тобой как равные.

Коридоры — улицы киностудии, павильоны — площади.

В центре огромного павильона была построена декорация комнаты. В пустом, полутемном пространстве комната казалась счастливым островком тепла и уюта. В комнате стояла нормальная мебель, на стенах желтели обои и висели фотографии в рамках. На столе стояла лампа. И хотя она не горела, в комнате было очень светло. Инге показалось, что ее комната сорвалась с места, перелетела через весь город и очутилась в центре огромного пространства. Инге захотелось войти в комнату, закрыть за собой дверь и остаться одной. И тогда вся эта непонятная суета останется там, снаружи. Будет тихо и покойно. Как дома.

Вдруг она увидела Веру. Артистка была в белом халате — в таком же, как у мамы! Она шла через павильон, а за ней едва поспевала костюмерша с иголкой и ножницами.

— Какой неудобный халат, — говорила Вера женщине с иголкой. — Я в нем тону. Можно его переделать?

— Подошью, — неохотно сказала костюмерша.

— Он с чужого плеча. Трудно играть, когда с чужого плеча, — вздохнула Вера.

— Халат как халат, — сказала костюмерша. — У нас все с чужого плеча. Скупые играют добрых, смелые — трусов…

Вера как-то странно посмотрела на костюмершу и, ничего не сказав, пошла дальше. Костюмерша воткнула иголку в край синего халата и достала из кармана булку.

— Здравствуйте, — сказала Инга Вере.

— Инга!.. Ты понравилась моей маме. А моя мама строгая, — сказала артистка и улыбнулась. — А я тут халат меряю… Сейчас сниматься.

— Он пахнет нафталином, — сказала Инга и сморщила нос.

— Ну вот и запах не подходит! — вздохнула костюмерша и пошла прочь, на ходу жуя свою булку.

Появился Карелин.

— Привет! Как у вас дела? Инга, ты в порядке? — на одном дыхании произнес режиссер.

— Я в порядке, — сказала Инга.

— Прекрасно. — Карелин критическим взглядом обвел павильон.

А здесь уже кипела жизнь, сумбурная и непонятная, напоминавшая полный разброд. Стучал молоток — рабочие подгоняли декорации. Художник по свету тонким, пронзительным голосом кричал, задрав голову: «Уберите правую дегу! Слышите? А под окном поставьте бубочку. Одну бубочку». Ассистент оператора вставлял новую кассету и протирал оптику. Помреж листал сценарий. Каждый был занят своим делом, и оттого, что у каждого были совсем разные дела, создавалось впечатление неразберихи. Но режиссер понимал, что никакой неразберихи нет. Идет работа. Последние приготовления перед съемкой. И едва прозвучала команда: «Мотор!» — эти люди, как бойцы в одном строю, начнут делать то сложное, требующее выдержки и дисциплины дело, имя которому КИНО.

И вот уже звучит голос Карелина — голос полководца:

— Внимание! Всякая беготня прекращается. По местам!

Жизнь павильона затихла, замерла.

— Инга, подойди ко мне.

Инга медленно подошла к режиссеру.

— Значит, так, — сказал он и стал накручивать на палец прядь своей бороды. — Вера входит в комнату, ты соскакиваешь со стула, подбегаешь к ней и говоришь: «Мамочка, как я по тебе соскучилась!» А ты, Вера, обнимаешь ее и говоришь: «Знаешь, что я тебе привезла? Отгадай!» — «Собаку», — говоришь ты, Инга. «Вот и не собаку, а совсем другое». Прорепетируем этот кусок. Тише! Тише!

Павел Карелин хлопнул в ладоши.

Инга вошла в комнату. Села к столу и стала рисовать. Дверь отворилась. В комнату вошла Вера в белом халате с чужого плеча. Инга не тронулась с места. «Здравствуй, дочка!» — сказала Вера. «Здравствуй!» — отозвалась Инга.

Карелин хлопнул в ладоши, как выстрелил.

— Почему ты сидишь на месте? — строго спросил он Ингу.

— Мне так нравится, — ответила девочка.

Все переглянулись.

— Что ж ты, Инга, — воскликнула Вика.

— Тише! — крикнул на нее Карелин. Он подошел к Инге, положил ей на плечо руку.

— Тебе не нравятся эти слова? Ты хочешь заменить их другими? Пожалуйста, говори. Мы слушаем. Какие слова ты хотела бы услышать?

Инга стояла на маленьком пятачке, освещенном десятками софитов. Она жмурилась то ли от проникающего сквозь веки света, то ли, чтобы было удобнее думать.

И вдруг девочка заговорила:

— Доченька! Как ты тут без меня?.. Опять гора немытой посуды! Ты каждый день ела суп? Или ты обедала всухомятку? Что-то мне не нравятся твои глаза! Опять начинается ячмень. Придется делать уколы. Да, да! Ты же знаешь, что я делаю уколы так, что ты и не замечаешь. Правда? Ну-ка, подойди сюда… Ты доросла до моего плеча? Давай проверим. И заодно поцелуемся…

В большом съемочном павильоне было тихо. Все осветители, рабочие, операторы, ассистентки и помощники одновременно затаили дыхание и слушали. И только софиты тихо гудели, как потревоженный пчелиный улей…

Инга обвела взглядом всех, кто стоял на съемочной площадке, и спросила:

— Эти слова не подходят?

— Подходят! — одобрительно закивал режиссер. — Подходят. Вера, ты запомнила эти слова?

— Я запомнила. Я поняла их. Только мне надо побыть одной с этими словами.

Она сказала «поняла», как будто услышала что-то очень сложное или произнесенное на другом языке. Да и на самом деле было так. Это были слова, принадлежащие маме, и больше ни одному человеку на свете. Теперь Инга доверила их Вере, артистке, игравшей роль матери.

— Мне надо побыть одной.

Инга подумала, что Вере надо побыть наедине не с самими словами, а с мамой. Что-то спросить у нее, посоветоваться.

— Хорошо, — сказал Карелин. — Перерыв. Ровно пятнадцать минут.

Погасили софиты, стало полутемно, и замолчали пчелы. Все, кто был на площадке, храня молчание, потянулись к дверям. Инга пошла за всеми.

— Инга, — окликнула ее Вера, — ты куда?

— Вы же хотели побыть… одна.

— Останься, — сказала Вера.

Инга вернулась в «комнату». Павильон опустел. Артистка и девочка остались вдвоем. Вера опустилась на стул, а Инга медленно прошлась по комнате, села рядом с ней на краешек другого стула и заглянула в глаза артистке.

— Нам бы с тобой в другой картине сниматься, — вдруг сказала Вера. — В какой-нибудь веселой и смешной. А эта… такая трудная. Мы с тобой, наверно, делаем все неправильно.

— Наверное, — согласилась Инга. — А вы знаете, как правильно?

— Это знаешь ты.

— Я?

— Ты будешь играть правильно, а я пойду за тобой.

— Я не артистка.

— Ты не артистка. И я хочу тоже перестать быть артисткой. Понимаешь? — сказала Вера. — Инга, ты когда-нибудь болела сильно?

— Я даже лежала в больнице.

— А что делала твоя мама?

— Мама?.. Она стояла под окном.

— Ты откуда знала? Ты же не вставала с постели?

— Я чувствовала, вот и все… Но один раз я решила проверить: может быть, мне кажется, что она стоит? Было уже поздно. Все спали. Горела синяя лампочка. Я встала и чуть не упала… Но я пошла к окну.

— Она была там?