Читаем без скачивания Мистерия Дао. Мир «Дао дэ цзина» - Алексей Маслов

Поскольку понятия «ошибка» и «проходить мимо» обозначались одним иероглифом (го), возможно несколько трактовок фразы (21): «Были противоположны людским ошибкам», «Исправлял ошибки людей», «Возвращались к тому, мимо чего прошло множество людей».

Бошу (8):

используя мириады вещей для достижения естественности.

Знание — лишь миф, отвлекающий народ от его основных занятий, и оно в данном случае противоположно естественному ходу событий. Тонкий расчёт и планирование создают иллюзию управления, власти над вещами, в то время как правитель сам попадает в плен вещей и обстоятельств. Анти-знание (§ 19, 71) означает непосредственное заимствование высшей мудрости Дао, в то время как человеческое знание — не более чем изобретательство, затемняющее изначальную простоту вещей.

В комментариях Ван Би «невежество» рассматривается как непосредственное следование естественности и Дао, а следовательно, как идеальное состояние космической души человека. Не случайно в § 20 Лао-цзы говорит: «У меня ум невежды — столь замутнён». Когда правитель отказывается управлять государством с помощью знания, т. е. силового вмешательства, становится «невеждой», не используя никаких искусственных способов принуждения, он начинает следовать Дао и позволяет явлениям развиваться самим собой, управляя ими неявленно, из «нижней позиции» (§ 61). Таким образом, истинная Благость всегда сокровенна, то есть не видима для стороннего наблюдателя. Она кажется страшно отдалённой от нашего мира, который оперирует лишь осязаемыми вещами. Поэтому Благость представляется чем-то внутренним, противоположным внешне-вещному началу мира, но абсолютно равным истине (12–13). Лишь после понимания этой невидимой стороны Благости можно прийти к Великому Следованию, т. е. Дао. Понятие «Великого следования» (дашунь) многое раскрывает в концепции Лао-цзы. Прежде всего, путь мудреца заключён не столько в понимании или «узнавании о Дао», сколько в чистом следовании естественному закону. Само же это следование проявляется. в посюстороннем мире как Благость, и мудрец — это носитель Благости, глаголящий о мире истинном, но невидимом.

Первые строки, возможно, направлены против программы философской школы моистов, предлагавших чисто практический путь решения всех проблем государства через просвещение народа. Идеалом древности всегда останется мудрец, сберегающий знание в себе, а не демонстрирующий его простолюдинам, которые всё равно будут не способны воспользоваться им (1–2). Истинное знание — не наносное, не книжное, но всегда не видно и из-за этого элитарно.

Образчик» (9) понимается как нечто неизменное в традиции. Собственно говоря, это и есть традиция, передаваемая «с древности до современности». Не случайно древними комментаторами «образчик» понимался как «способ действия» (26; 25], «тождественность тому, что было раньше» [11].

Бошу А (1):

Говорили, что те, кто практиковал Дао…

Бошу Б (1):

Древние, кто практиковал Дао…

Бошу (5–8):

Поэтому просвещающий государство знаниями разрушает его.

Несведущий, как просвещать государство, принесёт Благость в страну.

Мотив «тёмного» или скрытого управления людьми вытекает из ненасильственного характера властвования Дао над миром. Мудрец всегда занимает нижнюю позицию, уподобляя себя Дао (§ 61). В китайской традиционной речи часто встречаются самоуничижительные обороты, когда говорящий сравнивает себя с «кончиком осенней паутинки», «зёрнышком риса», «москитом, пытающимся бить в колокол», «богомолом, желающим перевернуть гружёную телегу», что соответствует поведению истинного мудреца, никогда не проявляющего своего превосходства над собеседником.

Мягкостью и душевной щедростью (хотя его разум — тёмное зеркало для людей — § 10) он завоёвывает себе сторонников и друзей, проповедуя полную бесконфликтность своим недеянием.

Версии Кондо и Усами не используют слово «мудрец» во фразе (8).

Бошу А (8-10):

Вот почему он находится впереди, но не вредит народу.

Стоит над людьми, но не бывает им в тягость.

Во фразе (1) намеренно подчёркивается выражение «моё Дао», что вызывало многочисленные споры в научных кругах, поскольку, по лаоистской концепции, «личное» обладание Дао невозможно. Существуют, по крайней мере, два толкования этой фразы. Прежде всего, в тексте стоит иероглиф «во» — «я» или «мы», характерный и для современного языка, в то время как в других местах (§ 69, 70) используется иероглиф «у» в

том же значении. Поэтому, возможно, эта фраза представляет собой привнесение, скорее всего, поговорку из устной традиции, что подчёркивается и самим построением параграфа.

Можно допустить и другое объяснение, обусловленное скрытой полемикой с конфуцианцами. У Конфуция и его последователей термин «Дао» обозначает не столько объективный, универсальный Путь, сколько моральный, этико-нравственный Принцип, а зачастую и просто нормативные правила поведения. И потому сенценцией «моё Дао велико и ни на что не похоже» автор трактата противопоставляет универсальное, ни с чем не сопоставимое мистическое осознание Пути у даосов узко-ограниченному, мирскому пониманию Дао у конфуцианцев.

Одиночество и неповторимость Дао (§ 25) не позволяют уподобить его какой-то конкретной вещи, оно всегда будет превосходить любую физическую данность. Этим и объясняется то, что Дао нельзя описать словами (§ 1) или даже намекнуть на него. Если бы Дао было сопоставимо с чем-нибудь, то вряд ли оно могло бы претендовать на эпитет «Великое» и стало бы обычным «малым», а то и «едва приметным» явлением. Здесь слышится отголосок какой-то полемики автора «Дао дэ цзина» с теми, кто говорил о ни на что непохожести, непривычности и труднопонимаемости его учения, порвавшего с культом духов и даже Небо понимавшего как производное от Дао.

Великодушие или сострадание (цзы) — это важнейшее душевное качество человека, который реализовал полноту своих природных свойств. Великодушие — это и момент полной соотносительности человека и вещей, абсолютной взаимосвязи всего со всем, что и ведёт к пониманию Единого Дао. Это исключительно сакральное чувство, так как Дао «великодушно» позволяет вещам развиваться самим по себе. Всякое проявление активного действия — храбрости, щедрости, тяги к власти должно подкрепляться своей оборотной, внутренней стороной — великодушием, бережливостыо, самоумалением. Совет Лао-цзы властителю государства, которого он архаично именует «господином (ритуальных) сосудовт.е. первожрецом, звучит тактично, но властно: мудрец правит исподволь, не зовёт к себе, но ждёт, пока к нему придут люди, не ломая их, но лишь тонко направляя к Дао (§ 66).

Бошу А (5):

Я постоянно обладаю тремя сокровищами.

Бошу Б (5):

Я постоянно обладаю тремя сокровищами, кои храню и дорожу.

Бошу А (12):

могу стать господином всех дел.

Бошу А (14):

фраза отсутствует.

Бошу А и Б (19–20):

Если Небо завершает человека,

то я укрепляю его своим великодушием.

Не был ли автор трактата профессиональным стратегом, на что указывают § 44, 68 и 69? Его мысли в полной мере пересекаются с идеями таких знаменитых воителей как, Сунь-цзы, У-цзы и Чжугэ Лян. Они впервые поднимают вопрос об «умении использовать людей» (6) в боевой практике, находя каждому человеку именно ту сферу, в которой он может полноценно проявить себя. Война для даоса — лишь одна из сфер приложения искусства Дао, поэтому мудрец, представляющий собой предельную концентрацию сакрального умения, может приложить себя на любом поприще.

Примечательно, что военные советы незаметно перетекают в рассуждения об искусстве «использования людей» — довольно болезненном вопросе на протяжении всей древней истории Китая, соприкасающемся с практикой назначения чиновников на местах. В метафизическом смысле, лишь Дао — высшее искусство, которое не только создало мир, но и приводит его в гармонию. Умелость — это атрибут настоящего мудреца, так как он полностью тождественен Дао, а умелость Дао заключается в моментальном самоустранении, самопотере в момент достижения цели. Таким образом бой выигрывается без сражения, ибо нет одного из соперников, а люди следуют за мудрым правителем, по сути, не видя, за кем идут (§ 17), и считая, что осуществляют действия по своей воле. Использование людей базируется на принципе, схожем с военной тактикой: поддаться, а затем взять верх. Полководец не нападает, а действует от защиты и тем самым сохраняет пассивное недеяние.

«Предел древности» (7) обычно трактуется как «закон» или «принцип».

Здесь — игра иероглифами и смыслами. «Ши» в (1) может переводиться и как «воин», «солдат», и как «муж». Таким образом, в этой однозначности символов «мужа» и «воина» вырисовывается идеал «истинного человека» — даоса. Он обладает высшей умелостью, несопоставимой с обычными навыками людей, которые достигаются в процессе долгих тренировок. Его умелость — «не от мира сего», она равняется самой небесной Благости. По сути, перед нами — описание духовного статуса правителя людей — не гневливого, ускользающе-незаметного, следующего не своим желаниям, но идеалу древности.